Зазеркалье: Кровавые слезы Черного Солнца или безумная песнь Волчьей Луны & Последний сон

Миррэй Фианит *** *Зазеркалье* *** *Кровавые слезы Черного Солнца или безумная песнь Волчьей Луны* & *Последний сон* *** *Книга 4* *** Иногда шум ветра может рассказать о многом, а иногда умолчать, оставив мечты о грядущем на волю провидения и счастливого случая, или же растоптать их, сравняв с землей… Иногда прошлое неотступно следует по пятам и настигает неизбежностью в виде встречи с Судьбой… А вот к чему такая встреча может привести - остается на совести самой Жизни… *** Nigthmare *** Ветер дул в лицо. Дул, трепля короткие волосы и обдувая своим бесстрастным, холодным дыханием запыленную и прожженную злым пламенем одежду. Юноша открыл глаза. Он стоял на равнине сплошь покрытой пеплом и усеянной камнями. Над головой светило солнце. К его удивлению оно было черным, равно как и все вокруг. Вернее, окружающий пейзаж был серым и напоминал монохром. То, что это было не нормально, он знал, но он не знал, что привело к подобным последствиям или изменениям. То, что окружающая действительность не выглядела так всегда, он ни капли не сомневался. Он поднял руки и взглянул на них. Взглянул, силясь вспомнить, кто он и откуда, но воспоминаний не было. Они предательски покинули его, оставив на волю провидения и милость случая. В сознании царили пустота и запустение. Раскинувшаяся перед его все еще затуманенным, взыскивающим взором пустошь угнетала. Она давила на него всей своей серой тяжестью запустения и… Одиночества. Он огляделся. Не найдя ничего и никого живого в пределах, куда дотягивался взгляд, оглядел уже себя. Оглядел, в надежде, хотя что-нибудь вспомнить или найти подсказки, но особого результата это ему не принесло… На нем была странная красно-синяя рубаха, не вполне определенного цвета, так как он не мог понять, всегда ли она была такой или нет? Или это было последствием некоего вмешательства неких неведомых сил, столь безумно разукрасивших его одежду в столь эксцентрично экспрессивные тона. В любом случае она оставляла желать лучшего и, по всей видимости, видела лучшие времена, так как сейчас вся была обсыпана пеплом и носила следы гари и копоти, и как он понял, отметины от неведомого ему оружия и вероятней всего - когтей какого-то зверя или даже чудовища. На его плечах висели ошметки чего-то, напоминавшего собой плащ, что также был двуцветным - черно-белым. Лоскуты все еще тлели, слегка дымясь и источая гарь. Нахмурившись, он сорвал с себя эту деталь своего гардероба и отбросил ее в сторону, где она тотчас же и истлела, буквально на глазах смешавшись с серой пылью. Это его удивило и озадачило, поселив смутную тревогу в сердце. Он не понимал, как такое вообще могло происходить, ведь это явно было не совсем нормально. Затем он внезапно заметил на руке странный символ, который словно стирался, истончаясь, но все еще продолжал тлеть на его запястье золотым светом. Эфемерные струйки света, то серебрясь, то золотясь тонюсенькими потоками-струйками, устремлялись в эфир, бесследно растворяясь в нем. На землю у его ног внезапно упали, расколовшись, потертые от времени багровые и опаленные неведомым пламенем бусины. Все поглощала пыль… Юноша вздохнул. Он с грустью осознал, что мир, по всей видимости, решил оставить его без ответов, немилосердно крадя даже остатки его прошлого… Он заметил, что на его поясе висят кобура и небольшой старенький портфель. Открыв их, он обнаружил расколотый и оплавленный револьвер, который также медленно осыпался серебристой стальной пылью. Это определенно начинало пугать. Вздохнув, он сунул оружие обратно. Он решил подождать и посмотреть, что будет дальше. Неужели время или коррозия окружающей действительности все же сгложет его до конца? Открыв портфель, он извлек оттуда книгу в старой и потертой обложке. Она ему так же ни о чем не говорила. Пролистав ее, он лишь лишний раз убедился, что не знает, что это и почему она у него. Символы в книге были ему совершено незнакомы. Это печалило и наводило на размышления. Но его все же радовал тот факт, что она