Через обострения к рецидивам

В детстве Эрмаль хотел стать музыкантом, песни о любви хотел писать. Теперь он вырос и хочет, чтобы Але ему водички принес. – Похмелье? С пива? – О, доживи до моего возраста и поймешь, каково это. – Может, лучше за тонометром сходить, а то вдруг тебе от давления плохо... – Заткнись. Мамуд хоть и немного издевается, но бутылку из ближайшего в их центре автомата приносит, открывает даже. Мета бы его расцеловал, но ему сейчас слишком тошно, так что он ограничивается кивком. – У тебя клиент с минуты на минуту, а ты будто из реанимации вышел, только тебя оживить не смогли. – А ты, вижу, в хорошем настроении. Посмотрим, что с тобой к концу дня будет. – И тебе удачи, – тянет Алессандро, направляясь в свой кабинет, и фраза эхом отдается в голове. И болью. В основном болью. «Себе бы эту удачу засунул...», – ворчит Эрмаль, перекладывая себя с дивана в приемной в кресло на рабочем месте. Часы отмеряют стрелками девять пятнадцать, девять тридцать, девять, прости боже, сорок шесть, как в дверь стучат. Эрмаль хочет обругать того, кто его сон потревожил, а потом вспоминает, что, вообще-то, он на работе и к нему посетитель должен прийти. В девять ноль-ноль. – Открыто. Дверь приоткрывается не сразу – верный знак, что человек не уверен, надо ли ему это или лучше свалить, пока не поздно. Но, все же, замок щелкает. – Здравствуйте. – Здравствуй. Эрмаль щеки закусывает – вот это ж, однако, люди меняются. Он в карте видел какого-то подзаросшего без пяти минут постояльца наркодиспансера, а перед ним помытый-побритый-причесанный молодой человек. Неловко становится за вчерашнего «торчка». – Ты Фабрицио, верно? – Да. Простите, что задержался. Эрмаль понимает, что не должен пялиться на клиентов, но поблажку себе делает – он не профессионал, даже не мастер своего дела – так, уши, которые выслушают ваши проблемы, руки, которые выпишут вам рецепт на лекарства, и карман, в который вы положите свои деньги. – Можно без формальностей, не воспринимай меня как врача. Я здесь вроде друга для всех. – Как хотите. – Как ты себя чувствуешь? – Никак. Мете это не нравится. Пиздец как не нравится. Обычно люди уже выкладывали свою биографию, начиная с момента, когда им было пять. – Может, хочешь о чем-нибудь поговорить? – Не особо. – О себе рассказать? – У вас мое дело на столе, вы от меня нового ничего не услышите. – Ну хоть присядь, что ли. Он жестом указывает на кушетку, на задворках сознания добрым словом поминая Але и его подростка за компанию, с которым тот за два сеанса управится. Фабрицио послушно, но без энтузиазма опускается на нее. На нем большой кардиган поверх кофты, рукава дотянуты до самых кончиков пальцев. Джинсы мешковатые, не по размеру, на ремень все надежды. Хотя в целом выглядит прилично. Не все мы богачи, в конце концов. – Может, есть желание обсудить планы на день? Чем займешься, когда наша беседа закончится? – Ничем. – Совсем? – Совсем. «Ну, приплыли», – думает Мета и мысленно спрашивает: «что прикажешь делать с тобой?» Фабрицио как бы отвечает: «ничего, давайте просто закончим» «Я тебе сейчас закончу», – из вредности упрямится он, – «ты отсюда выйдешь только после того, как я из тебя все до последнего вытрясу» А потом понимает – точно приплыли. Еще осень толком не началась, а уже сам с собой заговорил. Тем временем повисает пауза, но, кажется, нарушать ее никто не рвется. – Тогда посидим в тишине, ничего страшного. Эрмаль знает – нельзя так, хоть что сделай, но не оставляй человека наедине с собой, потому что с таким же успехом консультации дома устраивать можно, там теплее и в холодильнике вино припрятано. Эрмаль знает, но чувствует, что большего не добьется. Их оставшиеся пять-десять минут проходят в молчании со скрежетом ручки по бумаге на фоне, и последнее оттого, что Мета решает заполнить отчеты по прошлым посещенцам, чтобы удар совести за непродуктивность уменьшить. Когда Фабрицио встает, его почти не замечают – настолько тихо передвигается. – До свидания, доктор. «Доктор» глупо вскидывает голову, ища источник