***
Юнги разглядывает у кампуса автомобиль компании GD и думает, что, пожалуй, придется, действительно, подыскать себе квартиру. Если каждый раз толпа первокурсников будет обступать Квон Джиена с требованием автографов, Юнги лично оторвет каждому из них все конечности, которыми можно держать любые письменные принадлежности. Потому что утром разводить такой галдёж на парковке прямо под окном невыспавшегося Юнги, — это тянет минимум на кровавую расправу. — Привет, студент, — хлопает по сидению автомобиля менеджер Чхве. — Сегодня у нас график неплотный: сейчас едем за Чимином, потом к дизайнеру, отбираем одежду для съемок и для фотосессии, а потом мы вас отпустим — набирайтесь вдохновения и готовьтесь. — Как скажете, — вздыхает Юнги. — Я пока посплю, разбудите у дизайнера. И устраивается поудобнее среди мелких кожаных подушечек (удобная, кстати, штука). Квон Джиен хмыкает, он сегодня за рулем, поэтому смотрит больше по сторонам, чем на Юнги. Не очень-то, вообще-то, и хотелось бы. Однако, поспать Юнги не удается: звонок от Джина неожиданно врывается в сновидение и рушит его к херам. Когда автомобиль подъезжает к дому Чимина, ругань уже стоит такая, что менеджер Чхве подумывает, не достать ли из багажника огнетушитель. — Ты должен согласовывать все свои мероприятия с агентством, Мин Юнги, — свирепея, отчеканивает Квон Джиен. — Это прописано в контракте. — А в твоем контракте не написано, кем я должен себя чувствовать, отказывая в помощи своему лучшему другу, когда он во мне очень нуждается? — Мы такие мелочи в контрактах не прописываем, — вставляет встревоженно менеджер Чхве. — Если для вас ваши друзья — это мелочи, я вас поздравляю: вы — хреновый друг, — шипит Мин Юнги, что-то яростно вбивая в телефон. — Успокойся, Мин, — орет из-за руля Квон Джиен, выворачивая на парковку. У подъезда топчется упакованный в огромный шарф Чимин. — Да я спокоен, — ухмыляется Юнги. — Просто останови машину, и я уйду. А потом вернусь, подождет ваш дизайнер. — Да, но он выделил нам время… — бормочет менеджер Чхве с полуулыбкой. На его памяти кто-то впервые решился заговорить таким образом с Квон Джиеном. — Ну так перенесите время, менеджер, — фыркает Юнги. — Это ведь ваша работа, не так ли? И выбирается из автомобиля навстречу изумленному Чимину. И Чимин еще больше изумляется, когда за его спиной хлопает дверь подъезда и из нее выходит Намджун. Тот самый Намджун, который буквально минут десять назад еще распивал кофе, сонно развалившись на кухонном табурете. — Ты куда? — спрашивает он больше у Юнги, чем у Намджуна, хотя и туда вопрос аналогичный. — В универ, — мотает головой Юнги. — Ректора Кима сняли с работы. Из-за Тэхена. Из-за… ну, ты понял… Гомофобы сраные! Ты готов, Намджун? Намджун молча кивает и засовывает руки в карманы. — А ты? — оборачивается Юнги к Чимину. — Ты поедешь с нами? — Я напоминаю тебе, Пак Чимин, что каждое свое мероприятие ты должен согласовывать с агентством, — доносится из машины голос Квон Джиена, — и действовать согласно нашему разрешению. — Да, — кивает Чимин, — я знаю… Я… Он поднимает голову и смотрит испуганно на Намджуна. — Джин кое-что придумал, — поясняет Намджун, — ему нужно как можно больше людей… Чимин утыкается взглядом в серый асфальт под ногами. — Извини, — бормочет он, — но я не смогу… агентство же… Мы с Юнги не поедем… — Юнги поедет, — смеется Юнги. — Еще как поедет. — Мин Юнги, я вычту из твоего заработка штраф, — высовывается в окно машины Квон Джиен. Мин Юнги отступает на шаг, поднимает медленно руку и с легкой злой улыбкой демонстрирует Квон Джиену свой тонкий белый средний палец. Потом смотрит внимательно на Чимина и бросает, не оборачиваясь: — Поехали, Намджун.***
