Истинное искусство

Несмотря на явный подтекст о несостоятельности Николы в работе «ассистента», тот отнюдь не собирался сдаваться и доказывать вредной росомахе, что он не пригоден к серьёзной работе. Олень, пускай и не благородный, усердно взялся за выделенные ему задания и с головой погрузился в ворох документов, тщательно разбираясь в тонкостях составления протоколов и записях по различным преступлениям. Не сказать, чтобы Никки обладал каким-то недюжинным талантом архивиста, но по глазам Шварца видел: тот не мог не признать, что новая систематизация ряда папок сделала процесс расследования более комфортным, если требовалось вернуться к схожим материалам. Шварц неохотно соглашался с тем, что как только сумасшедшее травоядное бесцеремонно ворвалось в его жизнь, раскрытие дел ускорилось, ведь росомахе не было нужды заниматься бумажной волокитой — он целиком и полностью скинул её на импровизированного помощника, который не требовал ничего, кроме позволения заниматься понравившимся делом. Никки работал в небольшой городской библиотеке главным библиотекарем, и именно это место стало основой для их встреч. Шварц приносил документы, которые ему позволялось извлекать из архивов для личного изучения, Никола в свою очередь старался покончить со всеми насущными заботами до его прихода, чтобы ни на что не отвлекаться впоследствии. На выходных Никола заседал дома у Шварца, чуть реже оба останавливались у него самого. Никола и сам не ожидал, что неплохо сработается с росомахой. Вопиющие от такой наглости инстинкты самосохранения сдались на второй неделе их сотрудничества, и это слегка смешило. Может им стоило подраться в первую встречу, как-то невзначай подметил Никола у себя в мыслях. Спустив пар, им стало гораздо проще относиться друг к другу с некоторой терпимостью. Никола больше не поднимал тему Сверхновой, в особенности тему влечения Шварца к этому незамысловатому автору, а тот, в свою очередь, избавил оленя от въедливого прозвища «Бэмби», хотя нет-нет, да порой оно проскальзывало между делом. — Ты слишком хмурый, — сказал Никки, совершенно не удивившись Шварцу, стоящего на пороге у двери в его квартиру с таким видом, что одно лишнее слово, и тот отправится ко всем своим рогатым предкам. — Опять «Художник»? — Мне снова отказали в передаче дела, — рыкнул он так грубо и низко, что Никола со стыдом попятился назад: от подобной интонации у него хвост и грива встали дыбом. — Даже у тебя больше мозгов, чем у начальства. Никола отступил в сторону, пропуская вперёд неожиданного гостя. Он только покачал головой, подивившись своеобразному комплименту в свою сторону. Так Шварц его ещё не хвалил, если учитывать то, что он избегал любого проявления довольства его работой, чтобы, как он однажды сказал, «наглая оленья морда не возгордилась своими минималистичными успехами в жизни». Морда у Николы и впрямь была верхом всякого бахвальства. — Подожди ещё пару трупов, авось до них дойдёт, что раз не справляются нынешние «образцовые» — он выразительно возвёл в слово в кавычки, приукрашивая это характерным жестом, — детективы, то стоит передать дело в следующие руки. Серьёзно, Шварц, ты успешнее этих дилетантов всех вместе взятых. Так какого чёрта? Они прошли на заваленную бумагами кухню. Никола шустро поставил кипятиться чайник, после чего, оставив росомаху на минутку предаться собственным размышлениям, чтобы дать достойный ответ (внезапную поддержку со стороны «ассистента» он тоже не ожидал получить), заглянул к себе в комнату. Немного покопавшись, он вернулся к Шварцу с какими-то флаерами в руках. Лучший способ поднять настроение коварному хищнику. — Я польщён, но тебе не стоит с этим перебарщивать, — вздохнул он, прикрывая глаза. — Что