хотя бы не рассыпалась и не тлела, как все прочие, имеющиеся у него вещи. Он также положил ее обратно в портфель, а затем, наконец, заметил притороченный к поясу меч. Вернее, то, что от него осталось… Сломанное, оплавленное, исцарапанное и искореженное лезвие вызывало жалость и гложущую сердце тоску. Он помрачнел. Нечто неведомое безнадежно испортило единственное уцелевшее и оставшееся у него оружие. Рассыпающийся пылью револьвер он в расчет не брал, так как понял, что патронов для него все равно просто не было. Использовать бусины было бессмысленно, они уже рассеялись невесомым пеплом. В любом случае, стальной огрызок, оставшийся от меча, за все-то же оружие считать он не спешил, но он хотя бы, не стремился сиюминутно исчезать, в отличие от всего остального. Этот факт вызвал у молодого человека приступ нервного смеха, а на глазах тем временем выступили злые слезы, подкрадывающегося к нему на своих мягких лапках, отчаяния. Небрежно отерев их рукой, он побрел вперед - в неизвестность. Он побрел вперед, слегка прихрамывая и подволакивая ногу. Кажется, он ее или подвернул, или сильно ушиб где-то, но, тем не менее, ответов на этот, как и на многие другие вопросы у него попросту все еще не было… Даже собственное имя исчезло без следа, не оставив ему даже намека на то, кем он был и является. Печалясь и грустя, он шел вперед, а на сердце становилось все тоскливее и тоскливее. В итоге у него на душе, а затем и в реальности пошел дождь… Черно-алые струи падали с проржавевших, опостылевших, бесцветно-серых небес. Падали, марая одежду и лицо своими грязно-бурыми струями, неисправимо коверкая остатки цветов его хлипкого и истаивающего одеяния. Падая, они жгли его. Жгли не только его кожу, они жгли саму его душу, оставляя кровоточащие следы на сердце и заставляя буквально выть от отчаяния. Юноша поежился. Что-то подсказывало ему, что нужно поторопиться и как можно быстрей скрыться от немилосердно-ядовитых струй. То, что струи дождя ядовиты, он ничуть не сомневался. Он шел, а проклятый, скорбный дождь бесчестья и погибели все усиливался, и ему казалось, что и так раненный в самое сердце мир умирал. Умирал в муках, рассыпаясь серым пеплом все сильней и сильней. Умирал, отдавая безвременью и пустоте все, чудом уцелевшее у него: осколки жизни и сострадания. Дождь шел, а в сознании словно звучал чей-то нежный, но от этого не менее настойчивый, шепот. Он звучал, умоляя, обличая, угрожая, обвиняя и упрашивая его сделать что-то. Что-то, что ускользало, стираясь из его памяти… Ему слышались голоса… Целое море голосов… Мужские, женские, детские… Он слышал их или ему казалось, что он слышит, но он не видел их обладателей. И поэтому сомневался, а вправду ли все это происходит с ним или он попросту сошел с ума в этом мире, полном одиночества и тлеющей на устах серой пылью безысходностью. Юноша до сих пор не мог понять, где он и жив ли вообще? Или он умер и это все, что раскинулось пред его взором, было всего лишь игрой воображения? Или это было, насланной кем-то неведомым, чудовищной иллюзией? Постепенно все звуки стихли. Даже шепот дождя о кожу, о землю и тот стих. Он не заметил, как подошел к обрыву… Внизу лежал город. Вернее, то, что от него осталось. Серые, облезлые, оплавленные неведомой катастрофой стены, чудовищные потеки базальта, застывшей магмой лежащие на его улочках, горы щебня и пепла, громоздящиеся всюду пустынными грудами и ни одного живого существа на многие мили вокруг… Ни единой души и даже растения не предстало перед его утомленным черным солнцем пустыни взором. Они все безвозвратно исчезли, уничтоженные неведомым ужасом, снизошедшим на эту землю с безмолвно безразличных, но оттого не менее жестокосердных и хладнокровных небес… Юношу затрясло, а из его глаз вновь полились соленые, жгучие слезы, окропляя собой невесомый пепел, лежащий под его ногами мертвым молчанием вечности. Упав на колени, он закричал. Закричал от безысходности, отчаяния и одиночества. Закричал, посыпая голову пеплом и рвя на себе ставшие серыми от копоти некогда каштановые волосы. Он