элитный детский дом

Ну и что за херня? Почему Отабек Алтын, самый спокойный и рассудительный человек, которого он, Юра, знает, просто убежал? Это точно вина Плисецкого. Кто его за язык тянул? Не нужно было в лоб спрашивать. Может, Отабеку эта тема неприятна. Нет, Юра ж спокойно спросил! Мог просто ответить, Юра бы никак не отреагировал, он же не гомофоб. И вообще, то, что Отабек лишь несколько раз повторил излюбленное «я понял» и свалил, это значит «да»? — Твою мать! — прошипел Юра, едва не стукаясь лбом об стену. Последние полчаса он просто лежал на кровати и пытался понять происходящее. — Можно поспокойнее? Я пытаюсь заниматься. — противно гнусавым голосом отозвался из дальнего угла кореец. — Нет нельзя, и вообще, заткнись, мешаешь! — буркнул в ответ Юра, отворачиваясь к стене. Не видно, что ли, что он думает! И так ничего в голову не лезет, так еще и надоедливый сосед решил напомнить о своем существовании! — Я ему еще и мешаю… — промычал себе под нос сосед и начал, как назло, оглушительно барабанить пальцами по клавиатуре ноутбука. Взревев, Юра скатился с кровати, схватил олимпийку и вышел из комнаты. — Надоедливый пидорас! — сообщил он пустому коридору и поежился: отчего-то было прохладно. Плисецкий вдруг остановился. Он назвал корейца пидорасом, желая его оскорбить. Значит ли это, что он гомофоб? Значит, за это Отабек на него обиделся? В здании было душно. Юра направился к выходу на крышу: там свежо, просторно, легче думается. На середине пути, пошарив по карманам олимпийки и тренировочных штанов, обнаружил, что сигареты остались в комнате, на самом дне второй полки казенного комода. Возвращаться не хотелось; тем более, корейцу точно знать не надо, что Плисецкий курит. Время ужина давно прошло: прием пищи Юра пропустил, впрочем, явление это скорее частое, чем редкое. В коридорах почти никого не было, изредка проходил кто-то из персонала или учащихся, именно поэтому Плисецкий удивился, когда услышал приглушенный смех из-под лестницы. — Привет, Юрио. — послышался ломаный русский вперемешку с попытками подавить хохот. Юра закатил глаза: конечно, как же иначе. Слегка нагнувшись, он обнаружил Виктора и Кацудона, валявшихся на тонком матраце. Этот матрац Юра с Милой утащили, казалось бы, сто лет назад из кладовой. Теперь в дневное время он лежал у заброшенного аварийного выхода (туда все равно никто даже по ошибке не забредал), а в ночное время использовался Тройкой по назначению. Хотя, если имбецилы на нем потрахались, Юра больше никогда на этот чертов матрац не сядет. — Вы что тут… - начал Плисецкий, очевидно обращаясь к Виктору, потому что Юри, который лежал на коленях своего парня в одной серой майке и заливался почти что истеричным смехом, был явно не в адекватном состоянии. — Вы пьяные что ли? — Ну почему сразу бухие? — с наигранной обидой отозвался Виктор, даже поджав нижнюю губу для правдоподобности. Идиот. — Культурно выпили. — И культурно потрахались на общем матраце? — Я вас не понимаю…— начал ныть Кацудон, сосредотачивая взгляд на Юре, но смотря будто сквозь него. Плисецкий вспомнил, что обычно японец носит ботанские очки. Близорукий придурок. — すべてが順調です. *— прошептал Виктор. Юра, естественно, охуел. Это что, японский? — 寝る** На Кацудона, видимо, подействовало: он успокоился и прикрыл глаза. — Тебя так волнует, когда и где мы трахаемся? — с самой гаденькой из своих ухмылок переспросил Виктор, вновь поднимая голову. — Рассказать? — Идите нахуй… оба. — сплюнул Юра, собираясь обозвать парочку пидорами, но потом подумал, что прозвучит гомофобно. А Юра Плисецкий совсем точно не гомофоб. Он развернулся, направляясь к лестнице. — А чего ты такой нервный? — крикнул вслед Виктор. Юра поморщился. Не его дело. — Не твое дело. — ответил он, шмыгнув носом и продолжив подниматься на второй этаж. Юри