Призраки

Когда они пришли на площадь, первыми, кто бросился Юре в глаза, оказались старики с прошлой недели. Они были одеты в те же самые светлые костюмы и опять сидели на центральной скамейке и негромко о чем-то разговаривали. Кроме них на площади были только женщина с маленькой девочкой, обе на велосипедах и, видимо, остановились ненадолго передохнуть, да еще троица завсегдатаев на стульях у дверей бара. — Как по-твоему, они вместе? — спросил Юра, указывая в сторону скамейки. — Ну, в смысле, ты понял. — Почему ты так считаешь? — Не знаю. Мы с Отабеком их видели на прошлой неделе, тоже вдвоем. Я еще тогда об этом подумал. Джей-Джей, прищурившись, всмотрелся в стариков. — У одного на пальце кольцо, — сказал он. — У другого не разглядеть. Но кто знает, возможно, ты прав. Они познакомились в этом городе много лет назад и прожили здесь всю жизнь. Вместе. Романтично? — Скорее грустно. Может быть, они путешествовали, жили в разных странах и даже на какое-то время расставались? — И не раз, — подхватил Джей-Джей. — Однажды вообще на несколько лет. — И оба думали, что навсегда. А потом встретились совершенно случайно где-нибудь… в Париже? — Нет, это совсем пошло. Наверное, в Вене или в Будапеште. — Пусть в Будапеште. — И решили, что это судьба? — Нет, просто поняли, что ошибались. Джей-Джей с улыбкой покивал, и Юра зачем-то добавил: — Но к тому времени у обоих были жены, так что теперь они просто ходят по вечерам вместе посидеть на площади. — Какой-то неуместный трагизм. По-моему, они вполне довольны жизнью. — Просто прошло уже много лет. — Ладно. — Джей-Джей огляделся. — Здесь все кажется по-другому без толпы людей. — Пойдем. — Юра двинулся к бару. Через немытое окно уже можно было различить знакомый угловатый силуэт. — А Джины до сих пор нет. — Почему вы все так тоскуете по этой Джине? — Не знаю, она забавная. — Юра задумался и остановился. — Вообще, она просто типа обязательный элемент. Мы, когда в первый раз сюда приехали, гуляли по городу вечером. Отабека не было, так что Мила, я, Попович. И нам все казалось каким-то, ну, слишком гладким что ли. Некуда было приткнуться. А потом нашли эту площадь и ее бар, Джины, то есть, и сразу стало ясно, что мы сюда вернемся, и не раз. А в этом году, когда мы с Отабеком приходили на той неделе, а ее не оказалось, это было, как если бы мы не поставили важную галку в важном списке. Я из-за этого даже подумал, что все будет по-другому. — Держу пари, ты имел в виду другое «по-другому», — тихо произнес Джей-Джей. Юра посмотрел на него и сложил губы в кривую улыбку. — Если бы я хоть немного представлял себе, что меня ждет. — То ты бы сделал что? — Я был бы готов. — Ты не был бы готов. Ладно, пойдем спросим у этого парня, где его мама. — Он плохо говорит по-английски. — Есть шанс, что мне поможет французский. Идем. Они прошли мимо мужчин, сторожащих вход в бар, словно цепные псы, и проводивших их настороженными волчьими взглядами. Юра хотел, чтобы они догадались. Чтобы они знали все и завидовали ему, потому что они непременно завидовали бы, если бы знали все. Джей-Джей кивнул им, и они кивнули в ответ по очереди, как роботы. Юра почувствовал их взгляды на себе и гордо выпрямил спину. Внутри Джей-Джей сразу же прошел к барной стойке и заговорил с сыном Джины, который поприветствовал его громогласным «бон джорно». Юра задержался у окна и выглянул наружу. Женщина застегнула под подбородком у девочки ремешок ярко-красного шлема, который та тут же поправила с гримасой отвращения на маленьком лице. Наконец они сели на свои велосипеды и уехали. Старики продолжали беседовать, и тот, что был слева, описывал рукой в воздухе широкие дуги, о чем-то рассказывая своему собеседнику, который беспрерывно кивал — может быть, у него просто тряслась голова. Эти двое вдруг наполнили Юрино сердце мутным страхом: они олицетворяли нечто совсем иное, иную эпоху, иной образ жизни, иной язык, иные вкусы, возможно, иные приоритеты, он не имел никакого права сравнивать. С другой стороны, предчувствия и инстинкты не раз его обманывали, даже чаще обманывали, чем нет. Плохо у него было с предчувствиями, не стоило им доверять. Он настолько глубоко погрузился в собственные мысли, что вздрогнул, когда Джей-Джей поставил на высокий стол перед ним бокал красного вина. — Я выяснил, что случилось с вашей Джиной, — сказал он. — Это довольно милая история. — Целая история? — Ну, из этого можно было бы сделать историю. В общем, есть тут один тип, который много лет каждый день таскался в ее бар. Наверное, как те, что стоят на улице. А потом ему вдруг ударило в голову, что он давно ее любит. Он признался и предложил жениться. Она сперва возмутилась и отправила его куда подальше. Потом вмешались родственники или друзья, тут я не совсем понял, но, одним словом, каким-то образом между ними все-таки вспыхнула дикая страсть, и это было ужасно, и ее сын — а его, кстати, зовут Тони, — очень рад, что это наконец закончилось. Потому что они действительно поженились и уехали в свадебное путешествие. Куда-то на побережье. А может, на остров. И вернутся только через неделю. Юра глотнул вина, и оно показалось ему очень легким, чуть ли не безалкогольным. Джей-Джей с улыбкой отсалютовал бокалом. — За них? — Я думал, она замужем. Раз у нее есть сын. — Для того, чтобы иметь сына, не обязательно быть замужем. Ну, может, она была в разводе или вдова. У меня такое ощущение, что новость тебя не обрадовала. — Да нет, я просто… — Юра сделал еще один глоток, растягивая время, но так и не придумал, что сказать. — Просто. Пойдем на улицу? Они вышли и сели на скамейку слева, возле клумбы. Каменное лицо, выражение которого всегда было презрительным и капризным, в неярком свете фонаря смотрело с неожиданной тоской и горечью, словно испытывая отвращение к окружающим людям, к этой площади, к жизни в целом. Юра невольно подумал о том, что в нынешнем году, возможно, видит его в последний раз. Был уже четверг, и, хотя в субботу все или почти все наверняка соберутся здесь же отмечать закрытие лагеря, они с Джей-Джеем присоединятся вряд ли, пусть бы только и для того, чтобы отвести подозрения. На подозрения Юра наплевал окончательно. Например, сегодня после ужина он сказал Отабеку, что пойдет к себе, и попрощался до завтра, а потом переоделся и, абсолютно не таясь, спустился вниз и вышел из отеля, чтобы встретиться с Джей-Джеем за первым поворотом, хотя любой при желании мог его видеть и поинтересоваться, куда он собирается. По дороге ему так никто и не попался, но, если бы это случилось, он бы, пожалуй, ответил чистую правду. — Я хотел спросить про твою произвольную программу, — сказал Джей-Джей. — Еще на прошлой неделе. — Что именно? — Почему Марс? Это для тебя необычно. Юра немного подумал, продолжая потягивать вино. Он надеялся, что оно вскружит ему голову достаточно для того, чтобы его язык развязался и нашел нужные слова, чтобы он мог говорить о важном, но вино по-прежнему пилось, будто вода. — Барановская предлагала «Планеты» еще в прошлом сезоне, — сказал он. — Но без конкретного образа, просто нарезкой из разных частей. Летом я об этом вспомнил и решил, что хочу катать только Марса. Она сказала, что под него одного сложно ставить, но Фельцман меня поддержал, он вообще считает, что музыка — самый маловажный элемент в прокате. Наверное, ему понравилось, что я наконец выбрал что-то мужественное. — Юра нервно хихикнул. — Но мне просто надо было чувствовать себя победителем. И чтобы остальные видели во мне победителя. Особенно после чемпионата мира. — С твоими ошибками музыка на чемпионате мира тебя бы не спасла. — Я знаю. — Ты мог бы выиграть. Мы с тобой примерно равны по базе, а по федерации ты и вовсе ровнее. — Джей-Джей рассмеялся. — Ты сам все отдал. — Я знаю. Поэтому я хотел больше уверенности. Веры в себя. Пытался сродниться с этим образом. Я думал даже о том… не считай меня за психа, но я думал о том, что должен тебя ударить. Потому что я Марс. — Не считаю. И ты бы никогда меня не ударил. Для Марса это слишком мелко. — Но я не Марс, Джей-Джей. И я думал тебя ударить не просто так, а чтобы ты мне ответил, чтобы мы подрались. Только я не хотел побеждать. Ты понимаешь. Если честно, теперь мне кажется, что моя программа больше подошла бы тебе. — Может, ты и не хотел побеждать, но ты