звука. Тоже тихого. – Надеюсь, еще увидимся. Хорошего дня. Он готов выбросить свой диплом в мусорку, предварительно пропустив через шредер и подпалив, потому что сейчас от его этики, компетенции и прочей мишуры не было ровным счетом ни-ху-я. И чудо, если их следующая встреча состоится. На месте Мобричи он бы потребовал сменить терапевта и, по собственному мнению, был бы прав. *** – Сука, такой пиздец. Алессандро застывает, не донеся сигарету до губ, когда Эрмаль вламывается в курилку. Или впадает. Или вползает. – Что стряслось? – В том-то и дело, что ничего. Совсем ничего. Абсолютное ничего. Ноль. Как мое желание продолжать работать по специальности. Але смотрит на сигарету и, вздохнув, отдает ее тому, кто больше нуждается. Мета когда-нибудь его точно расцелует. Когда прекратит злиться, возможно. – И все-таки? – Да этот наркоман мало того, что за пятнадцать минут до окончания сеанса явился, так слова из него не вытянешь. Ахуенно. Но ладно. У тебя там как? – Интересный мальчишка, если честно. Я тебе о нем позже расскажу, когда успокоишься. – Давай поменяемся, а? Вдруг ты с моим общий язык найдешь. И Эрмаль почти смеется с одной формулировки. Истерично, правда. *** Перед следующим запланированным приходом Бицио Эрмаль не пьет. Точнее, пьет, но исключительно кофе, потому что зависает сутками на форумах, где ему подобные, отчаявшиеся, обсуждают, как коммуницировать со сложными клиентами. По итогу он не то чтобы не просвещается, он даже ничего полезного не вычитывает. «Вы пробуйте все, что-нибудь поможет», – пишет некто под ником «Психея». «Действительно, хули мне остается», – шипит Мета на пару с таблеткой от головной боли. В дверь стучат и без похмелья этот звук едва различим. – Открыто. Снова повторяется секундная пауза, прежде чем Фабрицио шагает внутрь. Он неуютно мнется и заметно, что, будь возможность, он бы растворился в воздухе прямо сейчас. – Здравствуйте. – Доброе утро, проходи. Утро ни в каком месте не доброе у обоих, но формальность соблюсти надо. Мобричи садится на кушетку и... Все. Конец. Прошлый диалог был куда развернутее, почти полноценная беседа в сравнении с этим. – Что-то изменилось с момента нашей первой встречи? Очень недальновидный вопрос, но Эрмаль оправдывается тем, что должен пробовать, авось повезет. – Ничего. – Все также нет желания поделиться со мной тем, что на душе? – Нет. И хрен поймешь – то ли желания нет, то ли на душе ничего. А Мета, между прочим, обязан понимать. Он на струнах этой самой души играть обязан, а ему будто подсунули кусок фанеры с нитками. – И планов нет? – Нет. – И не было? – Нет. «Чем же ты, блять, занимаешься? Не можешь же в потолок сутками напролет смотреть», – Эрмаль приглядывается, – «хотя, может, и можешь» – Если будет удобно, приляг. Она чистая. Ладно, крупица полезного в форуме была – кто-то про ипохондрию писал, мол, напряжение лишнее образует, пусть человек себя в безопасности почувствует, а там пойдет процесс самокопания. У Эрмаля быстрее пошел процесс самозакапывания. Но Фабрицио прилег. И спустя пару минут уснул. Прекрасно. Удивительно. Замечательно. «Заебись», – констатирует Мета и притягивает к себе новую пачку формуляров. *** Если молчание – золото, то Эрмалю впору быть претендентом на первые места «Forbes», потому что за четыре сеанса они не сдвигаются с мертвой точки. Фабрицио приходит, стучит, немного погодя заходит в кабинет, здоровается, после приглашения садится на кушетку, ложится, заворачивается в кофты, засыпает, просыпается от легкого прикосновения к плечу, уходит. Все. Как и нервы Эрмаля. Как и его попытки вытянуть что-то больше «здравствуйте» и «нет». Чертов Алессандро и его чертов подросток, чтоб ему его планы боком вышли. Мета вздыхает, наверное, слишком громко, и Мобричи, не до конца отошедший ко сну, вздрагивает. – Доктор, если я вам проблемы доставляю, то... Эрмаль глаза распахивает, ушам не веря. Целая фраза, притом не ответом являющаяся. За такое выпить полагается. – Нет, ты не... И свет гаснет. А так как на улице вечер и Фабрицио по «удачному» совпадению