это? — С встречи со Сверхновой осталось. Ну, знаешь, все эти встречи с авторами и всё такое. Что-то я собирал у знакомых для коллекции, что-то Сверхновая прислал. Автографы, — он положил пёстрые, чем-то напоминающие рекламные буклеты, которые раздают на улицах у торговых центров, бумажки на стол перед росомахой и криво усмехнулся. — Ты такой злой ко мне пришел, а я всё ещё хочу сохранить свою оленью тушку в состоянии живой активности. Между прочим, мой нос до сих пор болит! — Ты каждый раз жалуешься, — отмахнулся Шварц, с удовольствием разглядывая флаеры и с затаённым трепетом щупая глянец. «Это ж надо так фанатеть», — усмехнулся про себя Никки, возвращаясь ко вскипевшей воде, и начиная разливать её по кружкам с заваркой. — Спасибо, — вдруг раздалось со стороны росомахи. Никола хмыкнул, как бы показывая, что это того не стоит. Не то, чтобы он заботился о нём чисто из меркантильных соображений, но он не мог лишить себя лёгкой доли цинизма. Раньше он не замечал за собой подобного, но, как однажды сказал тот же Шварц, что Никки не такой уж оленёнок-душка, было бы логично, если бы черты характера не огрубели. По правде говоря, Никола не собирался привязываться к своему новому коллеге, а потому усиленно держал между ними дистанцию саркастичных оппонентов, которым не составляет огромного труда лезть за словом в карман. Шварц предпринимал попытки узнать о Николе из первых уст, но олень их всячески пресекал, не позволяя выйти за границы своеобразной субординации. Сначала тот противился, даже как-то решил послать Николу и его коллекцию к чёрту, но, как и в первый раз, очень скоро передумал и они вернулись к тому, с чего начали. Шварц не был плохим зверем. Это Никола понял, пожалуй, ещё в их самую первую встречу, когда поджилки ощутимо тряслись, и ему хотелось оказаться от грозной с виду росомахи как можно дальше. Шварц являлся интересной многогранной личностью, и желай Никола завести близких друзей — он не отказался бы именно от такого друга. Многие травоядные на его месте отдали бы всё, чтобы иметь подобного покровителя, который защитил бы ото всех невзгод и от других хищников, но Никола не причислял себя к ним. Никола знал, что доверять он может только себе. Никола свято полагал, что сближаться со Шварцем — опасно. — На самом деле, я хотел бы узнать, когда моя работа станет более… оперативной, что ли? — он сделал большой глоток чая и поперхнулся от резкого вкуса. Опять купил не ту заварку, с досадой подумал он. Шварц стрельнул в него глазами, видимо подавляя в себе желание сказать что-то слишком резкое. Никола хмыкнул и решительно добавил: — Я признателен, что ты вообще согласился на мои «услуги», но документы — тоска смертная. Я всё-таки надеялся избавиться от скуки, а не закопаться в ней с головой! — Тогда ты решил подкатить не к той росомахе, — оскалился Шварц, невозмутимо отхлёбывая свой чай. Никола не в первый раз поднимал эту тему и был более, чем уверен, что росомаха уже успел привыкнуть к его выпадам. — Подкат? — олень изогнул одну бровь в вопросительном жесте, а потом хохотнул. — Прости, но щенята вроде тебя не в моём вкусе. Я больше кошек люблю. Шварц бросил на него долгий странный взгляд, от которого Николе стало не по себе. Инстинкты спели ему короткую интерлюдию похоронного марша и уже распрощались с ним: скорее всего «щенята» проехались по чужому самолюбию и, каким бы олень не был полезным помощником, тот сам себе подписал завещание. — Кошки, значит… — задумчиво проговорил он, утыкая свой нос во флаеры. Никола вопросительно на него посмотрел, но столкнулся с невидимой преградой в лице игнорирования. — Шварц, ещё немного, и я решу, что ты променял Сверхновую на меня и успел приревновать к