Джулия не сильно переживала по поводу ректора Кима: она знала, что начнется новый день и можно будет что-нибудь придумать. Ее занимала Джинхо, она провела с ней уютный вечер за играми и книжками, они успели напечь блинчиков и с удовольствием их слопать вдвоем, а потом посокрушаться, что следовало бы оставить Хосоку. Джихун куда-то отлучился и пообещал приехать утром, чтобы отвезти Джинхо в детский сад. Но когда далеко за полночь вернулся Хосок, Джулия взглянула на его лицо, оценила темные круги под глазами и начала переживать. Она слушала рассказ Хосока долго, почти не перебивая, слушала историю Чонгука и Тэхена, слушала историю Джина, слушала сомнения Хосока по поводу того, сможет ли доучиться Сокджин при новом руководстве вуза. И думала. Думала, когда подтыкала одеяло вокруг посапывающей Джинхо, думала, когда выключала ночник в комнате уснувшего с телефоном Хосока. — Сейчас они приводят в порядок все документы, какие только можно, чтобы у нового руководства не было шанса что-то отменить, — так сказал Хосок, задумчиво дожевывая оставшийся у Джинхо на тарелке блинчик. — Сокджини останется там до утра. Утром… Утром последний ученый совет с ректором Кимом, наверное, уже прибудет новое начальство… Думаю, мы должны поддержать его, да, мам? И Джулия тоже думала, что должны. Думала, что можно сделать еще, а под утро позвонила Джихуну. Затевая строительство нового конференц-зала в Сеульском университете, Джулия вспоминала, как Чон Хосок, отец Хосока, будучи еще студентом, горя глазами, рассказывал о том, что в жизни каждого человека, будь то ученый или студент, домохозяйка или пенсионер, должна быть возможность говорить. Говорить, обращаясь к огромному количеству людей сразу, и чтобы никакие стены, ни моральные, ни материальные, не могли этому помешать. «Почему существуют открытые концертные залы и площадки, но нет открытых конференц-залов? Почему петь для всех сразу можно, а говорить — нет?» — удивлялся Чон Хосок. Он сетовал на то, что во всем большом Сеуле практически нет площадей, где люди могли бы собраться вместе и выразить свое мнение. Друзья говорили тогда Хосоку, что за подобный революционный настрой его могут и закрыть когда-нибудь под замок, и стены тогда вокруг него будут вполне материальными. Но это были шутки, потому что Хосок всегда был существом безобидным и исключительно мирным. А еще он был созидающим. Обсуждая с Тэджуном проект нового конференц-зала, Джулия настаивала на том, чтобы это был исключительно студенческий конференц-зал. Чтобы в нем не было скучных столов и кафедр, но было место, куда хотелось бы прийти огромной компанией для того, чтобы выслушать конструктивные предложения и выслушать мнения. — Именно в таком месте должны проходить выборы в студенческое самоуправление, — говорила Джулия. — Это должно быть такое место, чтобы студенты могли собраться все вместе и продемонстрировать, как их много, и что с ним следует считаться. И сейчас Джулия думала, что не имеет права допустить, чтобы ректор Ким ушел. Потому что только такой ректор как он, он, слушавший тогда Чон Хосока и слышавший его, понимает, насколько важно довести начатый проект до конца. Инспектор Ким заезжает за ними вовремя, чуть улыбается на вопрос Джулии, в силе ли их договоренность, и Хосок не может понять, раздражает ли его это влюбленное перемигивание матери с Джихуном, или радует. — Кабъюцьки, — истерит в прихожей Джинхо. — Пипинцияйна! — Ты можешь быть хоть до потери пульса принципиальной, Джинхо, — уговаривает он малолетнюю нарушительницу дисциплины, — но в садик ты не наденешь каблучки, тем более каблучки Джулии. В детских садах такую обувь носить нельзя. — Я обещаю, что куплю тебе туфли на шпильке, как только ты немного подрастешь, — обещает Джулия, — и у тебя будут свои собственные каблучки. Обещаю. — Тоцьна? — хмурится недоверчиво Джинхо. — Кьясния? — Красные, — кивает Джулия.