победил. Меня и, наверное, себя. Вообще, я бы не стал переносить на лед то, что произошло между нами здесь. Ты выбрал свою программу раньше. — Я выбрал ее, думая о тебе. — Потому что я выиграл чемпионат мира. Но у тебя есть и другие соперники, не стоит о них забывать. Они еще немного посидели молча. Старики с соседней скамейки в какой-то момент незаметно исчезли, а их место заняли три девушки, которые пили пиво и обсуждали что-то ленивыми, сонными голосами. Мрак сгущался в углах и щелях, везде, куда не добивал свет фонарей. По улице справа у самой крыши пронеслась и растяла в темноте летучая мышь. Джей-Джей сделал последний глоток и опустил руку с бокалом, оперев ее кистью о колено. — А «Метаморфозы»? — спросил Юра. — Почему ты их выбрал? — Мне понравилась музыка. Я хотел быструю, стремительную программу, метался от одного варианта к другому и в конце концов остановился, конечно, на самом сложном. Плюс, тему изменений можно интерпретировать по-разному. Видишь, как я не пытаюсь привязать свою программу к нашим отношениям? Джей-Джей громко и неестественно засмеялся. Соседки умолкли и дружно посмотрели на них, прежде чем вернуться к своему разговору. «Насчет наших отношений, — подумал Юра, специально облекая мысль в конкретные слова. — Мне кажется, нам пора их обсудить». — На самом деле, теперь она будет о тебе, — сказал Джей-Джей. — О том, как я бежал за тобой в тот субботний вечер, как все во мне бежало за тобой, спотыкаясь на каждой кочке и меняясь прямо на ходу. Совершая метаморфозы. Кафку оставим где-нибудь за скобками, для более прямолинейных толкователей. Хочешь еще вина? Или пойдем? — Пойдем. Юра встал и отнес оба бокала в бар. Сына Джины — Тони — он попросил передать привет матери и довольно косноязычно, смущаясь и запинаясь через слово, слишком витиевато пожелал ей счастья в новом браке. Что-то из его объяснений Тони все-таки понял — возможно, что-то свое — и бойко поблагодарил, показав в улыбке залезающие один на другой мелкие зубы. Юра не знал, о чем еще говорить, а Тони как будто ждал продолжения, с явным любопытством ощупывая его лицо до черноты карим блестящим взглядом. Это было неприятно. Юра подвинул бокалы ближе к нему, отвернувшись, пробормотал дежурное прощание и, стараясь не ускорять шаг, направился к выходу. Ответное радостное «чао» подтолкнуло его в спину, когда он перешагивал порог. Несмотря на то, что было уже поздно, они не пошли сразу в отель, а молча взбирались выше по холму, на котором стоял город, до тех пор, пока не оказались возле музыкальной школы. В сквере не было ни души, и тишину нарушал только легкий шепот их шагов. Впрочем, впечатление было обманчиво: на самом деле их окутывало плотное звуковое полотно, которое ткалось прямо в воздухе из шелеста листьев, писка и жужжания ночных насекомых, хлопанья и скрежета дверей и ставен, рева машин и мягкой трескотни велосипедов и еще множества непонятных, одиноких или раз за разом повторяющихся, громких или едва слышных нот. С каждым движением они толкали это полотно, размазывали по нему свои тела, которые отпечатывались на нем только у Юры в воображении — однако мысль об этом помогала ему верить в то, что, уехав отсюда, они не исчезнут бесследно. Не произнеся ни слова, они дошли до площадки над обрывом и встали у бетонного ограждения. Внизу было совсем темно, и в темноте лениво ворочались бесформенные пятна деревьев. Джей-Джей придвинулся ближе к Юре, вжался бедром в бедро, взял его за руку и переплел их пальцы. — Ты придешь ко мне ночью? — спросил он. — А ты как думаешь? Я прихожу к тебе каждую ночь. — И каждую ночь я боюсь, что тебя не будет. Что я усну в одиночестве, а утром обнаружу, что мне все приснилось. У нас осталось мало ночей. Это были едва ли не первые его слова, указывающие на то, что он тоже слышит неумолимую поступь времени. У самого Юры все хуже получалось жить одним моментом, раз за разом вырезать единственный кадр из пленки, которую время размеренно крутило вперед, и рассматривать его, затаившись в углу и надеясь, что оно не заметит пропажи. — Я приду, — сказал Юра. Джей-Джей в ответ сильнее сжал его руку. Ночью, однако, все пошло немного не так, как он ожидал. Они с Гошкой легли примерно в одно время, и Юра выждал свои обычные двадцать минут, но, когда он, одевшись и обувшись, уже сделал пару шагов к двери, Гошка поднял голову и сонным голосом спросил: — Ты куда? — В туалет, — ответил Юра, надеясь, что в темноте не видно кроссовок на его ногах. — Спи. Гошка вздохнул и уронил голову на подушку. Юра зашел в ванную, запер дверь и пустил воду, посмотрел в зеркало на свое бледное лицо. Глаза казались ввалившимися, под нижними веками лежали голубоватые тени. Конечно, спал он в последнее время мало, странно, что никто еще ничего не сказал. В любом случае, лучше по возможности держаться подальше от Фельцмана и Барановской, по крайней мере до отъезда. И мысли об отъезде немедленно окружили его, заставляя пространство сжиматься и давить ему на виски. Когда он вернулся в комнату, Гошка никак не отреагировал, но он все равно разулся и лег, накрылся одеялом и, чтобы отвлечься, начал вспоминать свои новые программы со всеми связками. Вспоминать их вне льда было скучно, и в какой-то момент его, очевидно, сморил сон. Проснулся он внезапно, одним моментом, и сразу же понял, что прошло какое-то время, возможно, много времени. Он сел и в панике полез в карман за телефоном, одновременно пытаясь сунуть ноги в кроссовки. Было почти два, значит, он продрых не меньше полутора часов. Уже нисколько не заботясь о том, чтобы не разбудить Гошку, он бросился к двери и распахнул ее, немного ожидая столкнуться с Джей-Джеем в коридоре. Но коридор был пуст и темен, и он побежал на третий этаж, свернул направо, остановился у последней комнаты перед чуланом и громко постучал, нервно приплясывая на месте. Ответа не было, и он постучал еще раз, а затем еще, удерживаясь от того, чтобы заколотить в дверь ногами. Прошла минута, потом две, но ему так никто и не открыл. Не зная, как поступить, Юра пару раз прошелся по этажу из конца в конец, ероша себе волосы и растирая ладонями лицо. Мелькнула мысль разбудить Отабека, попросить его о помощи — но о какой? Не лучше ли разбудить Мону? Ладно, если бы Джей-Джей просто очень крепко спал, однако Юра помнил, что спит он совершенно обычно, как все, ведь они за последние дни уже не раз засыпали и просыпались вместе. Вдруг с ним что-то случилось? Но что могло случиться — он молодой, здоровый, он спортсмен. Просто его нет в номере. Его нет в номере, не было на втором этаже, тогда где же он? Юра встал у лестницы и приказал себе думать. Если Джей-Джей ушел, то он мог уйти куда угодно, хоть в город, хоть на озеро, и тогда искать его бессмысленно, но хотя бы по территории отеля и окрестностям пошариться можно. Выровняв дыхание, Юра начал спускаться вниз, собираясь выйти на задний двор, но на втором этаже вспомнил про террасу. Стоило сначала проверить там. Он увидел Джей-Джея еще за пару шагов от стеклянной двери и сразу почувствовал ни с чем не сравнимое облегчение. Он взялся за ручку, нажал на нее и дернул одновременно, отчего дверь взгремела особенно громко. Джей-Джей, который сидел на стуле вполоборота к ней, быстро повернулся, хмуря брови. — Вот ты где! — выпалил Юра. Джей-Джей прижал палец к губам, но он не сразу осознал смысл этого жеста и продолжил: — Блядь, почему мы до сих пор не обменялись телефонами? Я чуть весь этаж… Джей-Джей вскочил с места, одним прыжком оказался рядом с ним и, схватив его одной рукой за плечи, ладонью другой накрыл его рот. — Замолчи, — прошептал он. — Мы не одни. Юра сглотнул и потряс головой, и тогда Джей-Джей убрал руку и потащил его к перилам со стороны двора. Там он снова поднес к губам палец, а потом указал вниз. Уличный фонарь горел, освещая небольшое пространство за гостиницей, и было видно, что в ближней к террасе беседке сидят двое — Юра почти сразу узнал Милу и Сару. Сидели они не на лавке, а на ее спинке, поставив на саму лавку ноги, что, наверное, довело бы Фредерику до инфаркта. Теперь стало слышно, как они о чем-то тихо разговаривают. Джей-Джей, дождавшись, пока он насмотрится и повернет голову к нему, взял его за руку и потянул назад. Они вернулись в коридор, и Юра проверил, плотно ли закрылась дверь, прежде чем