Запретный плод вам подавай

Онегин вскочил со стула. Он подлетел к двери и начал лихорадочно дергать ручку, пытаясь вырваться. Горячий воздух заполнил легкие. Мысли в голове путались, и руки перестали слушаться. — Ленский! — закричал он и ударил ладонью по двери. — Постой! Пожалуйста… постой! Евгений поддался вперед, упираясь лбом в холодное дерево. Он выдохнул и спокойно повернул ручку. Дверь легко открылась и от последующего толчка с грохотом ударилась о стену. Владимира уже не было. Спокойствие испарилось, ему на смену пришла паника. Онегин побежал вперед к лестнице, оббегая Гильо. Француз не остановил мужчину. Он только проводил тревожным взглядом, и мысленно улыбнулся. — Владимир! — блондин крикнул еще раз, оказавшись на лестничной площадке. Ответа не последовало, лишь его собственный голос отразился от стен. Евгений наклонился, переваливаясь через перила. Его глаза метались от угла к углу, но юноши и след простыл. В доме стояла тишина. Онегин полетел вниз по ступеням, пропуская их, держась за прутья, круто разворачиваясь на поворотах, соскальзывая. Слуги первый раз видели хозяина таким: на нем были только рубашка, брюки и домашние туфли. Одежда висела, края белой ткани подлетали. Он бежал, позабыв обо всем, не замечая на себе взглядов. В передней Евгений, не останавливаясь, схватил лампу. Ее свет задрожал на черных стенах, огонь чуть не потух от быстрого и резкого движения. Свободной рукой, он также оттолкнул тяжелую дверь и оказался на крыльце. Ветер ударил по разгоряченному телу, но не охладил ни на градус, не остановил. Евгений как безумный сбежал с крыльца по высоким, скользким ступеням и бросился в темноту по расчищенной дороге. Лампа бросала желтый круг на землю. Да, она была слаба, но этого хватало — он мог видеть дорогу перед собой, большего и не нужно было. Мелкий, противный снег мешал глазам, неприятно колол кожу лица. Мокрая одежда почти сразу облепила тело, волосы упали, домашние туфли насквозь пропитались водой. Но ничего не могло удержать Онегина. Он тяжело дышал и несся так, словно его подгоняли мертвые лица соперников, спрятанные в темноте, так словно они тоже мчались за Владимиром. Эта мысль беспощадно хлестала его, гнала по чистой дороге к засыпанной. Он не мог опоздать, не мог отдать им Ленского. Не мог позволить им прикоснуться ледяными пальцами к теплой коже. Его ноги утонули в первом же сугробе. Тот почти достигал голени, и последующие были не ниже. Онегин пробирался медленнее, распинывая снег, вглядываясь в даль, ища силуэт юноши. Отчаяние вырвалось криками, проклятиями этой территории, этой зимы и себя. Ленский слишком дорог сердцу, дороже жизни, чести и счастья. И Онегин побежит даже за каретой, но поймает его. Они поговорят. Евгений удовлетворит его требование сатисфакции, ответит за ошибку, извинится, будет принадлежать ему. И если не успеет этого сделать сейчас — получит завтра пулю в грудь, но никогда не выстрелит в друга. Все эти мысли бешено крутились в его голове, а между тем он все бежал, несмотря на то, как сильно холод сковывал движения. Он, не раз споткнувшись, и не думал останавливаться, чтобы отдышаться, только ловил глотки воздуха так часто, как это требовалось. Свет сбивал, и перед глазами рисовались несуществующие круги, но путь был один — вперед, тропа нигде не ломалась, не нужно было переживать за это. Вдруг мелькнул свет. Он быстро погас, и Онегин подумал: показалось истощенному рассудку. Но это повторилось. Должно быть извозчик, заметив юношу, зажег лампаду. Онегин задрожал. — Владимир! — он