- А какие же еще? Джинхо заявляет, что соскучилась за оппой, поэтому решают перед садиком завезти Хосока в универ и заодно повидаться с Джином. Хосок еще никогда не был в такую рань на территории университета, поэтому полное отсутствие людей его немного пугает. Но у высоких ступеней центрального крыльца стоит Джин. Он уставший, почти изможденный, но при виде Джинхо расцветает улыбкой. — Привет, ребенок, — хватает он сестру на руки. И у Хосока от умиления слезы набегают к ресницам. Джинхо прижимается к брату, укладывает голову ему на плечо и начинает говорить быстро-быстро, почти речитативом: — Зюля купит мне кабъюцьки. Кьясния. Я пойду на сьвидания и пьинесу домой сьсётоцьку. Ёзёвую. Ти за? — Я — за, — смеется Джин. — Если розовую, то я всегда за! — Как дела у Тэджуна? — Джулия рассматривает центральный вход, но там не видно ни души, даже охраны пока нет. — Устал, но держится, — кивает Джин. — Все решит ученый совет сегодня. Он готовится. Я ушел, чтобы не мешать. Джинхо перекарабкивается с рук Джина на руки инспектора Кима и требует сейчас же отвезти ее в садик, потому что ей не терпится рассказать про свои будущие каблучки всем девчонкам в группе, чтобы обзавидовались. — Я заберу ее вечером, — благодарно складывает ладони на груди Джин, — спасибо вам огромное за все. Джулия растерянно поправляет оборки на новой, купленной вчера по случаю свидания юбочке Джинхо. — А, может, поужинаем сегодня вечером у нас? — предлагает она с надеждой. И, получив несмелое согласие Джина, уводит Джинхо к машине. — Она просто так твою сестру тебе не отдаст, ты же понимаешь? — смеется Хосок, — Но ты не бойся, у нее самолет завтра, на съемки нужно ехать. Пользуйся моментом. Джин смеется смущенно, и каждая черточка в его лице вдруг наполняется бесконечной сказочной нежностью. Хосок даже ежится, понимая, что эта нежность буквально осязаема: она распыляется с ресниц и маленьких улыбчивых морщинок в уголках глаз Джина и орошает восхищенного Хосока. Хосок влюблен безнадежно, и ему самому и смешно, и тепло от понимания этого одновременно. — Что это у тебя за плакаты? — он отворачивается, и взгляд цепляет лежащие на скамейке рядом белые ватманы. — Хм — Джин улыбается. — Да я тут придумал кое-что. Мы закончили около пяти утра, ректор Ким прилег на диванчик в кабинете, а мне не хотелось спать. Ну вот. Было время, я немного подготовился. — Подготовился к… чему? — не понимает Хосок. Джин подходит к скамье и поднимает верхний ватман. На белом куске бумаги огромными синими буквами выведено: «#мысынректораКима». Джин поднимает плакат и встает с ним у нижней ступеньки крыльца. — Если хочешь, присоединяйся. Солнце высвечивает его решительно вздернутый подбородок, и Хосок захлебывается вздохом, когда до него доходит, что задумал Джин. — Если ты не захочешь, — смеется Джин, — я пойму. Этот человек поддержал меня в трудную минуту. И я поддержку его. Даже если буду стоять здесь один. Хосок смотрит в его уставшие глаза пристально, а потом наклоняется и берет еще один плакат. — Ты не будешь стоять здесь один, — говорит он. И встает рядом с Джином.***
