Возрождение к жизни

Мэри услышала грохот и громкий голос Сидни в кабинете мужа и поспешила туда, но нашла там только растерянного Тома над грудой мусора, бывшего некогда макетом будущего Сэндитона. На его немой вопрос она сказала только одно: «Шарлотта». Мистер Паркер всё ещё находился в прострации и не мог уловить связь. Подбирая с пола уцелевшие фрагменты, он говорил: «Шарлотта? Но при чем здесь Шарлотта? Сидни что-то говорил о разрушенном счастье, которое дал ему этот город или я, и я не понимаю, ведь он женится на Элайзе, Сэндитон восстанавлива... Господи, Мэри, ты же не хочешь сказать, что... Нет, этого не может быть, я бы заметил, ведь он — мой брат, я знаю его!» Мэри смотрела на мужа, понимая, что он пытается отгородить себя от озарившей его правды, но в этом уже не было ни смысла, ни справедливости. Поэтому она сказала: «Том, ты уже давно был поглощён только своим проектом и не видел ничего вокруг. Это правда, они любят друг друга. С той же уверенностью я могу сказать, что сейчас стою перед тобой. Я не раз замечала, как менялись выражения их лиц, когда они упоминали друг о друге, а сколько времени они провели вместе, ты не задумывался об этом, Том? А когда перед балом Сидни вызвался сопровождать Шарлотту на примерку платья и их не было несколько часов, тебя это не удивило? Ни румянец на её щеках, когда она вернулась, ни то что мастерская по пошиву находится в десяти минутах ходьбы от нашего дома. Возможно, сейчас я говорю тебе то, на что может обратить внимание только женщина, но я уверяю тебя, он собирался сделать ей предложение руки и сердца на балу». Пока Мэри говорила всё это, перед Томом всплывали другие картины: с каким упоением они рассказывали об идее проведения Регаты, как светились при этом их лица, как они танцевали на балу, как улыбался Сидни (ведь действительно, это было ещё до того, как он заметил Элайзу), какой лучезарный свет исходил от Шарлотты, когда уже он, Том, танцевал с ней, ведь он отметил это, но удовлетворился её ответом о положительном влиянии танцев. Каким же слепцом он был, как он мог не придать значения разительной перемене в поведении и эмоциях брата после объявления помолвки с Элайзой. Да, он выдавал желаемое за действительное, такой союз был выгоден семье в материальном аспекте, каким же эгоистом он был. Мэри вытащила его из собственных мыслей: «Том, после объявления помолвки я решила хранить молчание, так как правда не могла ни на что повлиять. Но не скрою, с каждым днём этот груз давил на меня всё сильнее, я наблюдала, как поникла Шарлотта, как часто она скрывалась в своей комнате и не выходила часами...», — слёзы потекли по щекам Мэри: «и мне было так больно за неё, но что я могла сделать? Как помочь? А ведь она даже не держит на нас обиды, я видела это в её глазах при прощании. А ты думал, сколько эта девочка сделала для нас, детей и Сидни? Шарлотта просто возродила его к жизни, по-другому я не могу сказать. А как она встала на нашу защиту перед леди Денем? Ты слышал, как она тогда сказала: «МЫ отстроим всё лучше и масштабнее, чем было прежде», — она уже считала себя частью семьи, она была ей, а мы так жестоко обошлись с ней. Не знаю, сколько бы мне удалось скрывать это от тебя, видя, как ты снова бездумно с глупой радостью погружаешься в свои идеи, не замечая больше ничего и никого, кажется, совсем забыв, как близки мы были к пропасти...» Эти последние слова отпечатались в голове Тома и не давали ему покоя, он не спал всю ночь, а на утро слёг с горячкой. Вызванный доктор Фукс сделал заключение, что заболевание не имеет отношения к каким бы то ни было миазмам, а является следствием нервного перенапряжения. Спустя неделю, Том пошёл на поправку, ещё через неделю вернулся к делам, но он больше не чувствовал интереса к тому, что делает. Мэри как могла поддерживала его и молилась, чтобы нашёлся выход из этого замкнутого круга. В один из дней Том выказал желание снова пригласить Шарлотту погостить. Мэри удивилась этому, учитывая, что с её отъезда прошёл месяц или около того. Но на свои сомнения Мэри получила ответ: «Пусть она приедет, а дальше посмотрим».