спросить: — Давно они там сидят? — Сидели, когда я пришел. Я думал уйти, но мне все равно не было слышно, о чем они болтают, так что я остался. Юра вздохнул и помял зубами нижнюю губу. — А ты тут сколько? — Не очень долго. Может, минут сорок. — Я уснул, прости. — Я так и понял. Тоже собирался спать, но меня начали донимать мысли. — Какие? — Разные. — Скажи мне. — Просто подумал, что, раз осталось так мало ночей, ты решил не тянуть резину и покончить со всем сразу. — Юра открыл рот, но Джей-Джей остановил его жестом руки. — Понимаешь, я знаю, что это не так. Но если я знаю, что это не так, допустим, одной частью головы, другая в это же время взращивает страхи и сомнения. Они увеличиваются до необъятных размеров, и они связаны не только с тем, что ты можешь не прийти сегодня. Мог не прийти. — Я не мог не прийти. — Самая ужасная мысль, Юра, вот какая: не было ли бы лучше, если бы ты не пришел. Ладно, пойдем наверх. Они поднялись на третий этаж в полном молчании, и только после того, как Джей-Джей запер за ними дверь, Юра почувствовал, что его голос достаточно крепок для ответа. — Не было бы. Джей-Джей схватил его за голову и несколько раз мокро и неаккуратно приложился губами к губам. — Я знаю, что не было бы, — пробормотал он. — Извини, я не должен был так говорить. — Опять луна. — Нет. — Джей-Джей едва заметно улыбнулся. — Сейчас луны не видно, тучи наползли. День завтра будет пасмурный. День и правда оказался пасмурный и вдобавок очень душный, так что Юра уже вовсю обливался потом, пока они с Отабеком добрались до катка. Они, как обычно, выдвинулись раньше, чем автобус, но из-за духоты или просто из-за двухнедельной усталости тащились слишком медленно и явились в итоге позже всех остальных. Юра уронил сумку возле своего шкафчика, оглянулся и нашел взглядом Джей-Джея, который тоже смотрел на него, а потом громко сказал Отабеку: — Я быстро в душ, а то весь потный. Не жди, я опоздаю, наверное. — Да лучше после трени, не? — Не могу, мерзко как-то. Просто ополоснусь. Я недолго. — Ну как знаешь. Юра быстро скинул с себя всю одежду и обернулся полотенцем, а затем, ни на кого больше не глядя, направился в душ и встал в дальней кабинке справа. Он повернул лейку так, чтобы струя не лилась ему на голову, и принялся растирать по телу воду, которая оказалась несколько теплее, чем обычно, возможно, потому что он за сегодня стал первым, кто открыл в спорткомплексе кран. Прошло сколько-то времени, но он не имел понятия сколько: одна минута или десять. Впрочем, вряд ли десять, скорее минут семь. Что если Отабек все-таки решил его дождаться? Что если кто-то другой тормозит и никак не уходит в зал? — Ты с ума сошел. Джей-Джей, вынырнув из-за полустенки, зацепил полотенце за крючок и шагнул вплотную к Юре. Юра тут же положил руки ему на плечи, чтобы он никуда не сбежал по крайней мере сразу, и развернулся вместе с ним так, чтобы вода лилась между ними. — Там еще кто-то остался? — Нет, все ушли. Они заметят, что нас обоих нет. — Пусть замечают. Мне надо было… Не договорив, Юра опустил руку на член Джей-Джея, который немедленно начал твердеть в его ладони. Это было потрясающее ощущение: как будто нечто живое прямо у него в руке просыпалось ото сна, встряхивалось, напрягало все силы. Джей-Джей обнял его за пояс и прижал к себе. Они поцеловались, невольно нырнув под воду, которая равнодушно потекла по их лбам, носам и щекам. Волосы, разумеется, тоже намокали — Юра хотел этого избежать, но теперь ему стало все равно. В рваном темпе двигая кистью, он дрочил окрепший и налившийся жаром член, и Джей-Джей, быстро расцеловав его шею, тоже принялся помогать ему рукой. Тяжело дыша, уперевши лоб в лоб, они смотрели вниз, туда, где неравномерно двигались, задевая друг друга костяшками, их руки. Юрина головка, не слишком крупная, раз за разом утопала в ладони Джей-Джея, полностью исчезала из виду и появлялась снова: зрелище оказалось даже более завораживающим, чем ощущения, которые были, в сущности, очень прямолинейны и которые Юра только подстегивал по прямой, стараясь быстрее достичь оргазма — помня о том, что им нельзя задерживаться надолго. Но Джей-Джей его опередил, забрызгав мутным белым семенем его живот и бедро, когда он сам еще только чувствовал первые завязки, — а потом опустился на колени и обхватил его горячим ртом, и в конце, как обычно, выпил его досуха. Юра дрожащей рукой погладил его по мокрой голове. Джей-Джей вскочил на ноги и оставил на его губах небрежный, полный то ли воды, то ли слюны поцелуй. Они быстро оделись, стоя спиной друг к другу каждый у своего шкафа. Вчера они так и не стали трахаться, они просто лежали на кровати Джей-Джея и целовались, трогали друг друга, изредка перебрасывались репликами обо всем и ни о чем до тех пор, пока не забрезжил рассвет и Юра не ушел досыпать к себе. Поэтому, наверное, к утру напряжение стало невыносимым, но теперь, когда оно схлынуло, вместе с посткоитальной хандрой Юру захлестнула паника: что если так будет каждый раз? Что если его тело, попробовав этот наркотик, теперь не сможет без него жить, и в понедельник, когда он проснется в Питере один в пустой квартире, его просто разорвет на части от всего, что накопилось внутри? И даже если допустить, что нет никакого чувства, что есть только прикосновения, которые насыщают желание и не затрагивают ничего больше, — даже если это правда, может ли сила тоски оказаться настолько велика, что ее происхождение будет уже неважно? До понедельника оставалось всего два дня и кусок воскресенья, который они все равно не смогут провести вместе. Едва Юра подумал об этом, ему стало так тошно, как еще никогда, кажется, не было раньше. Бросив обратно в шкаф свою тренировочную кофту, он развернулся, перепрыгнул низкую скамейку и обхватил со спины Джей-Джея, который в это время надевал носок и потому едва не потерял равновесие, однако успел опереться о шкаф и спасти их обоих от падения. — Ты чего? — спросил он. — Просто. Юра не отпускал его, его руки отказывались разжиматься. Джей-Джей разжал их силой, но не сбросил, а медленно повернулся, оставаясь в их кольце, а потом переложил их себе на плечи. — Все хорошо, — сказал он. — У нас все нормально, Юра. — Да, — согласился Юра и почти услышал собственный так и не вырвавшийся наружу язвительный хохот. Фельцман, когда он наконец вышел на лед после разминки, сокращенной до абсолютно необходимого минимума, недовольно заметил: — Какой-то у тебя вид все время… квелый. Италия тебе в этот раз на пользу что-то не идет. Юра пожал плечами: ответить ему было нечего. Фельцман тяжко вздохнул, покачал головой и указал рукой Юре за спину. — Ну, езжай, займись пока чем-нибудь, я к тебе потом подойду. Ты у нас еще ничего, а у других вообще программ все равно что нет. И не посмотришь здесь толком. Надо все-таки меньше народа брать на будущий год. Как раньше, только наши и парочка итальянцев. — Фельцман посмотрел на Юру и, видимо, заметив, что выражение его лица изменилось, добавил: — И Алтына еще можно, он тоже наш в некотором роде. — Вы так-то постоянно говорите, что мы в развале, — как мог небрежно сказал Юра. — А к стартам всегда все готовы. — Через мои нервные клетки готовы. Давай, давай, не морочь мне голову. Фельцман замахал на него обеими руками, и он откатился спиной вперед в дальнюю часть катка, где чуть не врезался в Милу, которая схватила его за плечи и громко крикнула ему прямо в ухо, чтобы он был осторожней. Джей-Джей спустился из зала, на ходу пальцами зачесывая назад все еще не высохшие волосы, и сел на трибуну, чтобы надеть коньки. На его появление, кроме Юры, кажется, никто не обратил внимания. А Юра не хотел отводить взгляда от его плечей, перекатывающих мышцы под тканью кофты, в то время как его пальцы завязывали шнурки, от его блестящих волос и открытого лба, от складки, проложенной усилием между его бровей. Он знал, что должен запоминать. На следующую неделю и кто знает на сколько еще долго. В этот день Фельцман к нему так и не подошел: видимо, решил наконец отработать деньги, уплаченные иностранными федерациями, и все время потратил на итальянцев, Отабека, Джей-Джея и даже Мону, которая, впрочем, и раньше своего не упускала, не стесняясь дергать его по малейшему поводу. На вечерней тренировке кто-то вдруг начал фотографироваться и запустил цепную