кричал… Кричал, понимая, что то, что он сейчас видит - его вина… Он откуда-то четко знал, что это - последствия… Последствия его выбора. Последствия его неспособности решить нечто, что было важной частью всего, что он так безжалостно утратил, потеряв по пути в пустыню. Он кричал. Кричал, а затем умолк. Умолк, когда внезапно ощутил чье-то присутствие. Он не понял, откуда она возникла, ведь он совсем не слышал ее шагов, да и не могла она подкрасться к нему незаметно… Но все же, подкралась… Он ее не заметил или… Или он просто закрыл свое сердце… Закрыл, убив все свои эмоции… Нет, не так… Он не мог так поступить… Просто не мог и он это знал. Знал, как никто другой. Ведь он… Он… Знание вновь умерло, крадя надежду на будущее и последние, жалкие ошметки его воспоминаний... И, тем не менее, он понимал... Понимал, что ведь иначе, почему бы ему было так больно, если бы он не был бы в этом виноват или причастен к произошедшему здесь с этим городом - с миром… Он медленно, совсем нехотя оглянулся… Оглянулся и его передернуло. Тьма… Она смотрела на него... Смотрела, безумно улыбаясь улыбкой падших звезд, талой листвой и сверкающим холодом режущей душу стали. На бледном, как снег лице черным огнем тлели провалы глаз, обрамленные алой бахромой текущей из них крови. Сиренево-фиолетовые всполохи огня струились по ее худощавым плечам и спине. Струились, сверкая малиновыми росчерками отбрасывая пробитые впалые тени на ее смертный лик. Тьма облекала тонкий стан девушки. Облекала, даруя ей свой призрачно гротескный наряд. Наряд, состоящий из лоскутов тени, черных бабочек и дыма далеких и возможно уже отгоревших пожарищ. Гостья держала в руках тонкий жезл, на котором призрачно стылым пламенем тлело мертвое солнце их общего мира. В ее неживых, мертвенно-пустых глазах внезапно отразилась залитая кровью волчья Луна прошлого, что спустя неисчислимые тысячелетия все еще преследовала его и всех, кто был с ним связан… - Си… - Симонна… - прохрипев, прошептал он, внезапно вспомнив имя девы… Он вспомнил ее… Вспомнил, и сердце кольнула страшная боль. Кольнула, возвращая ему его. Кольнула, даруя ему ад его прошлого… Он бросился к ней. Бросился, бессильно упав перед ней на колени, схватив подол ее эфемерно-летучего платья. - Где он!? Где! Скажи мне! Скажи мне, Симонна! Скажи мне, где он! Где Миклео! - крича внезапно охрипшим и в раз севшим голосом, воскликнул юноша, обливаясь текущей из его рубиновых глаз алой кровью. Имя… Имя его единственной любви билось в его сознании... Билось, как отчаянная птаха, вырвавшаяся из клетки и стремящаяся поскорее улететь в небо к солнцу, обжигая его нутро ничуть не слабее кипятка, а она… Она лишь рассмеялась. Рассмеялась, рассыпаясь в его руках роем саранчи и летучих мышей, унося с собой в могилу столь желанную его сердцу тайну… Осознав, что даже призрак безумия покинул его, он вновь - завыл… Завыл раненым в самое сердце зверем. Завыл, внезапно вспоминая… Вспоминая все… О, он вспомнил…. Внезапно вспомнил произошедшее и понял, что действительно сходит с ума… Миклео улыбался… Улыбался ему… Улыбался ему вечной весной… Улыбался со слезами, стоящими в его сверкающих звездами глазах… Улыбался, стоя на обрыве скалы, одетый в сполохи колдовского пламени, что пожирало мир… О, да, он вспомнил… Вспомнил, как Завейд, Эдна и Лейла исчезли… Исчезли, пав от тьмы, ниспосланной к нему Георгом… Он вспомнил… Вспомнил, как Миклео превратился в свет, и как Маотеррус уничтожил все… Он вспомнил безумный смех Хельдальфа, и что, потерял рассудок от потери любимого… А потеряв, он «пал»… «Пал», уже сам став Темным Пастырем и Новым Владыкой Бедствий, призванным уничтожить сам Абсолют… Он вспомнил, что буквально, не пережив смерти любви всей своей жизни, он стал Злом… Стал Им и теперь… Теперь все было кончено. Все умерли, обратившись в прах, а Проклятье Вечного Одиночества перешло к нему… Перешло по праву первородства и как наследие предков… Оно перешло к нему, даровав Завет Вечного Покоя, переданный ему Хельдальфом, как держателем злобной воли самого мира… Оно перешло к нему от его отца, павшего от его