Чонгук с Тэхеном подъезжают к университету в начале девятого. Они жутко опаздывают на первую пару, но выбраться из тех ебеней, где находится квартира отца Хосока, оказалось не так уж и легко. Таких же желающих выбраться на учебу/работу оказалось больше, чем они могли себе представить. Поэтому пришлось какое-то время покуковать в пробке. Впрочем, Тэхен и еще бы посидел, потому что выслушивать шутливые жалобы Чонгука на то, как у него болит задница и «вообще весь организм», его выпрашивания поцелуев «вот сюда» и «вот сюда теперь» в качестве моральной компенсации за причиненные вчера ночью страдания, оказалось приятно и сладко. Во дворе университета было пустынно: оно и понятно, уже начались пары. — Думаешь, влетит нам? — вздыхает Тэхен скорее утвердительно, чем вопросительно. — Думаю, влетит, — не спорит Чонгук. И, ахая, тормозит на месте, потому что, вывернув за угол второго корпуса, вдруг натыкается на огромную толпу людей. Где-то у самого крыльца он замечает Джина и Хосока с какими-то плакатами в руках. Рядом с ними маячит высокая фигура Намджуна. И у него в руках такой же белый плакат. Все территория внутреннего дворика второго корпуса заполнена студентами с этими плакатами. — Что здесь написано? — удивленно заглядывает Тэхен, обходя девушку с плакатом, стоящую с краю. Читает, и резко бледнеет. — Гукки, они… — Они поддерживают твоего отца, Тэтэ, — у Чонгука подозрительно блестят глаза. — Ну, и тебя, конечно. Тэхен всхлипывает и начинает пробираться к центральному входу, туда, где Джин, Хосок, Намджун и… Юнги? Юнги стоит, размахивая своим плакатом как знаменем, одновременно что-то втолковывая стоящему рядом пацану. — Весь этот их ебучий шоу-бизнес — сплошная брехня. Вот ты думаешь, фанаты круглосуточно дежурят в аэропорту, ждут, когда их кумир на посадку заявится? Хуй там! Менеджеры обзванивают фандома и предупреждают, мол, во столько-то ваш кумир будет в аэропорту. Не забудьте лайтстики захватить и все дела… — Про вас с Чимином тоже обзванивали? — уточняет пацан, недоверчиво моргая. — А? Нет, мы ж не летали еще никуда… Тэхену с Чонгуком удается пробиться к Джину, и им тут же вручают по плакату хихикающие девчонки с параллельного потока. На скамье неподалеку развернулась целая художественная мастерская: новые плакаты рисуются тут же по мере необходимости. — О, — оборачивается Чонгук, — ребята. А вы-то чего здесь? За его плечами появляются спортсмены-тэквондисты в своей красивой белоснежной форме. — Привет, бро! — здоровается Ёнджэ. — Забежали перед тренировкой. Он кивает своим ребятам, и те молча подходят к скамейке и берут себе каждый по плакату. — Ты же не ходишь на тренировки, — ехидно продолжает Ёнджэ. — Вот мы сами к тебе и пришли. — Тренер не заругает? — склоняет голову к плечу Чонгук, внимательно наблюдая за реакцией друга на то, как крепко сжимает рука Чонгука тэхенову ладошку. — Тренер нам и посоветовал, — хмыкает Ёнджэ. — Ну… сюда прийти… Чонгук краснеет и опускает глаза: — Спасибо, бро. — Смотри, — трясет его руку Тэхен, — смотри, Гукки! Со стороны парковки доносится гулкий грохот, и вдруг из-за угла выворачивает полтора десятка байков. Спортсмены на них одеты в единую форму, они аккуратно объезжают площадь по периметру и тормозят неподалеку от стоящих у входа ребят. — Это… твои ребята, Гукки… с трека? — Тэхен, кажется, испуган немного, но ему любопытно, что дальше будет. — Угу, — мычит Чонгук сердито и косится в ту сторону, где глушат байки его бывшие товарищи по команде. Спортсмены идут к крыльцу медленно, вразвалочку, будто раздумывая, стоило ли им вообще сюда приезжать. — Чон Чонгук, наш голубой брат, — с улыбочкой цепляет его за плечо Субин, — приветствую тебя. — Что вы здесь делаете? — почти шипит Чонгук, оглядываясь на остальную команду. — Тренировку прогуливаем, — смеется Субин. — А тренер знает? — суровеет Чонгук. — Ага, — пожимает плечами Субин. — Мы ему сказали, когда уезжали, что сегодня вместо тренировки мы будем стоять с нашим братом и требовать вернуть ректора Кима. — И что вам сказал тренер? — испуганно встревает Тэхен. — Что выгонит нас всех из команды, — ржет кто-то сзади. И его смех подхватывают остальные. Чонгук вздыхает глубоко, но слезы все равно катятся по щекам.***
