Сказали мне, что эта дорога Меня приведет к океану смерти, И я с полпути повернула вспять. С тех пор все тянутся передо мною Кривые, глухие окольные тропы… — Ёсано Акико.
У мальчика в комнате живёт призрак. Он зовёт его Шуит, потому что это имя из его любимой книги о людях, что строили пирамиды. Эти люди давно мертвы, как мертвы и их любимые, их строения и вообще весь мир. Так говорит дядя, а мальчик верит ему, потому что выбора у него нет. Шуит иногда разговаривает шорохами и живёт в вентиляционной шахте. Мальчик знает, что стук капель, что он слышит — это отголоски несуществующего мира. Дядя сказал, что вода, когда-то давшая жизнь людям, теперь убивала их, стоило выйти на поверхность. Мальчик никогда не видел этой воды, как не видел и других людей. Но однажды его призрак заговаривает с ним щебетом. Голосом слишком живым для мёртвой сущности. Мальчик слушает его голос, иногда подходит к стене и задрав голову говорит с темнотой вентиляционного отверстия под потолком. Как выглядят другие люди? Что они любят больше: персики или груши? Какого цвета сегодня небо? Пахнет ли дождь смертью? Ответов он, правда, никогда не получает. В конце концов, он дожидается, когда дядя скроется и скручивает решётку шахты. Шуит откликается едва различимым писком. Он идёт за этим призрачным во всех отношениях голосом, чтобы в глубине шахты, с трудом просунув руку, нащупать чьё-то живое трепещущее сердце. Оно горячее, мягкое и не даётся ему в руки с первого раза. Но он всё же изворачивается, аккуратно сжимая руку, чтобы вытащить на свет своего призрака. У него синие перья и крошечные глазки, словно капли чёрной гуаши, неаккуратно оставленные на голубой голове. Его призрак оказывается сиалией, застрявшей в вентиляции бункера. Мальчик смотрит на пташку в своих руках, смотрит на влажную дорожку от стекающей по стене дождевой влаги из вентиляции и понимает, что держит в руках жизнь. Ту самую, которой нет места на поверхности. — Дорогой, погляди, что я отыскал! — голос дяди опережает его появление. У него взъерошенные волосы и банка ананасов в сиропе в руке, когда он входит. Мальчик дёргается, словно на тонком льду. Держит равновесие. — Дядя, смотри! — вскидывая руку, он показывает крайне встревоженную пташку. Мужчина застывает. И вдруг вся его любезность, даже манерность и ужимки, бывшие частью его повседневного образа выщелачивается темнотой, что залегает на скулах и под глазами. Он становится похож на труп с вытянутым лицом. — Какого чёрта ты наделал? — слова отбиваются чётко одно за другим и так тихо, словно это далёкий гул нарастающей волны. Мальчик знает, что волна придёт и смоет всё, унесёт в океан трупы. Она налетит, оставляя у него на коже топорщиться рубцы от шрамов, а потом исчезнет, будто её и не было и снова засияет солнце. Он проходил всё это уже не раз, но сегодня он собирается идти ва-банк, потому что на кону весь его мир. — Это она была моим призраком. Только она живая, не мёртвая. Понимаешь? Ему на секунду кажется, что дядя прекрасно понимает. Там, наверху есть жизнь вопреки всему, что он говорил все эти годы. Там есть птицы, как эта, звери и может, даже люди. Где-то в глубине души его дядя понимает это куда лучше, но он отворачивается от этого знания. — Что я говорил? — сначала только шёпот. — Но я… — Что я говорил?! — а потом и крик. Мальчик больше не смотрит на его лицо, зная, что эти исхоженные тропинки морщин не дадут ему ничего нового. Он смотрит в пол, перетирая на зубах похожее на известь разочарование. — Наверху — смерть, внизу — жизнь, — выдаёт механически. — Я давал обещание твоей матери! Я только и делаю, что забочусь о тебе и твоей безопасности, чёрт тебя дери! — голос у него срывается, трескается, как тот самый лёд под ногами. — После всего, что я сделал для тебя, ты обвиняешь меня во лжи? Мальчику кажется, он давно уже на ледяной глубине подо льдом. Идёт ко дну так, словно к ногам привязаны камни, но ещё старается выплыть. — Но ведь птица… она выжила там, на поверхности. Она даже не ранена. В последней попытке, он протягивает ему сиалию, дрожащую в его руках. Глаза поднять уже не успевает. Резкий удар по рукам такой силы, что его отбрасывает