закричал еще раз, поднимая вверх дрожащую стеклянную коробочку. Ему не ответили. Евгений ускорился, цепляясь за этот свет, как за соломинку, и еще раз закричал имя Ленского. Он чувствовал, как голова, горло и грудь сейчас разорвет. Но он бы бежал еще и еще, если бы свет наконец не озарил фигуру мужчины. Она быстро приближалась, и скоро отчетливо можно было видеть Ленского, подошедшего на крик, его встревоженное лицо. Онегин бросился к нему, делая последний шаг, и сжал дрожащими пальцами рукав юноши. — Нам… — вырвался кашель, который он поспешил заткнуть. — Черт бы вас побрал, Онегин! — брюнет грубым движением вытащил руку из цепкой хватки. Онегин был слишком уставшим и напуганным, чтобы читать его лицо, но злость была слишком ясной, ее нельзя было не заметить. — Вы не понимаете… нам надо поговорить… — повторил он, всматриваясь в глаза Владимира. Те зло блеснули. Он сжал зубы, руками шаря по своему пальто, не замечая слов блондина. Его пальцы бегали от пуговицы к другой, заплетаясь — Думаете?! Правда надо, да? — выкрикнув это, он быстро снял с себя пальто, накидывая на дрожащие плечи Онегина теплую, сухую ткань. — Что же вы делаете?! Вы в своем уме? Евгений хотел было воспротивиться, но невольно прижал руками к груди габардин. Карие глаза осмотрели его с ног до головы, и во взгляде мелькнул страх. Он забрал лампу, позволяя спрятать руки полностью. Онегин поддался, мимолетом удивившись, что молодое тело не тронула дрожь от холода. — Что-то с Гильо? — вдруг спросил он, не находя другого объяснения этому порыву. Блондин покачал головой, закрывая глаза. — Вы уже написали Зарецкому? — он задал вопрос, волновавший острее других, вопрос, с которым было бы тяжелее других сладить. — Господи, — только и выдохнул юноша, потерев переносицу и моля, чтобы карета подъехала быстрее. — Я прошу вас, Ленский. Давайте поговорим, пока не сдох. — Давайте поговорим в тепле, когда вы будете в состоянии мыслить и понять меня, — он посмотрел на извозчика, как на спасителя и, опередив того, открыл дверь, приглашая Евгения. — Забирайтесь, вас необходимо согреть, пока вы на самом деле… отца не встретили. — Вы пожалеете, что не закопали меня в этих сугробах, когда была возможность, — произнес Онегин, проходя к лошадям. — У меня еще будет попытка завтра утром. *** Они прошли в кабинет Онегина. Здесь ничего не изменилось, сюда никто не заходил, даже слугам было запрещено убираться здесь. Это сразу же бросилось в глаза Владимиру, и тот смутился. За молодыми людьми вошел мальчишка лет 15. Он положил на диван одежду и зажег свет. Онегин и Ленский следили за ним пытливым взглядом, мечтая, чтобы тот испарился. И когда камин вспыхнул, он направился к выходу, а хозяин последовал за ним, поспешно закрывая дверь. Они снова остались одни в этом кабинете. Закрылись от мира, спрятались в четырех стенах. Как ни странно, но здесь было все так же хорошо, словно комната сама решала какая атмосфера будет царить, и не собиралась подчиняться напряжению между друзьями. Ленский ощутил приятное и одновременное острое чувство накатывающих воспоминаний. Он бы хотел провести здесь всю жизнь, а лучше растянуть на всю жизнь те часы несколько месяцев назад, когда любовь не приносила ему такой боли, когда он читал стихи Евгению, пил прекрасное вино. Юноша прошел к камину, якобы без задних мыслей садясь спиной к Онегину, на деле же позволяя тому сменить одежду, чем замерший мужчина и воспользовался и, не теряя времени, начал разговор. — Эта дуэль, Ленский… вы же сами понимаете, что это глупо, — он быстро