открыл глаза, слегка глянув вслед Плисецкому. — Он идет туда же, что и Отабек. - Я знаю. — кивнув, ответил Виктор. /// У Отабека с тем одноклассником и отношений-то, по сути, не было. Его звали Малик; у него были ямочки на смуглых щеках и от природы припухлые губы. Он нравился Отабеку, нравился долго, а целовались они всего несколько раз, да и Малик был сильно пьян. Как мать узнала было понятно: когда учишься с родственниками в одной школе, а Малик, будучи в том состоянии, которое называют бухой в хлам, тянется за поцелуем на школьной дискотеке, несложно сделать выводы. Дальние родственники буквально прокляли, братья грозились «привести в чувство», отец с лицом, полным отвращения, посмотрел лишь один раз, а после больше никогда на сына не смотрел. Мать кричала постоянно, а однажды даже разрыдалась и начала молиться. Нормально приняла «весть» лишь сестра. Кивнула, ободряюще улыбнулась, пока мать не видела. — Бәрі жақсы болады, Отабек. *** — возможно, именно эти слова не дали Отабеку вскрыться. В интернате никто не знал. Возможно, кто-то из других надзирателей догадывался, но прямо никто никогда не спрашивал, да и во время всех разговоров, затрагивавших подобные темы, Отабек уходил в себя и никак не реагировал. Алтын знал, что поползли слухи. Понятия не имел, откуда, сначала даже пытался выяснить, сильно переживал, но в конце концов смирился: никто особо им не верил, никого это вообще-то и не волновало. Как-то раз, в разговоре с Сарой и Кристоффом, Отабек будто случайно упомянул несуществующую девушку — его возлюбленную. За годы пребывания в интернате Отабек забыл Малика, начал пытаться засматриваться на девушек. При каждой неловкой улыбке какой-то одноклассницы начинал размышлять, влюбляется ли он или нет. Даже пытался навязать себе симпатию к Саре — она же такая красивая и умная, верно? И вот, появляется Юра Плисецкий и сводит весь прогресс на нет. Россия — страна гомофобная. Юра постоянно раздраженно морщится, когда видит Никифорова и Кацуки целующимися. Часто зависает с Милой, кажется, они близки. Скорее всего Плисецкий — типичный гетеросексуальный гомофоб, который бы прекратил все общение с Отабеком, если бы узнал о его ориентации. Еще бы и унизил, а, возможно, и ударил. Алтын не хотел бы это терпеть. Наверное, это к лучшему. Если бы они продолжили дружить, Отабек бы невольно позволил этому случится. Он бы позволил бутонам чувств распуститься. — Эй, чувак, все в норме? — спросил у Отабека Кристофф, когда Алтын переступил порог их комнаты. Казах нахмурился: он что, так устало выглядит? — Да. Конечно. — было бы еще лучше, не родись Отабек геем. Внезапно из-за угла выскользнула Сара с коробкой печенья. Алтын выругался у себя в голове: они опять устраивают здесь посиделки? Ему стоит ожидать выпрыгивающего из-за шкафа Мишеля? — А чего ты тогда такой кислый? — начала тараторить она, а Отабеку захотелось выйти в окно. — Мы думали, ты с Плисецким. — не дав соседу и слова сказать, заметил Крис. — Ты наконец-то понял, что за моральное говно этот коротышка, и пришел к нам? — живо спросила Сара. Отабек шумно выдохнул. Неужели нельзя просто заткнуться и не задавать все эти вопросы? — Блять, это не ваше дело! — непривычно для себя повысив голос, воскликнул Алтын и тут же вылетел из комнаты. Оказавшись за дверью, он быстрым шагом направился к лестнице. Не обращая внимания на то, куда его несут собственные ноги, Отабек оказался у выхода на крышу. Сердце невольно пропустило удар: здесь же началась их недолгая дружба с Плисецким. Через две минуты, послав здравый смысл далеко и надолго, Алтын устроился на плоской поверхности крыши и бесцветным взглядом уставился в вечернее небо. Мама говорила, что из-за его изъяна никто не будет с ним общаться. Сестра уверяла, что мама не права. Отабек теперь знает, что сестра