несуществующему представителю кошачьих. Ты меня, конечно, прости, но я не думал, что ты настолько помешан на оленях. — Да заткнись ты, — беззлобно бросил Шварц, устало потирая виски. Никола выразительно прикусил нижнюю губу и отмахнулся, принимаясь собирать волосы в хвост. Вдруг Шварц дрогнул всем телом, напрягся и медленно повернул голову в сторону Никки: тот заметил не сразу, усиленно прихорашиваясь в отражении тёмного экрана телевизора. — Что? — язвительным тоном поинтересовался олень, не понимая резкой смены настроения. — Почему на «оленях»? Почему не на «олене»? — спросил росомаха таким голосом, словно от ответа зависела его жизнь. Никола стушевался, и весь его елейный настрой пропал. — Не понял, — честно признался он, опуская руки и поправляя пряди волос за большими ушами. — Ты сказал, что я помешан на «оленях». Конечно, ты говорил про себя и Сверхновую, потому что пытался подшутить надо мной по этому поводу. Но с чего ты взял, что Сверхновая тоже олень? — росомаха сощурился, и Никола не выдержал его испытующего взгляда. — Детективы и в Африке детективы, да? — как-то сокрушенно признался Никола, решая для себя, что бегать и юлить нет смысла. Он повертелся перед телевизором, проверяя, насколько красивым получился хвост, после чего аккуратно заколол чёлку, чтобы та не лезла на глаза. — Ты знал, — тяжело выдохнул Шварц. — Только то, что рассказал мне сам Сверхновая. Мы были… довольно близкими друзьями. И нет, я действительно не знаю, где он сейчас. Он называл себя молодым мужчиной, — Никола не давал росомахе возможности вставить хоть одно слово в его плотный монолог. Хоть олень и держался отдалённо от Шварца, но ему было его жаль: тот совершенно ничего не знал о своём кумире, хоть и отчаянно за него цеплялся. — До тридцати лет, м-м-м… По-моему олень-гибрид. Не знаю точно, с каким видом, он не уточнял. Он, когда узнал, что я тоже олень, мне три часа жаловался на то, как больно ему сбрасывать рога. Я думал, свихнусь, пока закончу выслушивать. Да, Сверхновая был ужасным эгоистом, который не слушал никого, кроме себя. И что мне в нём так нравилось раньше? — задумчиво протянул олень, насмешливо поглядывая на росомаху. Тот насупился. — Ты не говорил, — наконец, после минутного молчания, упрекнул его Шварц. Никола развёл руки в стороны. — Разве я обязан докладывать тебе о своей личной жизни? — Я ищу его. И ты это знаешь. — Ты гоняешься за образом, за фантомом, — на кухне раздался очередной усталый вздох, на этот раз со стороны оленя. Он ещё немного потормошил хвост на голове, после чего нацепил на шею фартук и завязал его за спиной. — То, что он мне рассказал, может оказаться ложью. Не подумал? А может это я тебе наврал, чтобы ты взбодрился. Ты ничегошеньки о нём не знаешь, так зачем столько потуг? — Я думал, что ты уяснил, что Сверхновая — табу, — Никки не заметил напрягшиеся жевалки и лишь поэтому не стал как-то напрягаться и снова возвращаться к составлению панихиды. — Разве? Я думал, мы просто решили, что он не является приоритетной темой для наших разговоров. Шварц бросил на него очередной не читаемый взгляд. Никки буквально ощущал каждой клеточкой своего оленьего тела, как его окутывает чужое раздражение, усиленно сдерживаемое. Никола ходил по тонкому лезвию ножа для разделки особо жёстких куском туши: Никки прекрасно понимал, чем могут однажды закончиться его выходки, но, находя подобную «любовь» между росомахой и Сверхновой откровенно грубой, он не мог заткнуть свой рот и избегать этой темы. — Тогда я снисходительно напомню тебе снова, что отказываюсь говорить о Сверхновой. И тебе не советую, коли жизнь дорога. Угрозы были наименьшим из того, чего боялся Никола. Пускай он на своей шкуре знал, что они всегда