затянул ремень и принялся за позолоченные пуговицы. — Вы не можете так рисковать своей жизнью или даже здоровьем…это… Это не стоит того. «Я не стою того,» — подумал он и стал еще мрачнее. — Вы хотели сатисфакции — вот она. Я признаю, что я мудак, признаю, что вел себя, как мудак. Я искренне жалею об этом, — он прошел к камину и сел в кресло напротив юноши. — Я заглажу вину пред вами, найду способ… Надеюсь, вы удовлетворены и в дальнейших действиях нет смысла. — Нет. Нет, не удовлетворен, — он бросил на него непонятный взгляд. — Нам придется поговорить подольше. Онегин поддался вперед, стараясь согреться о тепло огня. Его голова была слишком тяжела, чтобы думать, но он заставил себя смотреть и слушать. — Не будет никакой дуэли, и не было бы никогда, — размеренно проговорил юноша, не сводя глаз с Онегина. — Я просто знал, что только так смогу заставить вас встретиться со мной. По-другому мне не удавалось вытащить вас на диалог, — он замолчал, видя, что тело собеседника не шевельнулось. Евгений попросту замер, чувствуя, как расслабляются мысли. Больше не нужно было представлять завтрашний день. Слова Ленского заставляли призраков прошлого медленно таять. — Вы… — Солгал, да, — Ленский покраснел, перебив друга. — Больше ничего в голову не пришло. Я расстроился, разозлился, возненавидел вас, но никогда даже не думал о настоящей дуэли. Я противник таких методов, — он сложил пальцы в замок и добавил тише: — Не думал, что вы так отреагируете. — Как вы думали, я отреагирую? — устало спрашивает Онегин, открывая глаза. Странно для себя, он не ощущал злости за эту шутку. Он был так вымотан и испуган, что каждое слово Владимира только успокаивало. Он увидел встревоженное выражение; юноша пытался взять себя в руки, и это получалось, но с большим трудом. Он не привык играть роли, не привык притворяться. Он испытывал вину, да и разговор представлялся ему легче. Онегин ошибался, думая, что ненависть, вспыхнувшая в душе юноши, сожжет теплые чувства: она лишь укрепила их, впечатала… «Чем меньше любишь, тем легче начинаешь нравиться» — простая мудрость, что выучилась с опытом и забылась в самое необходимое время. — Более хладнокровно, спокойно… Мне жаль, что моя ложь так обернулась, — он помрачнел. — Вам плохо, я… — Не нужно сейчас думать обо мне, — Евгений улыбнулся. — Вы представить себе не можете, как мне сейчас хорошо. Владимир ненадолго задержал на нем взгляд, не произнося слов. Это молчание длилось всего пару секунд, но, казалось, время остановилось. Ленский пытался прочитать лицо Евгения, но оно было слишком усталым, слишком счастливым, и это злило. Слишком много противоречий терзали его. От раздумий голова шла кругом, и он опять сдался: — Я не понимаю вас! — Ленский соскочил с кресла так резко, что сдвинул его, а Онегин выпрямился. — Не могу ни с чем разобраться! Владимир шагал по комнате, ломая пальцы. Евгений, не оборачиваясь, чувствовал все спиной. — Я думал, мы друзья. И думал не просто так: вы давали мне поводы так считать. Вы дали мне понять, что вам приятно мое общество, а потом просто вычеркнули меня. Вы интересовались моими делами, а потом начали игнорировать. Вы называли меня другом, а потом лгали! Вы были так смелы и хладнокровны, а сейчас побежали в темноту, гонимые страхом. Я хочу знать, что произошло! — юноша стал переходить на крик и вновь успокаивал себя. — Вы же сами видите эти контрасты! — он резко замер за спиной Евгения и сделал пару шагов к нему, кладя руки на горло друга, не сильно давя. — Я хочу придушить вас! — он вновь отошел, резко