реакцию: фотались Фельцман и Барановская с итальянцами, Фельцман с Моной, Гошка с юниорами, Барановская с девушками, Мила и Сара с Дена, который для Милы, по крайней мере, точно ничего не сделал и, по Юриному глубокому убеждению, сделать не мог, — в конце концов Гошка притащил селфи-палку и заставил всех собраться вместе. Юра, упорно пытавшийся не обращать внимания на массовое безумие и мирно тренировавший сальхов в своем углу, подъехал самым последним к борту, у которого все столпились, чтобы в кадр влезли не встававшие на коньки Барановская и Супьян. Он скромно приткнулся с краешку, однако Джей-Джей, следивший за ним пристальным взглядом — взглядом, который он безошибочно чувствовал сначала на своем лице, а потом на затылке, — пролез позади Франческо и, оказавшись рядом с Юрой, положил руку чуть выше его талии: не обнимая, а просто прижимая ладонь к его спине, то ли для того, чтобы ее не было видно на снимке, то ли силясь подчеркнуть этим жестом, гораздо более интимным, чем дружеские объятия, выросшее между ними яркое, как солнце, и болезненное, как ожог… нечто. — Готовы? — крикнул Гошка. — Улыбнитесь хоть! Однако Юра улыбаться не стал — это не отражало бы то, что происходит у него внутри, и он не хотел, чтобы фотография лгала вдобавок к тому, чтобы недоговаривать. Он хотел смотреть на нее через месяц или через полгода и видеть на ней прижатую к его спине ладонь. На случай если ему останется только это. Тем вечером они окончательно обнаглели и вместо того, чтобы поесть в отеле, отправились ужинать в город. Вдвоем, никого не предупредив. Юра старался не думать о том, что будет отвечать на «ты где?» от Отабека, Милы или Гошки, но сообщения не приходили, и, когда им принесли заказанную пасту, он уже перестал их ждать. Он вообще о них забыл. Джей-Джей под столом толкал его кроссовок своим, поднимал ногу и прижимал щиколотку к его икре. Они разговаривали вяло, то и дело теряя нить, надолго погружаясь в молчание, сейчас почему-то избегая смотреть друг на друга и постоянно упираясь взглядом в стол или в собственные колени. Паста наверняка была очень вкусной, но Юра выковырял из своей порции все креветки и понял, что у него больше нет аппетита. Он заметил, что Джей-Джей тоже возит остатки спагетти по тарелке, изредка поднося ко рту вилку, с которой макаронины успевали сползти, оставляя только томатный соус. Посетителей в выбранном наугад ресторане в пятничный вечер было довольно много, ни у кого из официантов не было времени прыгать вокруг них двоих, предлагая заказать десерт или кофе, и поэтому они бессильно сидели над остывшей пастой, лишь изредка преодолевая норовящую втиснуться между ними тишину, которая в одну минуту казалась Юре исполненной понимания, а в другую — неловкой, душной, тишиной двух людей, которые не знают друг о друге ничего и не очень стремятся узнать. Впрочем, если бы верным было второе, ему следовало бы чувствовать облегчение, однако он не чувствовал ничего и близко похожего. Его голова тонула в кислом и дурно пахнущем тумане отчаяния. — Какая у тебя «бэшка»? — спросил он, в очередной раз роняя вилку на ком остывших макарон. — Как обычно, «Классика». — Джей-Джей поставил ноги с внешних сторон от Юриных и коротко сжал его колени своими. — А у тебя? — Ломбардия. — Это же где-то рядом? — Относительно. Это в Бергамо. А этапы? — Канада и Франция. Ты? — Россия и Япония. Джей-Джей усмехнулся и покачал головой. Все фишки были разложены, и теперь оставалось только допрыгать по ним по финиша, то есть до вывода о том, что в этом году они увидятся, только если оба попадут в финал Гран-при, а потом задать вопрос, хотя бы самый общий. Но Юра этого не сделал, и Джей-Джей тоже не стал развивать тему в глубину, а потянул ее в сторону: — Я думал в этом году не просить Канаду, — сказал он. — Дополнительный прессинг. Но в итоге решили так. — Нынешнему поколению фанатов сложно было бы представить канадский этап без тебя. — Намекаешь на то, что я слишком давно катаюсь? — Просто объясняю сам себе, почему ты не хочешь доехать хотя бы до Штатов. — Ты же сам знаешь, что здесь все сложнее. Есть ожидания, обязательства… — Джей-Джей кашлянул и снова подцепил вилкой спагетти. — Не выйдет просто сорваться с места и куда-то там доехать. Куда бы то ни было. — Ну, я не говорю, что ты должен сейчас перекраивать сезон, — сказал Юра, хотя что-то такое действительно просилось на язык. Еще не поздно было дозаявиться на дополнительные «бэшки». — Сейчас уже ничего не перекроишь. В плане этапов. Юра качнул головой, соглашаясь с этим. Джей-Джей выпустил вилку, которая жалобно звякнула о тарелку, неловко двинув рукой, сбросил на пол салфетку и полез под стол ее доставать. Юра не подумал о том, что он делает это специально, пока рука не схватила его за лодыжку, а губы не прижались к коленке — всего на секунду, но по его бедру пробежала и распласталась пятном в паху дрожь возбуждения, а все мышцы напряглись, готовя его тело к тому, чтобы ответить на вызов, хотя место для этого было совершенно неподходящее. Однако Джей-Джей был, наверное, прав, уходя от трудных разговоров. Разговоры обесценивали неожиданное, замысловатое переплетение их жизней, низводили его до интрижки, до курортного романа, который, если и не подразумевает продолжения, все-таки несет в себе его возможность, но их история была скорее сродни переходу на другой план, словно дикое божество из параллельного мира решило вдруг попробовать жизненного супа, в котором испокон веков барахтаются все люди, а они вдвоем случайно попали в хрустальную чашу, которой оно этот суп зачерпнуло, и, оказавшись вне времени и пространства, может быть, против воли взглянули в его мутные, непонятные, невообразимо прекрасные, неописуемо страшные радужные глаза. И если они не могли обсуждать это — а это они обсуждать не могли, потому что нужных слов просто не существовало, — то не стоило по крайней мере унижать друг друга вопросами о будущем, в которое из хрустальной чаши хода нет. Божество могло их уничтожить, могло их копировать, чтобы двое остались здесь навсегда, а еще двое вернулись и жили бы дальше, могло швырнуть их обратно в суп с такой силой, что их разметало бы на километры друг от друга — хотя, если они будут держаться за руки… Единственным, что было им доступно, что не разрушило бы, не опошлило их хрупкую чувственность, их первобытную близость, оставалось только не дать себе и друг другу забыть именно ее. И Юра изо всех сил запоминал дурацкий поцелуй в коленку — добавляя его к тем, которые Джей-Джей оставил на этом же самом месте в ту ночь, когда они сидели на террасе под зловещей луной, к тем, что память его тела уже бережно хранила, — и знал, что, когда он в каком-нибудь падении посадит на эту коленку синяк, оставшиеся в прошлом поцелуи заживят его в один день, поскольку воспоминания о них настолько ярки, что они становятся почти материальны — или, лучше сказать, чуть более чем материальны. Юра протянул руку и двумя пальцами тронул запястье вынырнувшего из-под стола Джей-Джея, который ответил ему одним из своих темных, глубоких взглядов. И Юра не мог ничего знать наверняка, но был отчего-то уверен в секунду назад осенившей его догадке: этот взгляд выражал не столько желание попробовать, сколько желание запомнить, и с самого начала Джей-Джей собирался именно запоминать, но только короткие вспышки, отдельные моменты, как фотографии. И он, должно быть, как и Юра, боялся, что памяти не хватит на все. — Ты не забудешь, — сказал Юра. Джей-Джей прикрыл глаза. — Есть такие точки, идти с которых можно только вниз, — ответил он. — Но я не хочу вниз. — Может быть, это не точки. — А что? — Вершины холмов. Когда ты спускаешься с одного холма, то можешь подняться на другой. — Но вдруг я не хочу на другой? — Тогда ты можешь снова подняться на тот же самый. Если тебя смущает движение назад, достаточно просто развернуться лицом вперед. — Но это будет самообман. — Не будет. Земля круглая, у нее нет начала и конца. Старты и финиши — просто условности. — Это все красиво звучит. — Джей-Джей открыл глаза и усмехнулся. — Но общего с жизнью в этом мало. — Мало, но кое-что. Куда бы ты ни пошел дальше, ты был здесь. Вместе со мной. Ты меня помнишь. — Я тебя помню, — эхом отозвался Джей-Джей. — Юра, я… — Как думаешь, — перебил его Юра, — завтра будет