руки, когда он, в безумии от потери, проткнул сердце сотворенного дьявола, отчаянно тщась исправить сим актом жертвоприношения случившееся, но… Но все было тщетно… Да, он уничтожил все и всех… Уничтожил, погубив мир, выпив саму квинтесенцию жизни планеты, тем самым осуществив мечту Георга… О, он избавил его от бессмертия, но теперь он сам был проклят… Проклят вечно блуждать по миру… Проклят вечно блуждать по миру, навек лишенному дыхания жизни… Да, он знал, нежели помнил, что Симонна была лишь иллюзией, порождением его воспаленного ума и безумной фантазией, не оставляющей его даже в этом аду безмолвия как призрак, вечно идущий по следу. Он знал это. Знал, ведь его сила, как новорожденного как Владыки уничтожила все и теперь… Теперь он был один. Один единственный живой… Вернее, неживой… Ведь только нежить может упиваться смертью, крадя дыханье жизни у всего живого… Осознав это, он вновь засмеялся и заплакал, а затем закричал и завыл… А пока он кричал, из его глаз лилась кровь, и черное солнце смеялось над ним… Смеялось, вторя безумной песне обагренной кровавым пеплом волчьей Луны, изжившего себя прошлого… Обессиленный и изможденный он упал в пыль. Упал, и вновь ему показалось, что он слышит голоса… Но теперь это были голоса его исчезнувших друзей: веселый смех Розы, подтрунивающей над ним и восторженный шепот Алишы, впервые увидевшей серафимов, шутливые упреки Эдны, вечно дразнящей Миклео и… И дружеские объятья Завейда, указывающего ему на очередную красотку, недовольное ворчание вечно хмурого Дезеля, присматривающего за ними из-под полы своей черной, как мировая ночь шляпы, материнскую нежность вечно-заботливой Лейлы, хранящей все секреты мира, а еще… Еще он это ощутил, нежели увидел - улыбку Миклео… Да, ту самую улыбку, с которой серафим смотрел на него, стоя на краю неизвестности… Улыбку, обещающую все на свете и крадущую саму суть сердца… Сжав зубы, Сорей поднял глаза. Поднял их и понял - мир потерял цвета окончательно, а вокруг неотвратимо-медленно сгущался туман. Сгущался, окутывая планету холодной, стылой пеной ледяного молчания смерти. Он посмотрел в небо. Он посмотрел вверх и Солнце, снизойдя с небосвода, поселилось в его, залитых бездной, глазах… Поселилось, подарив его сердцу вечную ночь и покой, превратив его в немолчный памятник самому себе и всем человеческим грехам. Бесконечная скорбь поглотила планету. Поглотила, обратив ее в черную глобулу, сокрытую от взора гибнущей вселенной облаками белого тумана неизбежности и обреченности. Ночь обещала быть вечной, ведь сердце наполненное весной потеряло свое лето, перешагнув из золотой осени жизни в нескончаемую зиму отчаяния, после которой уже никогда не настанет весна первой любви… Оно сломалось… Сломалось безвозвратно… Сломалось, лишив его всего… Сломалось, оставив его бессердечным… Сломалось точно так же, как и священный клинок, когда-то вырванный его недрогнувшей рукой из камня вечного молчанья… И лишь Дракон, по имени Маотеррус, погрязнув в злобе и тенетах проклятых страстей, продолжал улыбаться… Он продолжал улыбаться, храня улыбку полную чистого безумия и яда, сочащегося из каждого движения его чешуйчатого, могучего тела, излучающего млечный свет растленной и истлевшей души… Он продолжал улыбаться, а его искореженное неизбывной злобой сердце продолжало петь… Продолжало петь песнь, зачатую под светом кровавой волчьей Луны, что облекалась в кровавые слезы черного Солнца, падая из ставших алыми глаз существа, некогда бывшего воплощением вечной весны и надежды всего человечества… Смех, пропитанный трупным ядом, струился, тлея над миром, проклятым туманом скорби, немолчно истекая из его, осыпанных пеплом прошлого, уст. Он струился, звуча похоронным маршем, и Солнце угасло… Угасло, померкнув окончательно, утратив последние остатки тепла и света. Все погрузилось в Великую Пустоту, в ту самую, что была до рождения всего сущего… Оно погрузилось в Ничто и вездесущая музыка сфер смолкла. Настал желанный Георгом вечный покой. Сорей уснул вечным сном без сновидений… Время закончилось… Дракон продолжал улыбаться…