последний клиент, то это означает, что встречу прервать придется – не свечки же доставать. Хотя без освещения спать полезнее, мелатонин вырабатывается. Эрмаль отыскивает в кармане зажигалку и затем с ее помощью телефон под бумагами. Когда более-менее нормальный фонарик включен, становится видно, что Фабри бледный и явно не от искусственного света. Он пальцами так вцепляется в обивку, что та трещит, и в глазах испуга столько, что у Эрмаля все внутри ко­чене­ет – та­кому го­тов не был. – Бицио? Мета зовет его по имени, но реакции не следует. Тогда медленно, выставив руки перед собой в открытом жесте, он приближается и опускается на колени, чтобы в лицо заглянуть. Аккуратно он свою ладонь на чужую кладет. Холодную. Мертвецки холодную. Это было бы похоже на классический ужастик, если бы свет не зажегся вновь. Однако ужаса оба натерпелись и без фильмов. Фабрицио отмирает только минуты через две-три от невесомых, но теплых поглаживаний. – Простите, я... – Все хорошо, я тоже темноту не люблю. Причем с детства. Не могу уснуть, если не оставлю включенной лампу. Если я этого не сделаю, то мне кажется, что утро не настанет. Мобричи смотрит на него недоверчиво, слова взвешивает, и, видимо, вес у них оказывается достаточный, чтобы отпустить бедную кушетку и подняться. – Спасибо, я, пожалуй, пойду. – Давай до дома подкину? Вдруг паническая атака случится в транспорте, а так я рядом буду. Эрмаль мало того, что рискует репутацией, так еще и на ипохондрию подло давит – иначе не сработает. Врачебная этика говорит такой хуйней тоже не заниматься, но Психее он склонен верить больше, она хоть живая. – Я живу на окраине, это далеко. – Мы на машине поедем, а не пешком, все в порядке. И он готов поверить во всех богов разом, потому что Фабрицио диктует адрес и повторно уточняет, точно ли не доставляет проблем. Только он не в курсе, что последний месяц сам является одной большой проблемой Эрмаля. Что из-за него тот ночами вгрызается в фолианты, а днем в десны втирает кофеин и, разве что, по венам не пускает, чтобы время у сна выиграть. Когда они подходят к машине, Фабрицио собирается сесть на заднее сидение, но его останавливают. – Я туда гитару кинул, она тебе мешать будет. – Вы играете? – Помогает отвлечься. И только сотый раз прокрутив в голове каждую фразу, Эрмаль понимает, что упустил момент и не спросил, что насчет этого думает Бицио. К счастью, у них в запасе есть пара встреч. Они заезжают в довольно бедный район, где от дорог полназвания, последняя автобусная остановка осталась пару километров назад. Эрмалю не нравится ни это место, ни что тут живет его потенциальный клиент. Неудивительно, что тому говорить о повседневной жизни не хочется – о такой помойке вспоминать лишний раз неприятно. – Лучше здесь остановитесь, а то у моего дома колеса раздерете. Оно того не стоит. Эрмаль прикидывает в уме. Ему геройствовать – только себя на смех поднимать и кошелек под удар ставить. – Хорошо, как скажешь. Будь осторожен, обязательно выпей горячий чай и отдыхай. Если хочешь, приходи завтра в четыре, у меня там окно. – До свидания. У него в голове созревает идея. *** – Ал, если меня попрут отсюда, приютишь? На сей раз Алессандро успевает донести сигарету до губ. И, впрочем, сразу же убрать. – Смотря по какой причине. Мне больных тут хватает, тащить домой не собирался. – Да ну тебя, друг называется. Хотя я тебя тоже бы не пригласил, ты вон какой большой, у меня дивана подходящего размера для тебя нет. – Это не я большой, это ты тощий. Но давай рассказывай, что ты там задумал. – Ну, в общем... *** На всякий случай Эрмаль приносит гитару уже на следующий день. Он и сам не уверен, что из его затеи получится, но что-нибудь да будет. Отсутствие результата тоже результат. Он на часы не оглядывается – Фабрицио стабильно опаздывает, оно понятно – ему чтобы до остановки дойти, марш-бросок по пересеченной местности устроить надо. Где-то чуть за четыре слышится вожделенный стук. – Проходи. И Фабрицио проходит, сегодня даже без заминки, чем сразу потрясает. В их случае – достижение сродни первому шагу человека на Луну. – Здравствуйте. – Здравствуй. Но от официальностей избавления пока нет. С другой стороны, это не первостепенная проблема. – Ты вчера спрашивал, играю ли я. Так вот, раз наши беседы весьма немногословны, может, хоть музыка разрядит обстановку. Не против? – Н-нет. Эрмаль берет гитару, начиная настраивать медленно и верно, не просто же так он вчера ее мучил, расстраивая. С последней струной он специально промахивается, чужое терпение испытывая. – О, прости, никак не могу затянуть. Если умеешь, то помоги, пожалуйста. Мобричи медлит, но после пары совсем отвратительных звуков сдается. И с первого раза нужную ноту ставит. – У вас просто струна новая, тугая. – Спасибо. – Мета не спешит забирать инструмент, не для себя принес. – Ты ловко справился, явно не новичок. Хочешь сыграть? Фабрицио дергается, будто обжигаясь. – Не умею я. – А мне кажется, что умеешь. Однако, если не хочешь, я не заставляю, просто мне было бы интересно послушать если не твою историю, то твою музыку. Я думаю, тебе есть, что сказать, и для этого необязательно использовать слова. – Возьмите, пожалуйста. Эрмаль действительно не настаивает, но победу за собой признает. Небольшую, но сейчас для него и маленькое продвижение – колоссальный прогресс. – Тогда сегодня, видимо, мое выступление будет. И он поет. Немного о свободе, немного о вере, немного о любви, немного о себе, чтобы впечатлить ровно настолько, сколько нужно, чтобы надломить еще чуть-чуть корку чужой осторожности. – Понравилось? – Очень. – Могу продолжить, если не возражаешь. – Не возражаю. Эрмаль тем более не возражает. Через музыку он больше скажет, фразы точнее подберет, чтобы мессендж сразу в сердце бил, минуя скепсис мозга. Он умеет и любит так делать. Да, собственно, ему и заняться нечем теплыми летними вечерами, кроме как самодиагностику проводить перед сезоном грядущим и после прошедшего. У его пациентов два пика активности – весна и осень, между ними перерыв на собственные проблемы. На сей раз их прерывает стук в дверь. – Извините? – Уже заканчиваем. Он хочет спросить у Фабрицио, нужно ли его подбросить до дома или обедом угостить, но тот быстро и с легким смущением уходит прочь. «Вот же блять» *** – Сильно облажался? – Да почему? Он, помнится, впервые к тебе взаимный интерес проявил, что напрягает? – Не знаю, что-то здесь не чисто. Интуитивно чувствую. – Благо, мы не ядерной физикой занимаемся, так что доверяй интуиции. У вас ведь сейчас встреча? – Да, надо бы проветриться приличия ради. Добрые полчаса Эрмаль таскается по территории, потом минут пятнадцать в ближайшем магазине зависает и тайно надеется увидеть Фабрицио, узнать, какая у него походка, смотрит ли он по сторонам, мнется ли перед тем, как зайти в центр. Но Фабрицио так и не появляется. В смысле вообще не появляется. Ни на улице, ни на приеме. Будь у Меты номер его телефона, он бы позвонил. Конечно, не на первый пропуск, но на второй точно, потому что это произошло именно тогда, когда он решил предпринять что-то нетипичное, не в учебниках прописанное. Гиппократ осуждающе качает головой, Психее наверняка весь месяц икается. *** Але трет раскрасневшийся нос, Эрмаль – заспанные глаза. Если с одним все понятно, то второй вместо того, чтобы разгрузиться от мыслей о своем наркомане, только глубже вдарился в теорию – кризы, срывы, депрессивные состояния. Ему порой хочется диагностировать у себя паранойю и добровольно сдаться санитарам, но он не может закрыть курс, пока не поставлена точка. Любая. Лишь бы не крест на карьере. Хотя какая тут к черту карьера... – На! Эрмаль высыпает на Алессандро горсть леденцов от боли в горле, пачку жаропонижающих, упаковки бумажных платочков и средство от заложенности носа. Алессандро бы расцеловал его, но получается только оглушительно чихнуть. – Всегда пожалуйста. Не смей умирать, пока мне обещанное не расскажешь. Коллега вымученно улыбается и снова чихает, Мета сбегает от него как можно быстрее. Попивая кофе, он поднимается на свой этаж и видит под дверью своего