дождь? Джей-Джей немного помолчал, наверное, размышляя, не стоит ли вернуть разговор в прежнее русло, но потом все-таки ответил: — Должно быть. Сегодня весь день нагнетает. — А я еще ни разу здесь не купался. Да я вообще не купался в этом году. В отпуск ездил к деду в Москву. — Ты хочешь завтра пойти купаться? — Не завтра, сегодня. Раз завтра может быть дождь. Сейчас. — Прямо сейчас? Но мы ничего не взяли, ни полотенец, ни плавок. — Ну и что? — То есть ты хочешь пойти в безлюдное место нырять голышом в темноте? Не слишком ли опрометчиво для спортсмена, защищающего престиж страны на международных соревнованиях? — Опрометчиво надеяться, что плавки защитят твой… престиж. Это просто ткань. Но если ты боишься… — Я не боюсь. Я беспокоюсь — в том числе и за тебя, между прочим. Джей-Джей старался говорить строго, но его глаза смеялись, а губы подрагивали, норовя сложиться в улыбку. Юра вытянул шею, поймал взгляд одного из официантов и помахал рукой. — Ты же не будешь это доедать? — спросил он. — Честно говоря, мне кусок в горло не лезет. Юра кивнул, глядя в глаза, которые в одно мгновение вновь наполнились тоской. Он не хотел видеть их такими. Ему вдруг показалось, что в ресторане стало как-то особенно шумно, что все одновременно повысили голос, пытаясь перекричать друг друга, и при этом продолжали стучать приборами по тарелкам и шумно откашливаться и причмокивать. Он едва дождался, пока им принесут счет, а затем — картридер, который несли почему-то намного дольше, и смог расслабиться, только когда они вышли на улицу. Уже стемнело, и фонари сеяли рассыпчатый свет на дома, вечером казавшиеся совершенно одинакового темно-рыжего, отливающего серым цвета. Воздух стал как будто гуще и тяжелее и сразу же неприятно налип жарким компрессом на кожу. Хотелось и в самом деле поскорее залезть в воду. Джей-Джей, должно быть, считал так же, потому что они, не сговариваясь, взяли очень бодрый темп и оказались у последнего спуска к озеру всего за каких-нибудь двадцать минут. Освещая дорогу телефонными фонариками, они пробрались к заводи, которую по крайней мере Юра уже считал их местом: там они впервые стали единым целым, там они встречали солнце, а еще раньше там же он лежал на склоне, смотрел на голые плечи, на голую спину Джей-Джея и уже, наверное, чувствовал, что просто так не обойдется, что он замечен, пойман, обречен и любые его попытки изменить будущее закончатся провалом. Впрочем, ни одной попытки он так и не сделал. Джей-Джей выключил фонарик, Юра последовал его примеру, и на контрасте темнота показалась особенно глубокой. Они шагнули друг к другу и поцеловались медленно и нежно, как, пожалуй, еще никогда не целовались раньше. Тьма скрадывала шероховатости, делала все мягким, текучим, податливым, и Юра уже даже не прижимался, а как бы вкладывал свое тело в чужое, или, вернее сказать, оба их тела льнули друг к другу, словно два куска пластилина, находили друг в друге все выемки и неровности и заполняли их собой. Юрины мысли двигались с той же плавной медлительностью, точно так же кружились на одном месте, то обретая форму, то превращаясь в туман, и поэтому он не заметил, как они разделись, только понял вдруг, что они касаются друг друга не через ткань, а обнаженной кожей, что ни в одном месте между ними нет ничего, что могло бы стать хотя бы условной преградой. Джей-Джей водил ладонями по его голой спине и ягодицам. Юра лениво подумал о том, что они совсем на виду, что, если кто-то решит вдруг пройти берегом, то сразу заметит их, но это перестало быть важным — к тому же он знал, что никто сюда не заглянет, просто потому что судьба не могла с ними так поступить. — Идем? Джей-Джей взял его за плечи и, чуть отодвинув от себя, заглянул ему в лицо. Юра постарался улыбнуться в ответ ярко, дерзко, с вызовом, как будто они решили искупаться ночью только от избытка энергии, только чтобы разбить монотонность дней. Держась за руки, они ступили в воду, которая была холодной, хотя, если бы Юру кто-то потом спросил, какой она была, он бы не раздумывая ответил: как парное молоко. Но спрашивать было некому, потому что никто не знал и никто не должен был узнать. Они забрели в озеро по колено, и после этого наклон резко увеличился: через несколько шагов вода уже доставала Юре до пояса и щекотала его нижние ребра короткими волнами, порожденными их вторжением. Джей-Джей отпустил его руку, подмигнул ему, наклонился и, подобравшись, одним мощным движением врезался в черноту. — Не заплывай далеко! — крикнул Юра. Джей-Джей отплыл на несколько метров и, сделав петлю, вернулся к нему. Холодные руки схватили его под мышками и потащили вперед. — Эй! — возмутился Юра. — Не стой так, а то замерзнешь. Здесь не настолько тепло, надо двигаться. Юра покорился, позволив Джей-Джею отступать до тех пор, пока его собственные ноги не перестали касаться дна. Джей-Джей еще стоял, но вода заплескивала его подбородок. Юра обхватил его ногами выше тазовых костей, чувствуя под ягодицами пока податливый бугор члена, и обвил руками его шею, подтягиваясь выше. Джей-Джей довольно засмеялся и беспорядочно расцеловал его щеку, к которой прилипли пряди намокших волос. — Ты умеешь плавать? — спросил он. — Очень своевременный вопрос. — И все же? — И все же умею. Джей-Джей еще несколько раз приложился губами вдоль его скулы и возле уха. Юра покачал бедрами, ощущая, как крепнет под ним член. Вода одновременно помогала и мешала ему двигаться, тянула в сторону, словно пытаясь подсказать как лучше, — и уже вовсе не казалась холодной: Юра знал, что он просто к ней привык, но ему нравилось думать, будто она нагрелась от тепла их тел. В воде Джей-Джей легко держал его под бедра, и он освободил одну руку, отвел ее за спину и вниз, в глубину, и накрыл ладонью головку. Для этого ему пришлось выгнуться вперед, толкая грудью грудь Джей-Джея, будто в попытке оказаться к нему ближе, когда стать ближе было уже нельзя. Джей-Джей двинул бедра вперед и вверх, чтобы проехаться членом по его промежности и дальше, в его руку. Вода вносила свои коррективы, но благодаря ей же кожа легко скользила по коже, словно была из мягчайшего шелка. Тем не менее Юра собрал в кучу остатки разума и разжал пальцы. — Мне кажется, не стоит делать это в воде, — сказал он. — Не стоит. Джей-Джей, однако, не перестал о него тереться, будто просто не мог сдержаться, хоть его движения и стали менее размашистыми. Юра отпустил его шею, с силой толкнулся коленями ему под ребра, выпрямил ноги, перевернулся на живот и поплыл прочь от берега. — Догоняй! — крикнул он, повернув голову вбок. Джей-Джей догнал его в несколько секунд: плавал он, очевидно, намного лучше. Юра попытался вильнуть в сторону, но Джей-Джей схватил его за щиколотку и с притворно возмущенным: «Дразнишь меня?» потянул его к себе. Юра ожидал этого, однако не рассчитал его силы. Не успев развернуться — и едва успев вдохнуть, — он ушел под воду. Джей-Джей моментально нырнул за ним и, схватив за плечи, помог ему выбраться на поверхность. Все произошло в считанные мгновения, у него даже не было времени испугаться, но, когда они оба были под водой, на кратчайшую долю секунды он почувствовал, что в мире они действительно одни, потому что все окружавшие их до этого звуки, звуки, о которых они не думали, которых не замечали, но которые всегда были рядом, исчезли, оставив их в полной тишине, вдвоем, друг напротив друга, глаза в глаза. Конечно, он не мог успеть и в самом деле почувствовать нечто подобное, да и под водой было слишком темно, чтобы что-то там разглядеть, — он придумал это после как доказательство того, что даже природа признала их право на уединение и оставила их без свидетелей, придумал и убедил себя, что они и впрямь замерли, застыли под водой, что вокруг не было ни звука, что они посмотрели друг другу в глаза — и что Джей-Джей тоже это запомнил. — Извини, — пробормотал Джей-Джей, пытаясь убрать волосы с его лица. — Я перестарался. — Все нормально, забей. Юра отплевался, протер глаза и опять ухватился за его плечи. Его собственные ноги не доставали до дна, но Джей-Джей легко держал на воде их обоих. — Пойдем на берег? — спросил он. — Сейчас, еще немного. Юра крепко обнял его за шею и прижался затылком к его уху. Вода едва заметно поблескивала в рассеянном свете, который сообща создавали