имели весомый шанс воплотиться в явь, отчего-то олень не испытывал перед ними ни грамма ужаса: он давно для себя уяснил, что есть вещи куда более страшные. Росомаха поднялся, видимо разозлившись и пытаясь обуздать своё желание придушить Николу, он собирался уйти из внезапно утратившей уют «домашней обители» Холла. — Но, благодаря этому, ты узнал, что Сверхновая — олень-гибрит. Мужчина. Младше тридцати, — Никола неторопливо направился следом, чтобы проводить гостя, хотя ему не очень хотелось расставаться на очередной напряженной ноте. Он даже успел немного пожалеть о своём поведении: хрупкое равновесие между ним и Шварцем могло легко рухнуть, а хоть что-то, что разбавляло его неимоверную скуку — остаться вне доступа. — Ты сам сказал, что наврал мне, — утробно рыкнул Шварц, не оборачиваясь. Никки быстро зацокал языком и обогнал его в узком коридоре, склонил голову на бок, царапнув рогами стенку и покачал головой: — Я сказал, что мои слова могут быть ложью. Однако я не говорил, что соврал. — Что ты имеешь в виду? — хмуро, явно через силу, поинтересовался росомаха, пытаясь что-то отыскать в серо-голубых глазах Никки. Он ощущал это подкоркой, внутри сетчатки, где-то в складках между веками. — Я не знаю, соврал ли мне сам Сверхновая, — медленно проговорил Никола, вкладывая в свой голос как можно больше спокойствия. — Но я тебе сказал правду. Я не выдумал этот факт нашего разговора. Но выдумал ли его Сверхновая? Способ проверить это только один — найти его. Но это не представится возможным, ты это и сам понимаешь. Росомаха, к удивлению Никки, перебивать его не стал. Он развернулся обратно в сторону кухни, и меньше чем через минуту занял своё место за столом. Никола негромко вздохнул, вернулся следом и прикрыл за собой дверь. — Почему ты решил заговорить об этом сейчас? — вдруг спросил Шварц. Никола изумлённо моргнул: росомаха всё больше и больше удивлял его. Если не рассудительностью, то своей непредсказуемостью. Никки уж точно не ожидал, что тот так легко примет его слова и предпочтёт остаться допивать чай и угощаться яствами травоядных. Он задумался. Вопрос оказался не таким простым, каким мог бы показаться на первый взгляд. Шварц на него не смотрел и не мешал мыслительному процессу тяжёлым взглядом. Никола лениво прошелся к холодильнику, задумчиво оглядел содержимое, думая, чем бы покормить ретивого гостя, а потом врылся рукой в собственные волосы и оттянул часть прядей в сторону. — Случайно вышло. Это ты меня подловил, — наконец, выбрав из нижнего отделения несколько кусков какого-то рыбного стейка, он приступил к готовке. Краем глаза он заметил, как Шварц подпёр рукой мохнатую щёку и теперь скучающе на него глядел с лёгким интересом. Оленя, поедающего рыбу, не каждый день увидишь. — Но ты сам рискнул сравнить себя с Сверхновой, — поддел его росомаха, показывая, что подобный ответ его не устраивает. Никола пожал плечами. — Потому что я хотел отвлечь тебя? — фыркнул он наконец, не в силах сдерживать бурлящие эмоции, напоминающие жуткую кашу в голове, нежели что-то взрослое и разложенное по ментальным полочкам. — Тебе не дают дело, которое кроме тебя не сможет раскрыть… — Ты переоцениваешь мои силы. — …И естественно тебя это задевает! Мне в жизни терять нечего, может быть сожранным хищником это не так уж и плохо. Но если тебе помогают разговоры о твоём «любовнике», — он характерно одной рукой взял слово в кавычки. Его даже не отчитали за фривольность, видимо Шварц уже достаточно привык к такому описанию своего отношения к Сверхновой. Однако сейчас это звучало как издёвка, и Никола прикусил губу, на несколько секунд создав небольшую паузу. — То почему бы и нет? Зато ты хотя бы сбросил напряжение. А это — превыше