в сторону. — Прекрати это сейчас же! Ты понял меня? Я не дам тебе вылезти туда и подохнуть! Я уже потерял сестру из-за подобного дерьма в голове, больше я такого не допущу! Мальчик чувствует, как волна накрывает его с головой. Чувствует, потому что щипет глаза. Он быстро-быстро моргает, стараясь просушить ресницы. Всё резко затихает, каждый из них уходит на свою глубину. — Чёрт… — он слышит, как дядя произносит это шёпотом, как он пересекает комнату и приближается, но так, будто звуки доносятся со дна колодца. — Ну всё, всё. Прости меня. Ты же знаешь, что я просто забочусь о тебе. Он не видит лица дяди, потому что смотрит на пташку на полу. Она не шевелится. — Эй, малыш… слышишь? — его голос снова словно наполняется сиропом, становится участливым. Он перехватывает взгляд мальчика, бережно касается его плеча. — Она бы всё равно не смогла тут жить. Иди сюда, золотце. Руки тянут его к себе, стремясь сомкнуть кольцо, но он вдруг выворачивается, чтобы отшатнуться. Размазывает руками слезы по щекам и глядит волчонком. — Ты так похож на свою мать, — его дядя улыбается так виновато и измученно, но ему впервые за долгие годы кажется, будто это оскал барракуды. — Брось, Хиггс, иди ко мне. Он отталкивает руки прочь. Поднимает птицу и уходит в свою комнату, сжимая бездыханное тельце в ладонях. Теперь некому будет петь ему, некому будет поведать о жизни наверху. Теперь его призрак мёртв. Она бы всё равно не смогла тут жить. Его назвали в честь того, что управляет миром, но этот мир не поддается управлению. В этом мире он всегда жертва, зависимый, подконтрольный. Здесь у него нет голоса, потому что голос перемолот вместе с костями, органами и чужими крошечными голубыми пёрышками. Здесь у него нет сил. Он просто оставленный ребёнок. И ему тоже пора уходить, чтобы найти мир получше.***
Мир вокруг был съеден темнотой. Селин чувствовала прикосновение непроницаемой повязки к векам, чувствовала чужие руки, сжимающие локти, направляющие, словно у неё был личный пёс-поводырь. Она до последнего думала, что это меры предосторожности, попытка сохранить в тайне некое место, о котором она должна знать очень мало. Вот только пряность сырой земли, еле уловимый цветочный аромат и это булькающее ощущение в животе, значащее, что где-то поблизости БТ — всё это никак не сходилось с образом подземной лаборатории или спрятанного научного центра. Они вовсе не пытались сохранить место в тайне. Наоборот, они хотели, чтобы она его увидела. — Вот мы и здесь, — воодушевлённый голос Хиггса где-то на периферии не давал ей уйти в темноту насовсем, блестя золотым светом в этой пустоте. Руки еле ощутимо дёрнули её назад, давая понять, что нужно остановиться. Потом повязка спала. Селин зажмурилась и инстинктивно загородилась руками от яркого света. Едва проморгавшись, она с трудом открыла глаза. Лёгкие тут же сдавило, словно альвеолы у неё были из каучука, что плавился от подобного зрелища, жгущего куда сильнее огня. Она стояла на возвышении, а внизу в долине угрожающе серыми надгробными плитами высились несколько уцелевших стен научного центра. — С возвращением, — прежний издевательский тон уже не удивлял её. Она даже не обернулась на голос прямо за плечом. Люди были обречены строить новый мир на руинах старого, но здесь на пепле выросли только цветы. Когда-то она леденела в белоснежном и пустом октагоне главной башни, наверху которой был центральный зал. Сейчас же осталось только две стены, остальные съеденные огнём и разрушением. Каркас купола, что когда-то покрывал башню, болтался, опираясь на эти стены, и выглядел будто чья-то угрожающе занесённая над руинами костлявая рука. Запах гари заполнил её лёгкие, хотя за десять лет тут не осталось никаких запахов. Селин почувствовала, как в ботинок заползла змея ужаса и обвивается вокруг её ноги, ползёт всё выше, чтобы добраться до сердца. Она невольно поймала себя на том, что механически сжимает и разжимает правую руку. — Хм… что-то ты не слишком счастлива вернуться домой. Сажа, которую давно разметал ветер, осела на её белёсых ресницах и потянула их вниз. Селин закрыла глаза, чувствуя, как змея пролезает сквозь прутья рёбер. — Недостаточно