У кабинета заместителя министра Джулия медлит, словно собираясь с силами. — Если позволишь, я зайду с тобой, — инспектор Ким стоит рядом, незыблемый и надежный, как скала. — Вдруг, тебе понадобится моя помощь? — Замминистра Ли? — Джулия входит в кабинет, и тучный мужчина вскакивает из-за стола и подбегает, чтобы усадить гостью со всеми почестями. — К вашим услугам, мадам, — кланяется чиновник. — Чем обязан такому счастью? Боже, я должен взять у вас автограф, моя сестра мне этого не простит… — Обязательно, но сначала о деле, — останавливает его Джулия. — Я пришла по поводу ректора Кима. Я настаиваю, чтобы вы поменяли свое решение относительно его увольнения. Мы с ректором Кимом начали глобальный проект, строительство уже ведется, я вложила большое количество денег, и мне бы хотелось довести этот проект до финала с тем руководством, с которым были достигнуты договоренности. Чиновник Ли меняется в лице настолько, что инспектор Ким едва заметно напрягается, откашливается, давая понять Джулии, что у нее здесь есть поддержка. Но чиновник Ли не замечает этого. У него в выдвижном ящике стола лежит красивый красный конверт, в котором новыми купюрами пахнет человеческая благодарность. И он совершенно не собирается расставаться ни с этим конвертом, ни с собственным чувством тотального удовлетворения. Но эта женщина напротив него, красивая и знаменитая, явно чувствует себя небожительницей, раз заявилась сюда, в кабинет к без пяти минут министру Ли (компромат на министра лежит в папке как раз под конвертом, так что чиновник Ли рассчитывает провести сегодня плодотворный день) скандалить и качать права. Что она себе позволяет? Что она о себе возомнила? — Мне невероятно приятен ваш визит, все-таки мировая знаменитость и все такое, — сладко растягивая слова, говорит замминистра Ли со змеиной улыбкой, — но неужели вы вдруг решили, что ваше пожертвование университету дает вам право вмешиваться в политику и культуру великого корейского государства? Не обижайтесь, но вы всего лишь актрисулечка, а мы здесь занимаемся делами государственной важности. — Занимаясь делами государственной важности, — вдруг поднимается из кресла в углу инспектор Ким и подходит к столу заместителя министра, — вы в 2002-м году подкупили членов комиссии, рассматривавших распределение грантов, в результате чего детская школа-интернат для слабослышащих не получила два миллиарда вон на переобустройство спортивной площадки. Как следует из расшифровки записи вашего разговора с подкупленным членом комиссии, вас данное обстоятельство очень повеселило — «зачем глухим заниматься спортом!». Ну еще бы, вы заработали на этом свой первый автомобиль. Инспектор Ким кладет перед министром черную папку. — Занимаясь делами же государственной важности, вы за взятку подписали разрешение на поставки плесневелого риса для детского спортивного лагеря, в результате чего произошло массовое отравление школьников. Одного ребенка спасти не удалось. На этом деле вы заработали себе квартиру на Каннаме. На стол шлепком ложится еще одна папка. — В прошлом году дела государственной важности привели вас на должность, которую вы занимаете сейчас, но для этого вам потребовалось расчистить себе дорогу, убрав с должностей пятнадцать чиновников, большинство из которых добросовестно