кабинета сидящего человека. Сначала он ничего не понимает, потом тоже, но, подойдя ближе, с облегчением признает своего потерянного постояльца. – Доброе утро. Я опоздал? – Нет, это я рано. И правда – на часах 8:55. Эрмаль протягивает ему руку и ощущает ладонью чужие мозоли. Такие у него были в свое время от гитары. Неужели утро действительно доброе? – Что ж, рад тебя видеть. Я забеспокоился, когда ты неожиданно пропал. – Простите, на улице похолодало и я простыл, потому не мог прийти. Эрмаль скребет ключами в замочной скважине и отпирает дверь, пропуская Фабрицио, чтобы украдкой оглядеть его. Что он раньше не замечал – на нем один и тот же кардиган, независимо от погодных условий. – Подожди. Ты случайно не скажешь, что на своих двоих из дому до меня добираешься? – Могу и не сказать, если вы это слышать не хотите. – Разве центр реабилитации не оплачивает дорогу сюда? – Нет, только сами встречи. «Был бы юристом – засудил бы», – думает Эрмаль. «Но ты врач, делай то, что должен», – напоминает пока что висящий на стене диплом. – А прочие расходы? Ну, покушать там. Или у тебя работа какая есть? – Еду курьером отправляют, счета за коммуналку оплачивают, работа будет после того, как наши часы общения закончатся и вы подтвердите, что я в норме. Или не подтвердите. «Заебись придумали – попробуй тут отказ написать, так поди до зимы гонять будут» Почти приговаривая «формуляры мои формуляры», Эрмаль падает на стул. С Фабрицио они как-то удачнее заполняются, нежели без него. Но, похоже, у жизни другие замыслы на счет их всех. – Простите, вы не позволите?... Мета поднимает взгляд, Мобричи стоит перед его столом в нерешительности. – Что? Психотерапевты хоть и связаны с деятельностью мозга человеческого, но не настолько, чтобы информацию считывать одним взглядом. – Вашу гитару позволите взять? – А, конечно. «Гитару, ручку, кофе, отчеты – хоть что забирай, только говори» Он, сам того не замечая, оставлял ее в кабинете, хотя был уверен, что толку от этого никакого. Ан нет. Впервые просчет доставляет удовольствие. Фабрицио берет у него инструмент и привычно уходит на кушетку. Эрмаль, дабы не напрягать, утыкается в бланки, пока там неловко перебирают струны, контакт налаживают, думают, что из себя оно представляет и как с этим управляться. А потом начинается проигрыш. Эрмаля как хладнокровного ученика Гиппократа в частности, ибо это настолько красиво, что если сейчас к ним не ворвется делегация ЮНЕСКО, чтобы увековечить эту мелодию в списке объектов наследия, то он сам им позвонит и потребует прилететь-приплыть-приехать, лишь бы запечатлеть разворачивающийся шедевр. – ...Libero perché ognuno è libero di andare, libero da una storia che è finita male e da uomo libero ricominciare, perché la libertà è sacra come il pane… А здесь уже ЮНЕСКО не поможет – остановками сердца они не занимаются, но даже будь у Эрмаля приступ, он согласился бы помереть, нежели прервать песню. Но песня прерывается сама. Фабрицио смотрит на Эрмаля, Эрмаль на Фабрицио, и неизвестно, кто из них в большем шоке. – Простите, я увлекся... – Тихо! – получается громко и непрофессионально, – просто продолжай. Напористость хоть и ослабевает, но посыл и отдача с лихвой компенсируют это, а также миллиарды убитых нервных клеток, бессонные ночи и тики, дорастающие до судорог. Теперь, когда песня точно заканчивается, Эрмаль понимает, что не в состоянии заставить себя рот открыть. Он считает, что ни похвала, ни аплодисменты, ни челюсть, у колесиков стула лежащая, не передадут все пронесшиеся эмоции. – Вам понравилось? – Очень. И это его максимум, лимит возможностей мозга и языка. – Я написал ее как раз, пока отсутствовал. Домой вернулся от вас и сразу сел аккорды подбирать, текст по дороге сочинил. Просто вы вдохновили меня. Эрмаль мечтал услышать подобное все тридцать с лишним лет своей жизни, отчаялся даже, когда вместо консерватории отправился в мед. – Ты говорил, что играть не умеешь, а оказалось, что еще и поешь. Не думаешь ли ты, что я твой талант эксплуатировать стал бы? Он, конечно, шутит, хотя