далекие городские фонари, огни разбросанных по холмам домов и скрытая за облаками луна, но только вблизи, а дальше граница между озером и землей терялась, и можно было представить, что вода вообще нигде не заканчивается, что они дрейфуют по волнам океана, берега которого от них так далеко, что уже неважно, существуют они в принципе или нет, и поэтому бессмысленно к ним стремиться, бессмысленно стремиться куда-либо, когда можно просто быть здесь и сейчас. Тем более что здесь и сейчас им было так хорошо. *** В субботу тренировались только с утра, и назвать это тренировкой было сложно. Фельцман позволил всем немного покататься, а сам в это время пошел по кругу вдоль бортика арены, раздавая бесполезные советы (надо поверить в то, что ты это можешь; придется пробовать много раз, прежде чем получится; перед прыжком следует думать о прыжке) не только своим, но и иностранцам, которые его вряд ли понимали, несмотря на то, что он честно пытался сказать по-английски хотя бы треть слов. Джей-Джею Фельцман сообщил, что он выглядит уставшим и что ему, похоже, стоит у себя в Канаде чуть больше времени уделять ОФП. Юра, услышав это, прыснул, покачал головой, а потом переместился по другую руку от Джей-Джея, чтобы не оказаться на пути у Фельцмана, продолжившего свой обход. Джей-Джей зацепил его взглядом, который не светлел со вчерашнего вечера, и ему сразу же стало несмешно. Фельцман пошел на второй круг и уже снова подбирался к нему, когда появился Дена. После этого тренировка фактически закончилась: Фельцман собрал всех у бортика и начал рассказывать, как хорошо они поработали и как многого добились. Это было вполне классическое вранье, но сегодня оно казалось особенно ненужным. Дена застыл рядом с Фельцманом с зубастой улыбкой на смуглом лице, Барановская за его спиной поджимала губы, а Супьян чуть поодаль вообще уткнулся в телефон. — Что он говорит? — тихо спросил Джей-Джей, вставший слева от Юры. — Что мы не так плохи, как он думал. — Я смотрю, он не разменивается на похвалы. — Это он еще для вас заливает. Для нас в Питере будет совсем другая речь. О том, как мы не набираем форму, не можем выучить проги, и как он нас больше в Италию не повезет. — Но он же повезет. — Повезет, конечно. Пока деньги на это дают, в любом случае глупо не ездить. Юра заметил, что Фельцман недобро на них косится, и прижал палец к губам, а потом повернул голову вперед и краем глаза поймал на себе взгляд Отабека. Отабек, впрочем, почти сразу отвернулся, и Юра сказал себе, что его внимание просто привлек звук их голосов, ничего больше. У него не было времени думать об Отабеке, потому что наступил последний день. Он уже не впадал в панику при этой мысли, и гнетущая тоска, которая раньше начинала грызть его сердце всякий раз, как он вспоминал о том, что их неделя подходит к концу, отступила на задний план и превратилась в нечто вроде меланхолии, но ему хотелось использовать этот день на максимум, до предела, только для них двоих. Однако, когда Фельцман отпустил их, Мила, надевая рядом с ним чехлы, спросила его: — Сегодня-то ты нас почтишь свои присутствием? — В смысле? — Торжественный ужин, в смысле. Еда, винище, тосты. Фредерика с самого утра с недовольной миной. Ну, более недовольной, чем обычно. — А-а, да. Я забыл совсем. Про себя Юра выругался, но лицом постарался не выдать недовольства. Каждый год в последний вечер в столовой составляли вместе три больших стола, чтобы сделать один очень большой, Фредерика и Анна за дополнительную плату готовили что-нибудь эдакое в штучных и что-нибудь традиционное в чрезмерных количествах, Дена привозил вино, и все участники лагеря не меньше двух часов заседали вместе, а потом обычно шли в город или продолжали в номерах. Только на сей раз Юра предпочел бы начать сразу с номеров — точнее, с номера Джей-Джея, — а в столовую не спускаться вообще, тем более что аппетита у него не было всю неделю. — Нет, придется пойти, — сказал Джей-Джей, когда они лежали на его кровати парой часов позже. Юрина голова покоилась на его согнутой в локте руке, пальцы которой перебирали Юрины волосы, немного влажные после быстрого и жадного секса, и близко не утолившего жажду, которая разрасталась тем шире, чем меньше времени у них оставалось. — Не то чтобы меня заботили приличия, но, раз это торжественный ужин, нас наверняка будут искать, если мы не явимся. — И найдут. — Юра хихикнул и, повернув голову, уткнулся носом в подмышку, которая слабо пахла живым, свежим потом. — В какой позе ты хотел бы, чтобы нас нашли? — Я бы не хотел устраивать скандал под конец лагеря. — Джей-Джей погладил, а потом поцеловал его висок. — Но если ты скажешь, мы никуда не пойдем. — Не скажу. — Юра несколько раз быстро прикоснулся губами к его боку в том месте, где была аккуратная круглая родинка. — Скандал точно лишит нас ночи. Надо потерпеть. — Думай об этом как о прелюдии. — Рука Джей-Джея спустилась на его плечо и поползла вниз, пальцы ощупали его локоть так, словно пытались прочесть что-то в складках кожи. — Если получится, я сяду рядом с тобой и каждую минуту буду придвигаться ближе, а потом под скатертью гладить твои коленки. — Это очень мило. Я даже готов на ответный жест авансом. Юра провел рукой по его животу, мышцы которого в ответ приятно напряглись, и погладил всей ладонью его член, устало привалившийся к левому бедру. — Уже? — насмешливым тоном спросил Джей-Джей. — На этот раз не будем торопиться. Юра перекатился и лег на него сверху, уложил голову в выемку дуги, которую образовывали его шея и плечо, прижал плечи к плечам, живот к животу, руки протянул по рукам, а ноги подвинул так, чтобы бедро Джей-Джея оказалось между его собственных. — Тебе не тяжело? — спросил он. — Ты не тяжелый, Юра. Ты ведь мой брат. — Что? — Есть такая песня*. И Джей-Джей вдруг запел. Тихо и не очень, кажется, попадая в ноты, он пел о долгой дороге с крутыми поворотами, ведущими неизвестно куда, о том, что ему хватит сил нести по ней своего брата, и о том, что, если его что-то и гнетет, так это лишь досада: почему всякое сердце не полнится радостью любви к другому, — и Юра чувствовал, как его грудь поднимается и опадает, как поджимается его живот, как напрягается его горло, и в этот момент они действительно были братьями, как были братьями и сестрами все любовники, все мужчины и женщины, все люди. Когда Джей-Джей замолчал, они еще какое-то время лежали в тишине, обмазывая друг друга влажным дыханием. Казалось, что все уже сделано, все уже сказано, что не надо больше ничего решать, не надо думать, не надо даже двигаться, можно просто плыть на плоту воспоминания об этом моменте и о многих других, которые были до него. Правая рука Джей-Джея дрогнула и вылезла из-под Юриной, а потом легла на его талию. Пальцы поехали вниз и залезли между ягодиц, где до сих пор было влажно. Все возвращалось на привычные круги. Юра поднял голову и поцеловал Джей-Джея в щеку, а затем оперся рукой возле его плеча, выпрямился и, сдвинувшись немного дальше, сел на его бедра, так что их члены — пока еще мягкие, расслабленные, неподвижные — оказались рядом. Джей-Джей провел ладонью от его колена до груди, обхватил его плечо и потянул на себя. Юра нагнулся, и они поцеловались нежно и неторопливо, как будто отпущенное им время было бесконечно. Но время шагало мимо них равнодушной и размеренной поступью. В конце концов Юре пришлось уйти к себе, чтобы переодеться и покидать вещи в чемодан — после ужина он совсем не хотел этим заниматься. Гошки не было, чему он поначалу обрадовался, но очень быстро понял, что в одиночестве никто не мешает ему подолгу рассматривать, сминать, прижимать к груди и даже нюхать футболки, с которыми теперь были связаны разные воспоминания: в этой он в прошлую субботу ходил в город, в этой сидел на террасе под луной, пока Джей-Джей прятал лицо у него в коленях, а вот в этой он был в самый первый день, когда Джей-Джей подошел к нему на улице и они говорили о звуках — да, о крыльях стрекоз и хвостах ящериц. Юра хихикнул и приложил футболку к щеке. Наверное, надо было носить все время одну и ту же, чтобы не рассеивать память, если бы он знал заранее… Если бы он знал заранее, не выбрал ли бы он вообще не ехать, придумать предлог и спокойно накатывать свои программы на опустевшем домашнем катке? Ужаснула ли бы его одна