Пожиная бури

Всё дело было во времени. Всегда. Для Селин время было кровеносным потоком. Оно имело категорию текучести. Течь, значит двигаться линейно, от начала к концу, как это делают реки. Единственная хорошо знакомая ей по детским книгам река давно пересохла, испарилась и выпала Таймфоллом. На берегах той реки люди возводили пирамиды, стремясь вознестись на небеса. А теперь весь их мир построен на обломках таких пирамид. Но оно также имело и категорию свёртываемости. Как пылевые клубки, оно сворачивалось в местах БТ, в пустоте и собственных снах. Оно никуда не шло, не текло, не бежало. Оно не двигалось, как каменный идол в поле. Просто замыкалось кольцом. И такая форма казалась Селин самой здравой, самой правильной, потому что ничего другого она не видела и не знала. Потому что в её лабиринте белых дверей время было круглым. Она обнаружила, что в подземном обиталище Роя время тоже скорее петлеобразное. Оно затягивалось у неё на шее с каждым днём, пока она слушала шум Таймфолла в вентиляции и грелась под электрическими лампами. Счёт дней был невозможен. Селин сдалась и пошла бродить по бункеру. Везде она наталкивалась на пустые глазницы Роя. Они все были похожи — тени от других теней. В какой-то момент, Селин перестала пытаться вычленять отдельные лица. Она двигалась среди них, как Луна сквозь космическую черноту, пока не оказалась наверху, у дверей лаборатории. Селин привыкла доверять ощущениям. Скоростная автомагистраль времени проходила вдоль по её венам под тонкой кожей, обтягивающей ничем не примечательный скелет. Время неслось по ней, сквозь неё и крест накрест, заполняя пустоты пористых костей и промежутки между рёбрами, сворачиваясь в ямке меж ключиц и желудке. Она ощущала чьё-то вымораживающее присутствие. Хиггс. Дверь оказалась открыта, как и прочие. Доктор Рей хотел, чтобы она имела полный доступ к любой комнате. Она слишком долго жила в мире запертых дверей. Это, несомненно, вопрос доверия — хлипкого, как подвесной мост над пропастью в десять лет. Селин остановилась у входа. Хиггса не было, хотя ощущение скрипа гравия на зубах никуда не делось. Внутри была всё та же белая комната, как в день, когда она появилась, но в этот раз призраки прошлого захватили стены и пол. Провода лианами плелись по стенам, экраны сияли битыми пикселями, а склизкая жидкость, залившая полы, переливалась, словно бензин в луже. Треснутые электрические лампы роняли искры прямиком в битую колыбель смерти — в капсулу Кроноса. Перед ней был октагон центрального зала бостонского Центра. Перед ней было всё её детство в уродливых ошмётках. Здесь говорили о балансе. Слово-штукатурка для каждого раза, когда очередной из фрактальных детишек отключался прямо в капсуле Кроноса и больше не возвращался к ним. Эти дети пятнами радиоактивных теней проступали поверх свежевыкрашенных белых стен. И не было в этом никакого баланса. Только самодовольное жонглирование жизнью и смертью. Селин застыла, глядя на всё это так, как смотрит ребёнок на монстра из-под кровати. Под её кроватью никогда не жило монстров, потому что все они были вот в этом зале. Она закрыла глаза, потом снова открыла. Словно длинная спица прошла через нижние позвонки и пробила ей желудок. Менее реальным, чем обстановка вдруг стал голос над ухом: — Немного по-мертвецки, верно? Она дёрнулась, успела обернуться. Золотая пыль в воздухе собиралась облачками, сыпалась ей в глаза. Селин вдохнула её полные лёгкие. Из этой пыли материализовалась золотая скелетная улыбка-оскал. — Нужно добавить жизни, — и с этими словами языки пламени поползли по стенам, слизывая провода и экраны. И казалось, детские голоса кричат со всех сторон, хотя она то знает — они не могут кричать, у них нет ртов. И лица её детства облезают, плавятся от жара и стекают на плечи людям, которых она отправила на ту сторону. И весь октагон запылал, как адский котёл, заревом благих намерений. Её благих намерений. — Какого чёрта? — только и выдавила Селин на силу, заходясь кашлем, будто дым проникал ей в лёгкие. Она