when our seasons change

Джек подскакивает еще до того, как успевает полностью открыть глаза. Кровать недовольно кряхтит и дергается. На стене за спинкой – царапины на обоях, как оставленные кошмарами шрамы. Уже светло, но солнце встало недавно – с улиц еще не сплыла мягкая оранжеватая дымка, густая и холодная, как персиковое мороженое. На утро после дождливой ночи солнце особенно приветливо. Окна комнаты Джека выходят на восток, и солнечный прямоугольник греет ноги, подползая к животу. Джек откидывает одеяло, комкая прямоугольник, превращает его в угловатую мятую кляксу цвета разведенного водой меда. Пол прохладный, и скрип шагов звучит непозволительно громко в ватной тишине утра. Дверь в комнату родителей приоткрыта. Джек замирает на пороге, опираясь на одну ногу – тут скрипящая половица, он запомнил, – замирает и старается не дышать. Воздух вдруг становится слишком громким, как будто бьется о стенки трахеи как поток металлических шариков размером с молекулу. Михаил еще спит. Он укутан в одеяло до носа – в доме прохладно по утрам, но Михаилу теперь холодно всегда, – и Джек уверен, что это работа Люцифера. Иногда Михаилу снятся кошмары – он спит беспокойно, во сне отбивается от кого-то, куда-то бежит и кого-то зовет. Джек иногда просыпается от криков. Иногда будит его своими. Люцифер обнимает Михаила. Джеку такая поза кажется не очень удобной. Было бы, наверное, удобней обниматься со спины. Одной рукой Люцифер придерживает Михаила за спину – тот лежит на самом краю, – упирается на локоть второй, рассеянно перебирая черные волосы. Его глаза закрыты, но Джек знает, что эта умиротворенность обманчива. Люцифер – оголенный нерв, он – высоковольтный провод, он чистая кинетическая энергия, потому что сейчас он защищает. Джек не знает, видел ли когда-нибудь Михаил, позволял ли Люцифер ему увидеть, но после его кошмаров он всегда такой. Если отбросить злость, раздражение и эруптивную пульсацию благодати, Джек бы сказал – напуганный. Джек тихо крадется к кровати. Люцифер не открывает глаз, но Джек видит, что он напрягается. Узнал его. Почувствовал. Будь это кто другой – уже, скорей всего, вообще-то, не был бы. – А не рано для солнца? – шепотом спрашивает Люцифер, когда Джек залезает на кровать и устраивается у отца под боком. Не сразу понимает, о чем идет речь. Улыбается. – Не спалось. – Можешь доспать здесь. Майк явно пока не собирается начинать день, – Джеку не нужно смотреть, чтобы понять, что Люцифер улыбается. Он даже знает, как. Он видел эти улыбки так часто и так много разных, эта, уверен он, относится к разряду тех, с какими он целует Михаила в волосы, когда тот случайно засыпает на его плече во время вечернего досуга, когда после приступа слабости перестает до скрежета сжимать зубы и говорит, что вообще-то это он тут старший, когда Люцифер варит ему кофе – кофе-сюрприз, потому что Люцифер открыл для себя, а заодно и для всех них, разные наполнители. я-позабочусь-о-тебе улыбка. со-мной-ты-в-безопасности улыбка. Ну, в интерпретации Джека, конечно. Со стороны Люцифера это звучало бы, скорее, как «мир умрет в муках раньше, чем успеет навредить тебе». – Не хочется, – Джек плотнее прижимается к спине Люцифера, подтягивая колени к груди. Тихо. Рядом с отцом спокойно, и недавний кошмар рассеивается с утренним туманом. Скоро каникулы, сейчас утро – относительно раннее, рядом с ним спят (наполовину) его родители. Джеку даже становится неловко – неприлично быть таким счастливым. – Сегодня твой день рождения, малыш, – вдруг говорит Люцифер. Джек кивает, не спохватываясь, что Люцифер не видит его. Чувствует точно. – Не хочешь заглянуть под елку? – спрашивает Люцифер чуть громче и чуть хитрее. Джек приподнимается на локте. – Сейчас май, у нас нет елки, - Джек улыбается так, как улыбаются только дети, ловя взрослого на очевидной лжи. – И я не думаю, что верю в Санту. – А я не утверждаю, что он существует. Был когда-то, папа хотел повеселить людей, но его убили лет, – Люцифер делает паузу, облизывая губы, – лет восемьдесят назад. Противный был старик. Но подарок на кухне. Это от нас с Михаилом, – он поворачивается, насколько может, чтобы посмотреть на сына. – Мы подумали, что ты захочешь хотя бы один настоящий день рождения. Джек кивает. С каждым словом Люцифера улыбка на его лице становится шире, как целый моток гирлянды. Только эту не может потушить отсутствие электричества или какая-нибудь подобная чушь. Люцифер клянется себе, что убьет любого, кто посмеет лишить Джека его улыбки. – Сварить вам кофе? – Давай. Сегодня день карамели. Джек кривится. Он обожает запах карамели и ненавидит процесс приготовления. Люцифер аккуратно отодвигает Михаила от края кровати, притягивает ближе к себе, придерживает за затылок и за талию. Касается губами виска, задерживая поцелуй на несколько секунд. Наверное, он понимает, как чувствовали себя вессели, не способные сдержать силу благодати – Люцифер, кажется, сейчас взорвётся от желания обнять одновременно сильнее и нежнее. От любви. Люди зовут это любовью, когда невыносимо хорошо и невыносимо плохо. А они никак не звали. Не было надобности. Оно было в них с самого начала, и они справедливо считали это частью самих себя. Их не было друг без друга. Их не было без любви друг друга. – Доброе утро, – глаза Михаила на мгновение становятся голубее, вспыхивая светом благодати, и тут же гаснут, не теряя цвета. Он смотрит, чуть прищурившись. Люцифер гладит его большим пальцем по скуле. – Доброе. Михаил ловит его пальцы и прижимается к ним губами. У него ледяные руки. – Кофе в постель? Михаил фыркает. – Глупости. Люцифер не знал, что однажды его счастье будет выглядеть так.