развернувшись. — Владимир… — Да? Объясните мне? Онегин поднялся, становясь к нему лицом. — Я сейчас возможно оскорблю вас. Вы… вы будете кричать… — он прикусил нижнюю губу и сделал неслышный вдох. — Я люблю тебя. Юноша дернулся и собрал пальцы в кулаки. Он смотрел на Онегина широко распахнутыми глазами, боясь спугнуть это начало. — Эта любовь… она вспыхнула не сразу. Она разгоралась так медленно, что я не замечал… но мог бы. Мог бы понять, что ревную к Ольге, что переживаю за тебя острее, чем за других, что твой смех для меня необыкновенен. Если бы я только задумался, я бы сразу все понял, и этого не случилось бы ни со мной, — он неслышно выдохнул. — Ни с тобой… — Но Евгений, я…! — Я знаю! — Евгений остановил фразу, чуть не вылетевшую из уст. — Давно знаю. Владимир поджал губы, хмурясь. Он с опаской смотрел на мужчину, его слух стал ловить все мелочи в дыхании и голосе. Ленский ждал очередного удара и пытался подготовить себя. Пытался угадать, что сейчас скажет блондин. — Я хотел это исправить, измениться, — он собрал пальцы в замок за спиной, впиваясь ногтями до полукруглых отпечатков. — Я говорю это не затем, чтобы просить у тебя прощения… не затем, чтобы просить снова быть моим другом, — он отводит глаза в сторону, не выдерживая доброго взгляда, предпочтя молнии ненависти. — Я просто хочу сказать, что не хотел делать тебе зла. Мне думалось, если я не смог предотвратить всей этой бури, я смогу хотя бы успокоить ее, исправить все. Это должно было помочь. Владимир сжал сильнее кулаки. Ему казалось, сердце остановилось, но оно тут же начало колотиться как бешеное, пытаясь вырваться из грудной клетки. По его телу разлилось тепло. — К чему же все это, если ты знал, что чувства взаимны? — он сделал пару шагов к нему. — Почему просто не быть со мной? Почему не позволить мне быть с тобой? Онегин искренне удивился и хотел сделать шаг назад, но его ноги не повиновались. — Я же говорил, что хотел исправить все. — Что исправить? Что не так? — Все не так, все ненормально, — прищурился он, видя в карих глазах неподдельное изумление. — Ты не шутишь сейчас? Быть со мной? Ты хочешь этого? — Разве это не закономерно? Что значит «ненормально»? Евгений не мог ответить. Он проиграл в мыслях все причины, которые были совершенно разумными, но почему-то казались сейчас ненастоящими. — Ленский, а тебе правда кажется, что любить мужчину это нормально? — А почему тебе - нет? — юноша повторяет наклон головы. — Потому что… потому что, — он вдруг вскидывает руку, в ярости от тупых вопросов. — Это же…! Это ненастоящая любовь! Не может такой быть… Почему тебя это ни капельки не волнует? Все, что я делал, должно было помочь тебе. Эти чувства, они… — Совершенно нормальные, — заканчивает юноша. — Я не понимаю, как вообще какие-то чувства могут быть неправильными? — Не задавай мне, пожалуйста, больше этих тупых вопросов. Мы ходим по кругу. — Ты прав, — юноша кивнул, начиная понимать страхи возлюбленного, и придя к выводу, что риторические вопросы не приведут Онегина к здравому умозаключению. — Я много слышал от Гильо. Знаешь, говорят, только могила исправит. Не с проста церковь преследования устраивала, да? — ему вспоминаются все картины, что рисовались, когда в юности он слушал эти разговоры от богомолок, странниц. — Я чувствую себя таким уродом! — вдруг бросил Евгений, заставляя Ленского вздрогнуть. — Ну разумеется, — фыркнул юноша. — Ты ведь, урод, мучал меня несколько месяцев. Но мы сейчас не об этом говорим, верно? Мне кажется, я услышал твои слова, теперь ты послушай