подумала, что сейчас задохнётся. Бедное нелюбимое дитя Берега, выброшенное в океан жизни, не приспособленное дышать в нём. — Чёрта? — то ли удивился, то ли оскорбился: в пустоте не понять. — Нет, нет, нет, дорогуша. Скорее бога. Дверь открылась почти бесшумно. — Довольно! Кто-то дёрнул рукой и весь октагон зала рассеялся, как ночной кошмар. Вот только чувства не были голограммой. Она согнулась пополам, руками упираясь в колени, хватая воздух. Доктор Рей держал её за плечи, как делал всякий раз в её беспокойных путаных ночах. Он приходил, чтобы остаться и своим присутствием отпугивать монстров. Но только теперь Селин вдруг поняла, почему. Хочешь спрятать что-то, спрячь у всех на виду. Хочешь спастись от монстров, найди чудовище. — Не трогайте меня! Она вырвалась, вывернулась от его рук. В конце концов, чего боятся призраков, когда ты сам — один из них? Когда ты выполняешь работу призрака — напоминаешь о травме прошлого для кого-то, кто не смог с ней справиться. Теперь она видела. Подняв глаза, смотря на мрачное спокойствие Нептуна в глазах доктора Рея. Он вошёл в хранилище Центра на руинах, он построил это место, он нанял людей искать её — и всё ради одного. — Я лишь искатель знания, Селин, — смиренно отозвался вдруг он, будто они говорили о житейских неурядицах. Это точно был не тот случай и неподходящий голос. Она цеплялась пальцами за склизкие стенки ямы, пытаясь выбраться, но только вызывая оползень. — Зачем?! Возродить чёртов Центр?! — с кашлем слова вырывались грубо, как булыжники. — Теперь-то никто не стоит у вас на пути, так ведь?! Никто не назначит вас всего лишь советником по безопасности! Доктор Рей только моргнул пару раз. Среди Северного Ледовитого океана её детства он казался ей зелёным цветущим островом. Теперь только белый айсберг, названный его именем, дрейфовал в тёмных водах. — Ты права, — невозмутимо согласился доктор. — Я действительно считал несправедливым ту роль, которая мне была отведена. В конце концов, я посвятил этому больше сорока лет своей жизни. Но в моих словах не было лицемерия. Когда я сказал тебе, что поверил в тебя — так и было. И тогда она выпрямилась, словно стремясь стать больше, занять комнату от угла до угла. Уйти в апогей. Белизна выедала ей глаза. — Мне не нужна ваша вера. И я не ваша дочь. Она рывком развернулась и успела даже сделать несколько шагов. Дверь была чуть больше чем на расстоянии руки. Она услышала, как доктор Рей спокойно бросил ей в спину: — Ты нечто большее, Селин. А потом чёрное грозовое облако перекрыло ей путь. По ощущениями, как натереть серое вещество на тёрке. Селин почти налетела на Хиггса, не успела отшатнуться. — Не так быстро. Капсула светилась изнутри кроваво-красным, едва очерчивая размытый силуэт ББ внутри. Ей казалось, в этом полумёртвом ребёнке она видит себя, плавающей в кровяном супе. — Разве тебе не понравилось наше маленькое представление? Оно тебя не согрело? — издевательски поинтересовался Хиггс. И чёрная кожа перчаток коснулась её волос, перебирая пальцами белые пряди, словно растирая на ладонях снег, выжидая пока он начнёт таять от жара костра. Ведь Хиггс знал — чуть больше усердия, и она бы вытекла сквозь его пальцы талой водой. Дело было в гранях. Ходить по ним, считать их, переступать — в этом он был хорош. — Видишь ли, Выход Смерти значительно упростил жизнь. Теперь всё свелось к простому выбору: ты либо дерёшься, либо бежишь. Но вот в чём проблема, с таким грузом как у тебя, бежать через все эти пустоши — ууу… я тебе не завидую, — протянул Хиггс, и его руки сжали ей плечи. — Но я открою тебе секрет, можешь считать это божественной милостью. Я видел, как мир рухнет — бах! Хлопок его рук по звуку всё равно, что настоящий взрыв. Селин вопросительно глянула на доктора через плечо, мол: «Что этот тут забыл?». Тот только покачал головой. А когда она снова повернулась лицо без маски было в миллиметрах от её. Она уставилась на расплывающиеся буквы и цифры на его коже и услышала, как он прошептал, наклонившись к её уху, так чтобы