торжественно, да? — не отступался Хиггс, она слышала, что он исчез, а потом снова появился уже перед её лицом, но глаз не открыла. — Есть идея! Как насчёт обзорной экскурсии? Зубы гадюки всё-таки нашли её сердце. Боль такая, что хотелось заплакать. И вдруг ей в голову пришла гениальная в своей простоте мысль — он ждёт, что она отвернётся. Он жаждет её страха и упивается им. Это его способ чувствовать себя выше, чувствовать превосходство. Продолжать отыгрывать бога. Если она дрогнет сейчас перед своим прошлым, он победил. Но если не дрогнет, это не будет означать её победу. Она могла бы спросить зачем они тут, но это лишь показало бы как сильно она пытается избежать встречи со своим прошлым. Вместо этого Селин подняла ресницы и, глядя ему в глаза, просто произнесла: — Вам нужна информационная база из хранилища, верно? Я покажу, где это. Она развернулась и направилась к спуску, оставив в воздухе висеть несколько ясных слов: «Я в ужасе перед своим прошлым, но ты не используешь этот страх против меня». Облака над головой продолжали хмуриться, но не было дождя, хотя Селин вдруг очень захотелось, чтобы он пошёл и смыл всё это место к чертям. Бетонная крошка хрустела под протектором ботинок. Селин перебралась через толстую рыжеющую ржавчиной балку, сжимая правую руку с такой силой, что кожа перчаток, казалось, вот-вот лопнет на костяшках. Кругом были только куски стен, крыши. Огромные бетонные блоки ощетинивались искорёженной арматурой из-под зеленеющего поверх плюща, ковром покрывавшего руины. В свете едва пробивающегося солнца костлявые пальцы руки-купола отбрасывали длинные и бледные тени. Селин остановилась, чуть-чуть не дойдя до башни. Тень почти касалась её подошвы, совсем немного не могла до неё дотянуться. Прошлое серым безжизненным пейзажем раскинулось перед ней в сотнях раскрошенных кусков стен. Некогда белые коробки рассыпались пеплом и почернели от гари и постоянных Таймфоллов. Всё, что когда-то было её миром, теперь стало кучкой развалин, над которыми исчезло даже солнце, когда хиральные облака стаями атаковали его. — Великие умы против девчонки с кнопкой, — Хиггс неожиданно возник за её спиной. — Один-ноль, браво! Его глухие аплодисменты отдавались от уцелевших стен. Селин взглянула на сияющую золотом хиралия маску и подумала, что он явно претендует на роль солнца здесь. В конце концов, у египтян фараон был богом и наследником Ра. — И как тебе вообще в голову пришло взорвать тут всё к чертям собачьим? Вот только он не учёл, что этот мир — место луны. — Это была не моя идея. Мне было семнадцать, я была ребёнком, — она давала себе слово не оправдываться, но сейчас это снова звучало именно оправданием. Хиггс сделал шаг вперёд, но Селин не отступила. Может, потому что позади был огромный обломок стены. А может, потому что устала отступать. — Дай угадаю, связалась с плохой компанией? — заговорщически, словно они обсуждали подростковые секреты, почти прошептал он, наклоняясь слишком близко. — Хотел бы я взглянуть на инициатора взрыва, уверен, у нас много общего. Селин скривила губы. — Доктор Рей пожертвовал всем, чтобы спасти меня, вытащить отсюда. А ты из тех, кто заботится о своей шкуре и только, — воинственно вскинутый палец ткнул его в то место, где по законам должно биться сердце, хотя Селин была уверена — там чёрная дыра. — И у тебя нет ни единого права такое говорить. Он выпрямился и беззаботно развёл руками. — А вот тут ты ошибаешься. Каждый спаситель совсем немного ещё и разрушитель. Ну, а зрелище в любом случае получилось впечатляющим. Она только окинула его презрительным взглядом и опустила глаза, вдруг заметив, что стоит на чём-то. Кусок металла. Чуть выпуклая табличка с часами и кольцами. Такие висели по всему центру: некоторые большие, как на входе, другие с ладонь. Поверхность была сырая и ледяная, но Селин почувствовала, будто она снова жжёт ей руку через кожу перчатки. Она отшвырнула знак и тот с еле различимым звоном полетел в сторону. Звук раздавался какое-то время, потом еле слышный удар и всё затихло. Знак не просто упал куда-то на обломки, он провалился сквозь ковёр плюща и дальше в глубину. Селин приблизилась, руками