меня. Только ты один можешь сказать, что ты чувствуешь и насколько это правильно, никто не представит тебе бумагу с пунктами, по которым ты должен определить степень «правильности» тех или иных, даже мимолетных, чувств, не говоря уже о таком сильном, как любовь. Эмоции нельзя посчитать и вывести соответствующую сумму, — Владимир делает еще шаг, ловя ладонь блондина. Он сплетает их пальцы, оставляя приятные ожоги, подтверждая слова. — И я прошу тебя, забудь про церковь, они не правы! Я прекрасно осведомлен о той болезни пятнадцатого века, и хуже, страшнее неё ничего нет. Любовь — это не то, что можно подогнать под правила, не то, что можно подчинить силой или вылечить. Они понятия не имеют, что ты ощущаешь, что я ощущаю. Этого никто во всем мире не знает. Ты не урод, не больной… Нормально, понимаешь? — он поддается вперед, закрыв глаза, прикасаясь кончиком носа к шее. Онегин только сильнее сжимает длинные пальцы юноши, чувствуя тепло, спокойствие, но почему-то не позволяя себе поверить. — Все нормально. Ленский проводит рукой по жестким, еще мокрым волосам, опускает на шею, нежно гладя пальцем. Его губы оставляют пару легких поцелуев на щеке. Он, кажется, все еще боится спугнуть момент, боится проснуться. В памяти всплывают все сны, но сейчас… нет, сейчас все по-настоящему. Прикосновения, слова… все это происходит. На лице Владимира появляется улыбка, когда он чувствует на талии руку Онегина, когда тот обнимает крепче. Ему нужно слышать сердцебиение, что успокоит и навсегда отгонит страх. Ленский наконец накрывает чужие губы своими, не веря себе. Он углубляет поцелуй, но хозяином тут же становится Евгений, превращая легкие движения в настойчивые. На нижней губе Владимира остается укус. Юноша распадается под властью мужчины, сходя с ума. Пальцы блондина на миг сжимают ткань рубашки. Ослабив хватку, он плавно поднимает руку, впуская пальцы в мягкие кудри. Ленский нехотя прекращает поцелуй к удивлению Онегина. Юноша роняет голову ему на грудь, делая пару вдохов. — Я люблю тебя, — шепчет он, преодолевая дрожь. Евгений чувствует это и нежнее прижимает к себе. — Прежде, чем я потеряю рассудок окончательно, скажи мне, что будет завтра, — просит Ленский, утыкаясь носом в шею, повторяет вопрос, хотя и не понимая того. — Ты позволишь сохранить все? Онегин ощущает холод реальности и продолжает молчать. Он, не выпуская юношу из объятий, тянет того вниз, заставляя опуститься около огня. Владимир повинуется. Его взгляд приковывают к себе яркие языки пламени. Ему известно, как больно будет падать, если он сейчас поднимется, почти прикасаясь к солнцу. — Ты не знаешь, — грустно констатирует он и, подумав, продолжает. — Я хочу быть с тобой, но еще больше я хочу, чтобы ты был спокоен. Поэтому, если ты сам того пожелаешь, я уйду и клянусь: никогда больше не появлюсь рядом, ты не услышишь обо мне, мы нигде случайно не пересечемся. Но… если единственная причина, которая тебя останавливает, это то, что я мужчина; если ты не можешь быть со мной, то черта с два, — он усмехается, опуская глаза. — Я докажу тебе, что люблю по-настоящему, так, как только может человек. Самой чистой любовью. Я не хочу, чтобы твои дурацкие мысли мешали нам, я помогу разобраться с ними. Все встает на свои места. Все так, как и должно быть. Евгений кладет руку на шею, притягивая Ленского к себе, заставляя того повернуться боком и почти лечь, откидываясь на Онегина. Его голова удобно разместилась на груди, а ладонь накрыла чужое запястье. — Останься со мной, — шепчет Евгений и целует волосы.