ошибалась. /// Юра порядком охуел, когда, подойдя к выходу на крышу, обнаружил, что там кто-то есть. Сердце в его груди, казалось, упало в область желудка, когда Плисецкий вспомнил, что кроме него об этом месте знает лишь один человек. Собрав всю волю в кулак и поборов желание убежать отсюда, Юра проскользнул на крышу и прикрыл за собой дверь. Отабек действительно сидел там, отсутствующим взглядом уставившись вдаль. Резко повернувшись и завидев Юру, Алтын мгновенно поднялся. В его глазах блеснула тревога, даже страх. Плисецкий едва заметно вздрогнул. Он его что, боится? Да даже если бы Юра хотел набить ему морду — казах выше и крепче, соответственно, наверняка сильнее. — Я уже ухожу, извини. — бесстрастно произнес Отабек и порвался к выходу. Юра резко подался вперед, не давая ему уйти. — Да погоди же ты! — Отабек действительно остановился, но в глаза Юре не смотрел. Плисецкий был, мягко говоря, не слишком хорош в извинениях. Порой он предпочитал просто отпустить ситуацию, нежели признаться в своей оплошности. — Я… Почему ты убежал? Я чем-то тебя обидел? — спросил Юра, смело заглянув в кофейно-карие глаза Отабека. Тот будто хотел усмехнуться, но сдержался. На лице заиграли желваки, а взгляд продолжил бегать. — Слушай, я бы правда хотел опустить все комментарии о том, насколько противна моя ориентация, я и так в курсе… - Плисецкий едва не рассмеялся. Вот, в чем дело? Отабек испугался, что Юра посчитает его противным? — Я не считаю твою ориентацию противной… И чью-либо вообще… - поспешно заверил собеседника Юра. — Ты серьезно подумал, что я гомофоб? Дурак. А Отабек вдруг улыбнулся. Облегченно, искренне, и, кажется, в первый раз, действительно улыбнулся. — Правда? Я думал… — Неправильно ты думал. — раздраженно прервал его Юра. Он убежал только из-за этого? Плисецкий и сам не смог сдержать улыбку. — Мне все равно, гей ты или нет. Мы же друзья, так? — Так. — кивнул Отабек. У Юры на душе потеплело. Они снова друзья, а, значит, все хорошо. Повисла неловкая пауза. Юра поежился. И почему они все время разговаривают именно здесь, холодно же! — Тут песий холод. — бросил он. — Пошли внутрь. Алтын бесшумно усмехнулся, но ничего не ответил, лишь кивнув. Как только они зашли внутрь, Плисецкий начал потирать замерзшие ладони. Серьезно, так и заболеть недолго! — Я уехал сюда потому, что мама узнала о… мне и моем однокласснике. От меня отказалась почти вся семья, а мама внушила, что никто не будет со мной общаться. Что я болен. — на одном дыхании, будто держа это в себе долгое время, выпалил Отабек. — Я никому об этом не рассказывал, потому что мне было стыдно, а когда ты спросил, я… слишком остро среагировал. Мне жаль. Юра резко остановился, внимательно посмотрев на Отабека. За что он извиняется? Это Юре нужно извиняться: надавил на больное. Но, черт возьми, Плисецкий же не знал. На мгновение Юра задумался, что Отабек рассказал ему первым из всех в этом интернате. Юре стало приятно ощущать, что ему доверяют. Он не чувствовал этого раньше. — Нет, твоя реакция… вполне нормальная для обстоятельств! — пожалуй, слишком резко, воскликнул Плисецкий. — А твои родители — настоящие ублюдки, уж прости. И нихрена ты не болен, так что… в общем, не загоняйся, ладно? Я же с тобой общаюсь, и прекращать не собираюсь, понял? Отабек вновь улыбнулся, но на этот раз как-то по-другому посмотрев на Юру. Тот от этого взгляда почувствовал себя неловко и слегка отвернулся. — Понял. — Отлично, теперь пошли к автоматам сходим, я сейчас сдохну от голода. Алтын вновь кивнул, и они направились к автоматам с едой. Радостное облегчение растекалось внутри Отабека. Юра все еще его друг. На не такое уж и короткое мгновение Отабеку захотелось поцеловать Юру, но он никогда этого не сделает, потому что Юра — его друг, и Алтын ни за что это не потеряет.