оборвала стебли и её взгляду открылись уходящие вниз ступеньки. — Это здесь. Ей-то казалось, хранилище должно быть где-то в другом месте, но за все эти годы дожди не только размыли это место, но, похоже, и её память. Хиггс шагнул вниз, она прошла пару степеней следом, а потом остановилась. Спуск кончался небольшой, но толстой дверью, над которой всё ещё продолжал мигать крошечный красный огонёк. Селин прекрасно знала, что это значит, как и знала, что системе безопасности плевать насколько великим себя считает Хиггс. Она не поддастся. — Ох, совсем забыла упомянуть. Хранилище блокируется в случае тревоги и открыть его может только человек с доступом, — Селин небрежно отряхнула ступеньку и присела. — Я бы помогла, но я всего лишь — как ты там выразился? — ребёнок Шрёдингера. Так что если у вас не завалялось лишнего доктора из проекта, что, как я полагаю, вряд ли — то тебе ничего не светит. Она криво ухмыльнулась, совсем не скрывая, что знала о двери. Селин просто хотелось увидеть, как он собирается с этим разобраться. В глубине души она даже представляла пасторальную картинку, где Всемогущий вдруг оказывается Бессильным перед такой мелочью, как системная блокировка. Но Хиггс только снял маску, и её издевательская усмешка вернулась к ней вдвойне, когда он обернулся через плечо. — Ох, дорогуша, ты даже не представляешь, какой я изобретательный. Вторая вскинутая рука ладонью почти коснулась двери. Селин невольно напряглась, поддавшись вперёд. Что-то очень гулкое раздалось по ту сторону, заскрипели застарелые механизмы. И тут она снова ощутила это. То же самое, что в терминале. Скручивающую кишки силу, что перетягивает ту сторону на эту. Словно мелкие осколки шрапнели пущенные по венам. А в следующее мгновение чёрная смола потекла из-под двери. Она пробилась сквозь щели, сквозь устройства. Дверь застонала в проёме. Смола обволокла ботинки Хиггса, поднялась на одну ступень, потом на вторую. Дверь будто выгнулась, словно не было там слоёв металла, только картон. Ощущение было такое, будто огромная волна давила на неё изнутри. А потом случился прорыв. С грохотом и скрежетом дверь распахнулась. Селин вскочила. Приступ страха забился у неё в висках. Ей показалось, что сейчас хлынет нефтяная жижа, достигнет её, утащит, поглотит и она утонет. Она проживала такое на своём стерильном Берегу и не хотела бы испытать ещё и в реальности. Но не было ни волны, ни потопа. То немногое, покрывшее ступени, вопреки всем законам, вдруг поползло вверх по стенам и улетучилось, словно пар. Селин подумала, её сейчас стошнит. Она вскинула голову и уставилась в тёмный зияющий рот хранилища, чтобы через секунду выдать: — Что за?.. Она едва уловила момент, когда Хиггс снова оказался рядом. И в этот раз недовольство мало походило на наигранное. — Разве тебя не учили, что шутить с теми, кто сильнее, может быть опасно? Свет снаружи вливался внутрь хранилища и заполнял его целиком, потому что больше там ничего не было. Теперь занесённая ладонь уже не была просто тенью, паранойей. Теперь Селин физически ощутила впивающиеся ей в горло пальцы прошлого. — Я понятия не имею, что это значит, — едва пробормотала она, вскинула голову и уставилась на Хиггса, почему-то наивно надеясь, что он поверит. — Туда никто не мог войти! Клянусь! — Ты соврала мне, Селин. И это после моего милосердного к тебе отношения. Она прекрасно слышала нарастающий гул в его голосе, но в этот момент испугалась не его. — Доступ мог быть только у… — озарение сверкнуло со скоростью молнии, и Селин в ужасе выдохнула в наэлектризованный воздух: — Боже… Ни один бог её не спасёт. Столько лет она твердила себе, что в одиночестве её преимущество — «Никто тебя не ищет. Некому искать». Она бросилась вверх по ступенькам, перескакивая через одну. Пару раз запнулась о куски бетона, едва не свалилась. Рванула прочь, лишь бы подальше, едва успела перескочить через обломок колонны. В следующую секунду всё смешалось. Она увидела фигуру с оружием в нескольких метрах впереди. Не было ни предостережений, ни предупреждений. Только спина Хиггса, возникшая за мгновение до звука выстрела и отчего-то кажущаяся шире, чем есть на самом деле.