от пары концертов не откажется, но Мобричи эта шутка не нравится совершенно. Атмосфера резко меняет вектор и начинает задавливать массой слов не сказанных, правд умолчанных. Что-то нехорошее зреет как грозовая туча, только разразится оно, по ощущениям, тайфуном в десять баллов. – Да, играю и пою. Но вы об этом не в курсе и не в курсе, почему меня сюда направили. Что в моей карте? Имя, фамилия и характеристика в три предложения? «В четыре», – мысленно оправдывает коллег Эрмаль, но признает, что они конкретно перед ним проебались, не предоставив информации. – Я раньше в группе играл - я и мои товарищи. Мы выступали в клубах, пабах, забегаловках, в общем, куда звали и где народ был. С деньгами постоянный напряг, поесть не всегда хватало, хорошо - аппаратура своя. Но мы не отчаивались... Они не отчаивались. А я - да. В какой-то момент я понял, что у меня нет больше сил сочинять, нет надежды, мне казалось, что я нахожусь в полной заднице, откуда не выбраться. А потом кто-то предложил мне «лекарство от всех проблем». Я не помню ни его лица, ни голоса, но помню, что проблем меньше не стало. Точнее, тогда я считал, что все налаживается, что все будет, стоит только захотеть. Так продолжалось до первой ломки. Далее это стало похоже на ад, и моя жизнь существовала лишь в принятии дозы, пока длился кайф, а потом оставалась неудовлетворенность и злость. Денег по-прежнему не было, но я любыми способами находил, на что закупиться. В итоге друзья узнали. Да и сложно было не узнать, когда человек с каждым днем по килограмму теряет, в обмороки сваливается и срывается без причин. Заставили в больницу пойти, анализы сдать, а затем самого сдали на реабилитацию. Вы не подумайте, я благодарен им, просто... я совсем перестал чувствовать. У меня нет желания... У меня не было желания с постели вставать, чтобы сюда приходить, объяснять, что к чему, тем более. Я вам тоже благодарен очень. За терпение. Наверное, вы со мной намучились. Честно, когда вы про дружбу заговорили, я вам не поверил, думал, стандартные фразочки, чтобы к себе расположить, а вы, в самом деле, мне если не другом, то близким человеком стали. Я дома спать не мог, ни со светом, ни без, а с вами спокойно себя почувствовал, аж удивился. Когда вы гитару принесли, мне немного не по себе стало, потому что свою я разбил благополучно, чтобы не напоминала ни о чем. Хотел было прикинуться больным и свалить, а как вы струн коснулись, я так все посторонние мысли и отбросил. Потом вышел на улицу, понял - надоело молчать. Теперь я здесь, наконец рассказываю вам то, чем должен был поделиться месяц назад. Несмотря на обстоятельства, оба чувствуют невероятное облегчение – после грозы всегда выходит солнце. – Важно лишь то, что ты решился. Решился рассказать, взяться за инструменты, написать песню. Не вини себя в том, что тебе потребовалось время на это. Ты на очень сложном пути, но я могу с уверенностью сказать - только что ты преодолел большую его часть. И если сейчас тебе хочется закричать - кричи, хочется плакать - плачь, постарайся освободиться и начать все сначала, разве не об этом ты пел?... Пламенную речь перебивает громкий всхлип, и Мета благодарит свою интуицию за оставленную в кармане пачку платков. *** В отчете сегодняшняя дата прописана как дата последней их встречи. По факту Эрмаль просто должен выдать со штампом и подписью заключение о том, что у пациента не обнаружено отклонений и его можно устраивать на работу – следующий шаг программы восстановления. Да, на учете Мобричи состоять продолжит и будет отчитываться о своем самочувствии каждую неделю или две, но это уже вне компетенции его бывшего психотерапевта. Психотерапевта, который понимает, что это последнее утро, когда он услышит тихий стук и тихое «здравствуйте». Последнее утро, когда он увидит знакомый кардиган и растрепавшиеся от ветра темные волосы. Последнее утро, когда... Впрочем, врачебная этика ясно твердит не привязываться к клиентам, и с ней бесполезно спорить. Мета слегка комкает углы бумаги и тут же спешит их расправить – еще не хватало своей эгоистичной сентиментальностью испортить то, что другому человеку дверь в новую жизнь распахнет. Кстати о дверях. Раздается тот самый стук и привычное в ответ на него «открыто». – Здравствуйте. «Так и не избавился от привычки “Вы”-каться», – с полуулыбкой отмечает он. – Здравствуй. Как себя чувствуешь? – Это так непривычно, но... прекрасно. Мне никогда октябрь не нравился - серость и уныние одно, а тут пригляделся и, оказывается, в нем столько цветов. Выйдите сегодня прогуляться, лучше в обед, пока светло, или хоть из окна выгляните. – Обязательно, тем более ты меня заинтересовал... ну, описанием погоды в смысле. Я ведь по сторонам не всегда смотрю, особенно за рулем, и, очевидно, многое упускаю. Однако перейдем к главному. Твоя справка. Сердце пропускает удар, но выдрессированное спокойствие не дает трещин, только в глазах мелькает паника, когда Фабрицио забирает лист и бегло просматривает его. Вот у Мобричи улыбка настоящая, отчего тоскливее почему-то становится. «Врачебная этика, помни» – Мне, наверное, стоит еще раз сказать «спасибо»? Не знаю, что остальные испытывают, но я счастлив. Очень счастлив, потому что могу воспользоваться вторым шансом. «Врачебная этика, Мета, соберись» – Я счастлив видеть твое лицо сейчас, ты просто светишься, у тебя прекрасная улыбка и, надеюсь, ты будешь встречать с ней каждый следующий день. «Но я ее вижу в первый и последний раз» «Этикаэтикаэтика» Внутренне Эрмаль ругается всевозможной бранью. Какой он специалист, если с собой не справляется? Позорище. Сам на себя докладную написал бы. – Ну... теперь, полагаю, мы должны попрощаться? Правда, я не люблю это «прощай», так что до свидания. Вдруг мы встретимся с вами при других обстоятельствах, я бы очень хотел. – Я тоже... «Давай» – ... до свидания, Бицио. «Аллилуйя» Они пожимают друг другу руки, и это кажется таким одновременно долгим и быстрым мигом. Эрмалю хочется, чтобы пытка наконец закончилась, потому что его беспристрастность трещит по швам. Когда дверь, все же, закрывается, оставляя его в одиночестве, он открывает в себе качественно новую грань опустошения. Он знает, что виски, отлитое во фляжку, ждет его в нижнем ящике стола, но пить парадоксально не тянет. «Вот вам и врачебная этика... черт бы ее побрал» Он делает оборот на стуле. «А ведь за пределами здания я и не доктор, вроде... Как там Але говорил?...» Еще оборот. «Пробуйте и что-нибудь получится», – говорила Психея, и это Эрмаль помнит точно. Или примерно, но не суть. Главное, что помнит, и потому с места срывается, вылетая в коридор и, перемахивая через ступеньки, в холл. Оглядевшись и не заметив Фабрицио, он бросается к дверям и на улицу. Он ни малейшего представления не имеет, каким маршрутом тот ходит, но уйти далеко вряд ли успеет. Мета несется, ведомый своей проклятой интуицией, и думает, что это не иначе чем подарок небес, когда с размаху врезается в своего бывшего пациента. Бицио от удара спотыкается, Эрмаль времени не теряет, цепляется за растянутые рукава. Дыхание сбито, что звука не выдавить, но он пытается. – Мой... номер... личный... и почта... позвони или напиши... буду ждать. Фабрицио в недоумении принимает испорченный размашистыми цифрами формуляр. – Хорошо, но почему вы тут? Что с вами успело случиться за пять минут? – Я себя как врача хоронил, вот и задержался. Не хочу ждать чуда и контакт с тобой терять не хочу. Пожалуйста, давай вместе музыку сочинять, веселиться, выбираться в кафе, ты мне свой октябрь покажешь, потому что я ведь как всегда ничего не замечу. Если не возражаешь, конечно... На него смотрят. Долго и пронзительно. А потом улыбаются. Даже теплее, чем в кабинете. – Не возражаю, Эрмаль. *** – Ну как-то так оно и сложилось. – М-да, – тянет Алессандро, прислонившись к стене очередного пятничного бара, – прямо лав-стори, хоть фильм снимай. Аккуратнее только будь - выгонят, если узнают. – Ты не проболтаешься - не узнают. И вообще, не опошляй нашу светлую дружбу, пока свои проебы не оправдал. – Никаких проебов не было. В общем, слушай...