выполняли свою работу. Одного из них, особо несговорчивого и метившего на место замминистра, вы пригласили в клуб на Ёндоне, где по вашей просьбе его накачали наркотиками, подмешав их в стакан с соком. В результате бедняга умер от гипертонического криза. Инспектор Ким становится прямо за спиной у Джулии. В его руках остается еще одна папка — розовая, глянцевая, словно в ней лежат не документы, а любовные записки какой-нибудь романтичной младшеклассницы. — Но все это я не буду публиковать, — продолжает инспектор Ким, — Просто знайте, что все это у меня есть, и я в любую минуту могу использовать это против вас. Но наказать вас за пренебрежительный тон, который вы допустили в общении с моей женщиной, я все-таки должен, как любой настоящий мужчина. Поэтому я обнародую всего одну папку — вот эту. Смотрите, какая миленькая. Почти такая же миленькая, какими были три двенадцатилетних мальчика, которых по вашему заказу доставили в отель на Чеджу и с которыми вы забавлялись в своем номере до утра. В этой папке есть и видеозаписи, и фото, и показания человека, который выполнял для вас этот заказ. Джулия оборачивается и смотрит на Джихуна огромными настороженными глазами и, ей кажется, не узнает его. Перед ней сейчас стоит совершенно новый для нее, незнакомый человек. Он кажется огромным, нависающим над ней и над ее жизнью, всемогущим. «С моей женщиной» — эхо этих слов до сих пор царапается в ее мозгу, доставляя какую-то мазохистскую сладкую радость. Уже очень давно Джулию никто не называл «своей женщиной», а так, строго, решительно, безапелляционно, наверное, никто и никогда не называл. — Извините, мы вас задержали, злоупотребили вашим драгоценным временем, — продолжает инспектор Ким невозмутимо, — тем более, что его у вас осталось не так много: всего-то минуты три. Одну из которых вы потратите на то, чтобы позвонить в университет и восстановить в должности ректора Кима. Время пошло. Покинув приемную министра, Джулия останавливается на широкой лестничной площадке верхнего холла, чувствуя спиной, как сзади подходит Джихун и тоже останавливается. — Ты… — бормочет она, обнимая себя руками за плечи, словно ей зябко, — страшный человек, Ким Джихун. Но я тебя не боюсь. Она резко разворачивается и, уложив ладони на щеки инспектора, медленно притягивает его лицо к своему. И Джихун ощущает в пугающей близости от своих губ легкий как крыло бабочки шепот: — И вот только на одно все никак не решишься, да? И губы Джулии, такие долгожданные, ароматные и пьяные, совсем такие, как двадцать лет назад, приникают к его губам и дают, наконец, узнать их вкус.***
С ученого совета ректора Кима провожают все присутствующие. Абсолютно каждый встает и выходит следом за ним, толпясь в холле университета, тихонько переговариваясь. На глазах женщин поблескивают слезы. Ректора любят, и расставаться с ним не хочется никому. — Не переживайте, друзья, — ректор Ким старается держаться спокойно, но ему периодически все же изменяет голос. — Я желаю вам нового мудрого руководства, с которым вы сможете достичь небывалых успехов в деле образования. Он выходит на крыльцо, следом за ним намереваются выйти провожающие, но у входа возникает столпотворение. Ректор Ким, заносит ногу, чтобы перешагнуть через порог, поднимает глаза и замирает. Площадь перед корпусом заполнена студентами. Белые плакаты с надписями слепят, отражая солнечные лучи, и ректору не сразу удается прочитать, что там написано. Это живое бумажное море легонько штормит, но как только Ким Сокджин и все, кто стоит вокруг него, замечают появившегося в дверном проеме ректора, на площади воцаряется молчание. — Верните