возможность? Так ничего толком и не собрав, он надел джинсы и футболку, в которой ходил вчера, и спустился вниз. Джей-Джея еще не было, зато был Отабек, который сидел вместе с Супьяном и помахал ему, когда он остановился в дверях. Юре пришлось сесть рядом с ним, а через минуту с другой стороны от него оказалась Мила, которая в своей обычной манере как будто въехала на стул с разбега и объявила: — Очень классные салфетки купила маме. И масло с трюфелем. — А масло себе? — немного растерявшись, спросил Юра. — Тихо, тихо. — Мила замахала на него руками. — Конечно, не себе. Чтоб я такое жирное масло перед началом сезона ела, Юра, как ты можешь. — Фельцмана нет еще, закрути артистизм. — Так, ну что, все в сборе? — спросил Фельцман где-то справа от Юры. Отвлекшись на Милу, Юра не заметил, как он вошел. С ним были Дена, Гошка с юниорами и Барановская, которая вышла в черном платье, заканчивающемся чуть ниже колен, с ниткой жемчуга на шее. Девушки вообще к вечеру нарядились: Мона, сидевшая по другую сторону стола, нацепила что-то красное и блистающее стразами, накрасила губы в тон и даже, кажется, завила волосы, Мила, на которую Юра теперь посмотрел внимательней, была в бледно-зеленом топе из гладкой блестящей ткани и короткой черной юбке, и даже юная Ася сменила свои привычные яркие майки на белую блузку. Со стороны мужчин единственной уступкой стал, похоже, отказ от шортов. Тем не менее Юра забеспокоился, что ужин может вылиться в нечто действительно торжественное и долгое. Он плохо помнил, как это все происходило в прошлом году или раньше: тогда ему некуда было торопиться. Тогда он замечал и запоминал так ничтожно мало. Джей-Джей появился самым последним, когда Дена уже наполнил все бокалы, а Анна, которая явно осознавала, что сегодня ей придется задержаться дольше, чем обычно, сверкая грозным взглядом, поставила на стол последнюю тарелку, плотно уложенную маленькими бутербродами с домашним паштетом, которые были очень вкусными и которых Юре совсем не хотелось. Сесть рядом с ним Джей-Джей, конечно, уже не мог: он сел напротив, возле Франческо. Справа от него еще оставалось одно свободное место, и Юра всерьез подумал о том, чтобы пересесть туда на глазах у всех. Но в этот момент Фельцман, устроившийся во главе стола, поднялся на ноги, громко откашлялся и, как будто после этого еще кто-то продолжал разговаривать, постучал по бокалу вилкой. — Хотел бы начать с благодарностей, — заявил он, — нашим дорогим хозяйкам за прекрасный ужин. Это достойная точка в конце двух недель, которые мы с вами провели в плодотворной работе — и иногда не менее плодотворном отдыхе… Эта речь оказалась намного хуже, чем та, что была днем, потому что к вечеру Фельцман явно подготовился, порепетировал, припомнил все знакомые ему изъеденные молью выражения и, может, даже глотнул коньяка для улучшения голоса. Иногда Юре казалось, что сама идея лагеря выросла у него исключительно из любви к открытию мероприятий и подведению итогов, а в Питере его уже просто никто не слушал. Питерские особенно не слушали его и теперь, только Матвей, приблизив лицо опасно близко к уху Сары, кажется, переводил ей избранные моменты. Гошка быстро и бесшумно наворачивал салат, Мила положила руки с телефоном на колени и с кем-то переписывалась. Юра отвел глаза от ее мелькающих по экрану пальцев, поднял голову и наконец встретил взгляд, который уже почти прожег в нем дыру. Джей-Джей был в черной рубашке с коротким рукавом, которую, пожалуй, стоило погладить. Юра представил, как распрямляет складки собственной ладонью: желание прикоснуться, оставить на нем свой отпечаток — один из последних — стало вдруг невыносимым. Оно всегда начинало выжигать ему внутренности именно тогда, когда нельзя было ничего сделать, но теперь взялось за него с удвоенной силой. Юра, притопывая под столом ногами, дождался, пока Фельцман закончит свой спич, а когда он, в десятый раз повторив, что в этом году лагерь был одним из самых насыщенных и разнообразных, милостиво разрешил всем «угощаться» (хотя большинство давно уже налегало на закуски), решительно встал и бросил, обращаясь куда-то между Отабеком и Милой: — Я ща. Он обогнул стол справа и пошел к выходу. Если бы Джей-Джей сидел с угла, он мог бы прикоснуться к нему совсем незаметно, тайком, но на деле ему пришлось вильнуть в сторону и протянуть руку, чтобы опустить ее на мятую черную ткань, провести по направлению к себе, немного замедлив шаг, задержать пальцы на краешке плеча, а потом разорвать контакт и, не оглядываясь, продолжить путь: несколько шагов до двери, еще два вправо — и только там он остановился и оперся о стену рукой, однако кисть не выдержала, локоть согнулся, и он привалился к стене всем телом, сполз по ней вниз и оказался на корточках. Двигаться ему больше не хотелось, и все мышцы разом ослабли, а кости словно превратились в желе. Он смежил веки, откинул голову назад и тяжело сглотнул. А после этого кто-то рядом с ним демонстративно откашлялся. Юра вздрогнул и открыл глаза. Напротив него стояла Анна. В руках она держала стопку белых тканевых салфеток с золотой вышивкой по краю. На ней было ее обычное серое платье, которое после ярких цветов в столовой казалось совсем невзрачным. Она приблизилась бесшумно (или, может быть, Юра просто не замечал ничего вокруг) и теперь нависала над ним, точно грозный великан, в дом которого он случайно, сам того не зная, залез. Молчание затягивалось, и Юра, с одной стороны, чувствовал, что будет лучше встать, возможно, извиниться и вернуться в столовую, а с другой, не видел причин, почему бы ему, постояльцу отеля, проживание которого вообще-то полностью оплачено, не посидеть чуточку в коридоре. Хотя основная загвоздка заключалась в том, что силы к нему не возвращались и воли на то, чтобы подняться на ноги, у него попросту не было. Однако сделавшаяся на время подобной статуе Анна вдруг ожила, склонилась ближе к нему и произнесла что-то длинное по-итальянски. Юра покачал головой. — Я не понимаю. Но компрендо. Анна распрямилась, поджала губы, еще немного постояла, теперь сдвинув голову набок, а потом снова нагнулась и неожиданно погладила его по голове. — Андра бене, — сказала она своим грубым хриплым голосом, который от внезапной тишины и ласковости тона стал напоминать треск дров в теплом камине. Юра, правда, все равно не понял, что она имеет в виду. — Да, — ответил он по-русски, — наверное. Анна удовлетворенно кивнула, перехватила салфетки другой рукой и ушла в столовую, из которой через несколько секунд выскочил Джей-Джей. — Эй, ты в порядке? — Он опустился перед Юрой на корточки, взял его за плечи, искательно заглянул в глаза. — Я не знал, надо ли мне выходить сразу, после того, как ты… и надо ли вообще. Отабек, мне кажется, смотрел… Я ждал, пока начнется болтовня… Юра? — Все нормально. — Юра выдохнул, попробовал подняться и с некоторым удивлением понял, что ноги его держат. — Мне просто стало невыносимо. — От Фельцмана? — От всего. Надо вернуться. Юра сделал движение в сторону двери, но Джей-Джей схватил его за локоть, ступил ближе, заставляя его шагнуть назад и упереться в стену, а потом поцеловал его, чувственно и глубоко, долго, почти безмятежно, несмотря на то, что они по-прежнему стояли всего в паре метров от столовой. — Я поднимусь к себе. Чтобы нас не видели вместе, — сказал Джей-Джей. Юра кивнул и не стал смотреть ему вслед, после того как он, оставив на его губах еще один короткий поцелуй, пошел в сторону лестницы. Когда Юра сел на свое место, ни Отабек, ни Мила никак не прокомментировали его отсутствие. Звон вилок и тарелок глушил Фельцмана, предлагавшего тосты, на которые Юра устало поднимал бокал, лишь делая вид, что отпивает из него: сегодня ему не хотелось быть даже чуточку пьяным. Джей-Джей вернулся минут через пять и как ни в чем не бывало заговорил с Франческо. Дена призвал всех выпить за международную дружбу и добросовестное сотрудничество. Будто на что-то намекая. Отабек встал и принялся, как делал это каждый год, по-русски и по-английски благодарить Фельцмана за приглашение в лагерь. Мона и Джей-Джей тоже вскочили и стали активно присоединяться. Фельцман, уже раскрасневшийся от еды и вина, то благодушно кивал, то делано отмахивался от льющихся на него с трех сторон комплиментов. — Как надоело это все, — вздохнула