доктор не слышал этих слов: — Так стоит ли продлевать его мучения?.. Своей «божественной волей» он всучил ей запятую для «казнить нельзя помиловать» и велел разбираться с ней самой. Селин почти чувствовала, как острый хвостик цепляется за её кожу, словно крюк для мяса. Так жрецы получали весть о необходимости жертвоприношения. И Селин не была уверена, что жертвенным животным не станет она сама. В её мире можно быть жертвой и палачом одновременно. В конце концов, у неё две стороны. Доктор Рей, перемороженный, как кусок полуфабриката, смотрел на них выжидающе. Они договорились о чём-то за её спиной. Она вдруг вспомнила всего одно короткое слово, которое упомянул и Хиггс, и доктор за ним. — «Бриджес», — почти перемолов слово в сахарную пудру, выплюнула Селин. — Это из-за них? Под «этим» она подразумевала всё сразу, и знала, что доктор её понимает. Он кивнул. — Ты всё ещё хочешь спасти кого-то, Селин, — это был даже не вопрос. Доктор говорил с ней, но смотрел за её спину, на солнечную тень Хиггса. — Вы понятия не имеете, чего я хочу. Вы вообще были мертвы. — Как и ты, — неожиданно вырывалось, впрочем без претензии на агрессию. Доктор Рей тяжело вздохнул. — Я знаю, что тебе желанно, Селин, потому что я тебя создал. Она уставилась на его лицо. Ни следа тени, даже под подбородком и на скулах. Селин вдруг подумала, каким постаревшим он выглядит. В руках у него был маленький обруч — гладкий, будто из цельного куска хиралия. Золотое ожерелье. — И я знаю, что как бы они не старались убить огонь в тебе, он всё ещё там. Тебе выбирать — будет ли он жечь или греть. Однажды он принёс ей снежный шар и сказал, что раньше в этот день праздновали начало нового года, и было принято дарить подарки. Тогда она потрясла шар и спросила: «Почему там внутри пепел?». Селин было девять. И она не знала, что такое снег. — Даже если бы я захотела, я не могу, — раздражённо бросила она, словно это был лишь теоретический разговор. — Я не контролирую Берег, не могу попадать туда по своей воле. И выбраться тоже не могу. Это просто лабиринт. — Знаю, — тогда доктор Рей улыбнулся. — Поэтому я и выбрал такое название для своей работы. Подойдя ближе, он протянул ей обруч. Закольцованное время. Он открывался сбоку, распадаясь на две половины. На одной из них по-гречески было выгравировано имя: «Ариадна». — Ошейник? — хмыкнула Селин. Лёгкий в руках, он передал ей тепло ладоней доктора. — Его вы делали десять лет? — Это путеводная нить. Она направит тебя и меня вслед за тобой. Ну конечно. Если не всепожирающий Кронос, то химерный Минотавр. Всегда должно быть чудовище. Всегда должна быть жертва. И всегда должен быть герой. — Я не стану принуждать тебя, если не хочешь — можешь отказаться, — легко отозвался доктор Рей. Селин обернулась, почувствовав лёгкость. Хиггса не было в комнате. Наверное, ему казалось, что он уходил и приходил по своему желанию. Но Селин понимала, что это были чьи угодно желания, но не его собственные. Принятие за своё — остаточный след смирения. — И что тогда? Доктор помолчал, серьёзно глядя на её лицо. Он никогда в жизни не повышал при ней голоса. Всегда звучал тихо и твёрдо. Но впервые в жизни Селин захотелось, чтобы он закричал. — Я стану искать другие способы. Ну, а ты… — замявшись, он протянул руку к устройству. Что она? Селин знала, что такое кольца и круги лучше всех на свете. Она закрывала глаза и видела радиальные белые пятна под веками. — Я согласна, — он едва успел обернутся, Селин перехватила его руки. — Но только я одна. Последняя из детишек Шрёдингера, так ведь? Быть последним удобно. Это значит, что ты же первый в очереди: не важно, на спасение или на эшафот. Доктор Рей взглянул её в глаза. Щелчок и устройство закрылось, обхватывая её шею. Ровно по размеру. Он миролюбиво улыбнулся, словно пытаясь подбодрить Селин. — «Твоя улыбка придала мне силы. И укрепила мужество мое». Но она не улыбнулась в ответ, потому что знала — при всём сходстве, он вряд ли старик Просперо. А ещё знала, что если буря придёт, она зацепит всех.