всего. — Но ты ненавидишь этого зверя, — возразил Шварц, — и пытаешься заботиться обо мне больше, чем нужно. — Если тебя упекут за нервный срыв, то я останусь без работы, которая хоть как-то заставляет чувствовать меня живым, — отрезал Никки, промывая куски рыбы в воде. — Но это ведь не единственная причина! — Шварц с шумом отпил остывший чай и громко поставил кружку на стол. — Это ты не даёшь к себе подобраться! Так какого чёрта ты противоречишь сам себе? Правоту Шварца было невозможно отвергать, и отчасти это резало не хуже ножа. «Лучше бы меня сожрали!» — Никки дёрнул носом, тщательно обдумывая, что можно сказать в ответ. Никки потрепал волосы, портя с трудом собранную причёску, после чего негромко выдохнул сквозь сжатые зубы. — Я просто хотел отвлечь тебя, — буркнул он, морщась. — По-моему это лучше, чем ничего. Мы всё ещё не друзья — я просто навязавшийся на твою голову придурковатый «коллега». Но это не значит, что мне чуждо сострадание. Неважно, хищник ты или травоядное, я не хочу, чтобы ты страдал. Может я и не принимаю и не понимаю твоих чувств к Сверхновой, но я уважаю твою любовь больше, чем ты думаешь. Надеюсь, вопрос исчерпан? Никола отвернулся и бросил рыбу на сковородку, забывая посолить и поперчить. Он чувствовал себя так, словно его раздели до гола и вывели на эшафот светить обнаженными внутренностями и эмоциями. Его будто насильно расковыряли, как бутон цвета, упорно не желающего цвести. От такого прозаичного сравнения стало немного дурно. Шварц молчал какое-то время, наблюдал за его потугами у сковородки и никак не комментировал парящие в воздухе «заклинания» чтобы рыба вдруг превратилась во вкуснятину, которая перебила бы на пожизненно всякий аппетит на оленей. На слова Никки он ответить так и не решился, предпочитая прикрыть неприятную тему и больше к ней не возвращаться. — Знаешь, скоро придёт кое-кто ещё. Мне пришлось сказать твой адрес, надеюсь, ты не против, — росомаха погремел кружкой, пытаясь намекнуть, что не отказался бы от кипятка и заварки. Нкиола беспрекословно повиновался, нажимая на кнопку чайник, чтобы исполнить немую просьбу гостя. — В следующий раз предупреждай заранее, когда хочешь кого-то позвать. Моя квартира не проходной двор. — Оптимистично, — заметил Шварц, растягиваясь в сардоническом оскале. — Ты не возражаешь против «следующего» раза. — Считаю подобное бессмысленным. Так кого мне ждать? Ещё одну саркастическую росомаху, которая своими язвительными замечаниями проделает во мне дыру или вовсе сведёт в могилу? — Уж кто бы говорил на счёт язвительности, — парировал Шварц, усмехаясь себе под нос. Никола вопросительно изогнул брови, но вышло больше криво, нежели вопросительно. — Мой дорогой друг довольно свободолюбив, и он не ограничивает себя обязательствами. Ты не так давно сказал, что любишь кошек. Думаю, он тебе понравится. — А с чего вдруг я должен беспокоиться о том, чтобы мне кто-то понравился? — Никола обернулся, глядя на росомаху почти недоумённо: его застали врасплох, и если он признается в этом, то проиграет очко в мысленном противостоянии. — Чтобы ты понадеялся понравиться ему, — нравоучительно сказал Шварц в ответ, ещё раз погремев кружкой, когда чайник забулькал от поднявшихся пузырей. — Если ты ему не понравишься, то вылетишь с насиженного ассистентского местечка пулей. Как говорится, пролетишь как фанера над Парижем. — Словно у меня до этого не было никаких шансов, — невесело вздохнул Никола, возвращаясь к обжариванию рыбы. — Так говоришь, будто ты никогда не мечтал от меня избавиться. — Теперь появился весомый повод, так что, постарайся уж. Мне любопытно, как ты будешь стелиться, чтобы не выкинуться в окно чьими-то золотыми ручками, — усмехнулся