Мила. — А еще ведь и горячее не принесли. На горячее была рыба, которую Юра даже поел, хоть она и оказалась костлявой. После этого многие начали вставать и выходить из-за стола, возвращаться, выходить снова. Мила сказала, что пойдет на задний двор, раз уж дождя до сих пор нет, в конце концов они сюда приехали дышать свежим воздухом, — и удалилась вместе с бокалом. Отабек опять разговорился с Супьяном, с которым, кажется, успел сойтись довольно близко. Анна, проходя мимо, забрала Юрину тарелку и неожиданно положила перед ним на стол гигантское красное яблоко. Юра поднял и вывернул в сторону голову, но Анна уже двигалась дальше, и ее мощная спина, как и всегда, напоминала мрачную серую скалу. Покрывало, которое они с Джей-Джеем испачкали тогда, на берегу, она почистила и вернула без каких-либо комментариев. Могла ли она что-то понять? Покрывало было в земле и пыли, но никаких… прочих следов на нем не осталось. С другой стороны, Юра так много времени проводил в комнате Джей-Джея, что следы могли быть где угодно. Но если она и знает, с чего бы ей ему сочувствовать? Может, он напомнил ей сына или кого-то еще? Анна не выглядела и не вела себя так, будто у нее есть семья, но кто знает. В то же время, даже если она все поняла, даже если он неведомым образом затронул в ее душе какую-нибудь одинокую расстроенную струну, откуда ей знать, что он действительно достоин сочувствия, а не поздравлений? Нет, Анна ничего не знала. Просто увидела, как он почти валяется на полу в коридоре, и пожалела его по одной ей ведомой причине. И покрывало она с этим связать не могла, и видела она его с Джей-Джеем всего раз, в прошлую субботу, неделю назад. Юра никак не мог поверить, что минула всего неделя. Ему казалось, будто прошла целая жизнь. Он снова встал из-за стола примерно через пять минут после того, как Франческа внесла три разных ягодных пирога, которые он не собирался пробовать, хотя сегодня Барановская, пожалуй, ничего бы ему не сказала. К этому моменту из столовой уже исчезли Сара и Микеле, Алиса и Ромка, а Мона пересела к Гошке и раскатисто, картинно отбрасывая назад волосы, смеялась чему-то, что он ей рассказывал. Юриного отступления не заметил вроде бы никто, кроме Отабека, который повернулся, когда он отодвинул стул, и спросил: — Во сколько мы завтра должны ехать? В восемь? — В восемь, — эхом отозвался Юра. — Да, кажется. — Тогда минут пятнадцать восьмого на завтраке? — Да. — Юра до боли в руках сжал спинку стула. Отабек кивнул и улыбнулся. — Спокойной ночи, Юра. Юра лишь мельком подумал о том, стоит ли ему радоваться или беспокоиться, что Отабек не предложил идти гулять или хотя бы допивать вино в беседке на заднем дворе, как они сделали бы в один из прошлых годов. Отабек летел с ними в Питер и собирался провести еще неделю там, с разрешения Фельцмана тренируясь в Ледовом, так что время объясниться с ним у Юры было. А до расставания с Джей-Джеем у него оставалось меньше суток. Они встретились на третьем этаже через несколько минут. Джей-Джей тут же набросился на него с поцелуями, прижимал его к себе одной рукой, другой в это же время пытаясь вставить ключ в замочную скважину. Дверь тряслась и гремела под их общим напором, и если бы кто-то был на этаже, то наверняка выглянул бы в коридор посмотреть, что происходит. Но Отабек с Моной оставались внизу, и они в конце концов открыли замок и попали внутрь незамеченными. Джей-Джей, не выпуская его из объятий, принялся шарить свободной рукой по стене в поисках выключателя, но Юра потянул его сразу к кровати. Им уже не надо было видеть, ведь они и так друг друга помнили. Сегодня старая дрожь неожиданно вернулась, будто телу требовалось все закольцевать, чтобы только не ставить в случившемся точку. Юра не чувствовал неуверенности или страха, но физические ощущения были примерно такими же, как в самый первый раз: вибрации, подергивания, искорки, волны, прокатывающиеся с головы до ног и приводящее в движение все, что в нем способно было двигаться. Джей-Джей избавил его от одежды с быстротой и ловкостью, которые говорили еще не о привычке, но о знании — и о нетерпении, о нежелании размениваться на ложную скромность. Юра расстегнул его рубашку, лежа под ним, однако потом заставил его перевернуться на спину и сел сверху. Его глаза уже могли видеть в темноте, и он не меньше минуты рассматривал лицо Джей-Джея, которое оставалось абсолютно неподвижным, словно восковая маска. Юра провел пальцами от линии его волос по лбу, вдоль правой, а потом вдоль левой брови, вниз по носу, по губам, по подбородку, а затем положил руку на его шею и надавил. Джей-Джей улыбнулся и откинул голову назад, вжимаясь макушкой в матрас, сглотнул, так что его кадык толкнулся в Юрину ладонь, и через верх потянулся рукой к тумбочке. Спустя несколько секунд он уронил на собственный живот перед Юрой пачку презервативов и тюбик смазки, уже третий за эту неделю. Юра ухмыльнулся и отпустил его шею. Он растягивал себя мощными, широкими движениями пальцев, стоя коленями по обе стороны от бедер Джей-Джея, склонившись лицом к его лицу, но не целуя, только дыша ему в рот и иногда касаясь носом щеки или подбородка. Руки Джей-Джея сжимали его под ребрами то сильнее, то слабее, перемещались на ягодицы, а потом сползали обратно и гладили его спину. К тому моменту, когда Юра осторожно опустился на член, они оба тяжело дышали, и Юра чувствовал, как по его виску течет капля пота. Мышцы протестовали, и он приподнялся, почти выпустив член из себя, сел снова, позволяя ему проникнуть глубже. Джей-Джей помогал ему раскачиваться, едва заметно двигаясь навстречу и придерживая его за бедра. Они набрали темп быстро и почти безболезненно, словно две детали единого механизма, скрепленные вместе чьей-то умелой рукой. И Юра знал, что это не должно быть так уж приятно, что ничто у него внутри для этого не приспособлено, и все-таки ему, его телу было отчаянно, немыслимо, до изнеможения хорошо от того, что они делали, того, что он не хотел называть сексом, а хотел назвать другим словом, но не мог, потому что это как раз было бы по-настоящему больно. Когда Джей-Джей кончил — уже после того, как кончил он сам, — он не хотел отпускать его и продолжал двигаться, качаться, сжимать мышцы, которые отказывались слушаться. Но они оба, наверное, слишком устали. Джей-Джей взял его за локти и потянул на себя. Юра лег головой ему на грудь, и под таким углом член наконец выскользнул из него, оставив только ощущение неприятной пустоты. — Я буду спать у тебя, — сказал Юра. — Напишу Гошке, что пойду гулять, он подумает, что я с Отабеком. — Надо поставить будильник, — отозвался Джей-Джей. — Ты собирал вещи? — Пытался, но нет. — Тогда часов на шесть? — На шесть, — повторил Юра. — Мы вообще-то будем спать? — Не уверен, но до утра еще долго. Как было бы хорошо, если бы мы проспали, а про нас все забыли? — Как в «Один дома»? — Ну да. Мы бы заказали пиццу, выбрали номер с самой лучшей кроватью и смотрели рейтинговые фильмы. Как взрослые. — А потом мы бы действительно повзрослели. — И даже состарились. — И ходили бы по вечерам сидеть на городской площади. — Тебе бы этого хотелось? — Не знаю. — Юра крепко зажмурился. — А тебе? — Не знаю. Но мне бы точно хотелось увидеть тебя в финале Гран-при. Пообещай, что Марс всех победит. — Это… — Юра сглотнул дважды, выдохнул и продолжил. — Это не имеет отношения к… к нам. — Нет. Точнее… — Широкая ладонь ласково погладила его спину. — Мне бы хотелось видеть тебя там в любом случае. Но ты сам знаешь, что мы начали не неделю назад, а гораздо раньше. — Я не думаю, что нам стоит об этом говорить. — Наверное, нет. Но нам стоит об этом думать. Ты не пообещал. — Как я могу пообещать? — Боль за глазными яблоками и в висках становилась все сильнее и мешала произносить слова. — Что если я не сумею? — А что если я не сумею? Мы должны. Мы очень многим должны, но себе и друг другу мы должны больше всего, разве нет? И тогда Юра все-таки заплакал. Он ревел, уткнувшись лицом в грудь Джей-Джея, не в силах удержать на месте трясущиеся плечи, и на каждом выдохе повторял, что он обещает, а Джей-Джей гладил его голову и затылок и называл его по имени тоскливым и монотонным голосом, который становился тише с каждым повторением — как будто он уже начал исчезать в сером тумане будущих дней.