ректора Кима! — раздается вдруг звонкий голос Сокджина. — Верните ректора Кима! В третий раз к этому голосу уже присоединяются сочные голоса его друзей, а после и вся площадь подхватывает, скандируя эти слова. — Друзья, — верещит в экран смартфона председатель студсовета, — мы начинаем прямую трансляцию с забастовки студентов Сеульского университета в защиту ректора Кима. По предварительным данным, количество участников забастовки… Ректор нервно смаргивает, и это все уже слишком — слишком большое испытание для его нервов. Он делает шаг назад и скрывается в корпусе. Дверь захлопывается. Студенты растерянно замолкают. Но тут же скандирование нарастает с новой силой. — Верните ректора Кима! Верните ректора Кима! — Боже, — прижимается спиной к двери ректор, — что это такое? — Это любовь и уважение ваших студентов — наивысший показатель качества вашей работы и вашего профессионализма, — улыбается декан социального. — Вам стоит выйти к ним, ректор. Поговорите с ними. Они с самого утра здесь стоят. Ректор Ким вздыхает. Поднимает глаза и осматривает холл, заполненный преподавателями, членами ученого совета, своими уважаемые коллегами. Их здесь целая толпа. За его спиной раздаются крики другой толпы, его студентов, и он чувствует спиной их поддержку. Наверное, декан прав. Он просто не может уйти вот так, не сказав ни слова. И ректор Ким выходит на крыльцо. Расторопные ребята из студклуба подтаскивают колонку и настраивают микрофон. Микрофон пищит пару раз, будто отдает позывные, и площадь замирает, умолкая. — Ребята, — начинает ректор Ким. Потом откашливается (слова не лезут в горло), и поправляется: — Друзья. В моей жизни произошли перемены. Сегодня ночью я долго думал о том, почему это произошло. Искал причины в своих поступках, размышлял. Но потом понял, что ни о чем из того, что я делал и чем жил, я не жалею. Ни о том, что учил сына открывать свое сердце миру и идти туда, куда это сердце его позовет. Ни о том, что учил вас говорить о том, что вас беспокоит, открыто и смело, потому что каждый из вас заслуживает того, чтобы быть услышанным. Ни о том, что каждую секунду жизни я посвящал своему родному университету, в котором когда-то учился сам и который стал моей жизнью. Я никогда не отделял свою работу от своей жизни, поэтому всерьез считаю каждого из вас, каждого, кто учится или работает в нашем вузе, своей семьей. И поэтому я хочу сказать вам, запомните это хорошо… Он вдруг замолкает, горло перехватывает. Его сын Тэхен стоит, вцепившись в ладонь Чонгука, и смотрит на отца во все глаза. И ректор Ким продолжает, глядя в глаза сыну: — Запомните: никто не должен наказывать вас за то, что у вас есть мечта. Никто не должен осуждать вас за вашу любовь. Никто не должен запрещать вам быть тем, кем вы являетесь. Даже если пока вы не знаете, кто вы, узнайте себя. Услышьте себя. Полюбите себя. И какого бы себя вы ни узнали на протяжении долгих лет своей жизни, любите себя в каждом своем проявлении. Потому что жизнь — она именно для этого. И Тэхен срывается с места, подбегает к отцу и впечатывается в него, обнимая и стискивая до дрожи. Площадь молчит. А потом взрывается аплодисментами. Тэхен плачет, утирая слезы рукавом, а ректор Ким оглядывает своих студентов, и его глаза тоже полны слез. Сердце его разрывается. — Эй! — окно на втором этаже вдруг распахивается, и в него высовывается тот самый суетливый мальчишка, новый секретарь Кан, — эй, ректор Ким! Ректор Ким оборачивается, и вся площадь как по команде поворачивает головы в сторону окна. — Тут из министерства звонят! Замминистра Ли арестовали, а ваше увольнение аннулировано. Так просили передать…