росомаха, выглядя от ярко представленной картины летящего верх тормашками оленя очень довольным. Никола предпочёл не отвечать, а сосредоточиться на сервировке блюда. Он лишь задумался на минутку, в какой момент своей жизни свернул не туда, раз так запросто позволяет «коллеге» пользоваться его личным пространством так, как ему заблагорассудится. Никки давно выше из возраста, когда был счастлив видеть на своём пороге любого, кто имел бы с ним хоть какую-нибудь связь. Сейчас он предпочитал одиночество, разбавленное развлекательной процессией из старых дел, кипой документов и пререканий с Шварцем. «Если так подумать, даже как-то мило, что он пытается со мной подружиться», — Никола всё же не мог перестать думать над стремлениями и мотивами росомахи в отношении к своей персоне. Ему хотелось бы прямо спросить зачем да почему, но момент он безнадёжно упустил, а возвращаться к щекотливой теме не хотелось, как и объяснять причины — о, с него бы это точно потребовали! — своего эмоционального затворничества. Никола услышал звонок в дверь в момент, когда перекладывал рыбный стейк на тарелки. Переглянувшись со Шварцем, он поспешил в коридор открыть дверь. В глазок он практически не смог разглядеть гостя, но, когда открыл дверь, обомлел, не в силах шевельнуться. Он впервые в своей жизни видел кого-то столь роскошного и редкого. Не удивительно, что руки гостя Шварц обозвал «золотыми» — Никки-то подумал, что речь скорее о безделии, нежели о том, сколько денег в этих руках может быть. — Значит ты Никола, — дружелюбно и вежливо улыбнулся гость. Никола кивнул, сглотнув, и жестом пригласил войти внутрь, дабы не задерживаться в общем коридоре. — Приятно познакомиться. Гилберт Байльшмидт. Об этом звере ходило слухов больше, чем о четырёх Сверхновых вместе взятых. Да что там о каких-то Сверхновых. Немногие политические или эстрадные деятели могли бы обойти в рейтингах популярности Гилберт Байльшмидта. Умелый бизнесмен, экономист, нефтяной магнат. Каракалы сами по себе представители древнего вида кошачьих и, в отличие от львов и тигров, имеют куда более тонкое, но от того не менее весомое давление на общество. Гилберт был прославлен не только гениальностью, но и альбинизмом, делающим его особенным среди вообще всех. Появление столь колоритной персоны сильно озадачило Николу. Нет, папарацци он не боялся — хоть мир и слухами полнился (особенно о Гилберте Байльшмидте), тот уже не светился много лет в открытом доступе, хоть и оставался зверем не последней значимости. Никола не знал, как себя вести при таких обстоятельствах, и его раздирало любопытство: как Шварц оттяпал себе такого друга? — Пахнет рыбой. Не думал, что олени нынче перешли на диету из морских глубин, — мурлыкнул Гилберт, с удовольствием наблюдая, как стушевался и залипал Никола. — Всё нормально? Ку-у-у, — протянул Гилберт погромче. — Ты совсем зашугал парня! Он глючит! — Я его зашугал? — грозно воскликнул росомаха с кухни. — Да это он меня терроризирует и покоя не даёт! Гил, я тебе клянусь, он пытается своей дрессировкой испытать меня на прочность! — Ата-та-та, — помахал указательным пальчиком Гилберт перед носом Николы, заставляя его моргнуть. — Не хорошо обижать моего друга. Что скажешь в своё оправдание, оленёнок? Никки взглянул на него заново, силясь разглядеть каждую деталь. Хитрая морда, проколотое ухо, острые клыки, выглядывающие из-под верхней губы, недешёвая одежда, белая шерсть и красноватые глаза… Одно «но» вселяло скромную радость: Гилберт был на полголовы ниже Николы, и от этого осознания всякое волнение отлегало от сердца. — Если бы я и вправду обижал, то вам бы и помянуть не досталось! Есть будете? И с этими словами, гордо вильнув хвостом, прошествовал на кухню.