Истинное искусство

Когда-нибудь, умирают все — подумал Никола, сжимая рану на боку. Он запрокинул голову назад, тыкаясь сломанными рогами в стену, и сдержанно простонал себе под нос, слизывая под носом кровь. — Эй, Никки, ты же можешь лучше… громче… Ты уверен, что хочешь остановиться только на этом? Давай же, Никки, покажи мне свои очаровательные глаза. О, эти красивые серо-голубые глаза. Самые, что ни на есть, обычные, встречаются у многих представителей нашей милейшей фауны. Мучитель, чью морду Никола с трудом различал в тусклом свете, бесшумно подкрался к нему и уверенно ткнул чистой тонкой кистью ему в рану. Олень не смог сдержать болезненного вскрика: маньяк с усердием пытался набрать как можно больше багрового цвета. — Ох, у тебя вывалился язык, милый, — Никола не сомневался, что всё совсем не так: он ещё отдалённо чувствовал своё тело, вот только боялся, что не надолго. — Но ничего, скоро ты забудешь, что такое боль. Твоё тело сольётся с величайшим шедевром — кровью каждой моей жертвы. Оленей в моей коллекции ещё не было. Твоя кровь прекрасна. Никола хотел бы выдавить отчаянное послание похитителя в пешее эротическое, но голос сел от хрипов, а перед глазами всё медленно расплывалось в несуразицу. Рана болела, кровь утекала вместе с жизнью в его венах. — Последний штрих, и… Готово! Посмотри, Никки! Я нарисовал величайшую абстракцию! Это вам не «Квадрат Малевича»! Это восхитительно! Ты ведь находишь это восхитительным? Я уверен, что ты находишь, — быстро восторженно залепетал похититель. Никола с трудом заставил себя сфокусировать взгляд, но всё равно не смог разглядеть пресловутую картину. Когда-нибудь, умрут все. Все до единого. Но он надеялся, что это будет когда-нибудь потом, далеко в старости, когда за плечами будет прожита долгая счастливая жизнь вместе с теми, кого он любит до дрожи. Но он умирал сейчас, лёжа на холодном полу, связанный по рукам и ногам, с ноющей кровоточащей раной и поломанными рогами. Не такого конца он себе желал, не к такому стремился. В глазах было адски сухо, он не мог больше ронять слёзы от боли. В нём не осталось совсем ничего. — Никки! Никки! Никки! — безудержно звал похититель. Он вернулся к нему и похлопал по щекам. Нос забило ещё давно, так что Никола даже не пытался определить силуэт по запаху. — Неужели ты уже почти сдался? Как жалко… Но… Спасибо тебе большое, Никки! Именно твоей крови мне не хватало для завершения моего шедевра! Знаешь, — продолжил маньяк, и Никола решил из последних сил цепляться за его голос, чтобы не утонуть во мраке. Он хотел до последнего верить и надеяться, что есть кто-то, кто его ищет. И надо лишь чуть-чуть продержаться. — Искусство так обесценилось в последние года. Никто не ценит современные творения, все возвращаются мыслями в эпоху Ренессанса, и обзывают современные картины гнилью. Мол, смотрите! Сейчас только пятна на холсте, так сможет и пятилетка! А раньше было… А раньше на полотнах происходили чуть ли не оргии! Никки, представляешь? Оргии! И они выдвигают мне за искусство! А что вообще можно назвать настоящим изобразительным искусством? Конечно же моя картина входит в это широкое понятие, но… Никола постепенно терял сумбурную нить рассуждений маньяка. Как бы он ни старался цепляться за каждое прозвучавшее слово, он уже не различал смысла в наборе букв. Отчаяние накрывало его вместе с щупальцами тёмного пространства его подсознания: никто не придёт за ним. Он никому не нужен. Всё, что происходило с ним до этого было ложью. Каждый миг его счастья, щекочущего рёбра, каждая капля успеха на его счету обернулась суровой расплатой — стать очередной жертвой, до которой никому не будет дела, кроме как похоронным службам. Никола прикрыл глаза, отдаваясь подкрадывающейся к пяткам смерти. Среди всей этой непроглядной лжи была одна единственная правда: Ни за что на свете его сердце не хотело умирать вот так, ничего не сказав тогда в ответ.