Призраки

Входная дверь была не заперта, и, когда они вошли, Юра отчетливо услышал звон посуды. В темный коридор из столовой падал ломоть электрического света. Он остановился, не сделав и шага, и высвободил пальцы из влажной от пота ладони Леруа, который был вынужден прижаться к нему вплотную, даже наступил на задник кроссовка, когда дверь с щелчком захлопнулась, не оставив ему места. Его ладони легли Юре на бедра и поползли вперед, скрещивась над пуговицей шортов. Ленты горячей истомы обвили Юрино тело от пупка назад, вверх по спине и вниз под ягодицы, где он чувствовал особенно теплое и особенно твердое давление. Тем не менее он положил пальцы на запястья обнимающих его рук, разомкнул их, отодвинулся и шепотом спросил: — Слышишь? — Тарелки? Слышу. — Они еще здесь. Ужинают. Об этом он не подумал. Случилось столь многое, что ему начало казаться, будто давно наступила ночь, а на самом деле была, наверное, только половина десятого или десять, и Фельцман с Барановской, Ася и Саша, возможно, даже Дена, если он решил остаться, все еще могли сидеть за ужином, а не за ужином, так за чаем или просто перед телеком. — Ну и что? Ты совершеннолетний, и они не твои родители. Веди себя естественно. Ты вернулся из бара, идешь в свой номер. Мерзкий канадец притащился у тебя на хвосте, ну так он идет к себе. Леруа вышел из-за его спины, встал справа и подмигнул, но Юру уже снедала тревога. Он так не хотел, чтобы им помешали, и так боялся этого, может быть, просто не чувствуя в себе сил на вторую попытку, что его воображение с готовностью взялось изобретать сценарии. Он не сумеет удержаться и непременно заглянет в столовую, когда будет проходить мимо, встретится взглядом с Фельцманом, а Фельцман его ждет, потому что Отабек чисто из дружеского участия позвонил ему: мол, Юре плохо, — и наверняка заготовил какую-нибудь микстуру, которая свалит его намертво до самого утра. Он знал, что Фельцман никогда бы не стал в обход врача давать ему что-либо сильнее таблетки от головной боли, да и вообще сразу понял бы, что с ним на самом деле все в порядке, и Отабек бы Фельцману позвонил только в исключительном случае — если бы думал, что Юра может помереть по дороге в отель. И все-таки он не мог вытащить себя из этой минуты и поставить ногу в следующую. — Пойдем? — Леруа тронул его плечо. В этот момент из столовой выглянула приходящая кухарка-горничная Анна. Ее широкое бульдожье лицо, и без того вечно неприветливое, сложилось в грозную гримасу. Она произнесла короткую фразу на языке, который не мог быть итальянским, и Леруа ответил ей: — Добрый вечер. Анна, не отрывая от них тяжелого взгляда, подобрала подол цветастого фартука, который плохо сочетался с ее глухим темно-синим платьем, и вытерла им большие мозолистые руки. Юра тоже пробормотал что-то приветственное, но и на это Анна никак не отреагировала. Путь она им не загораживала, однако смотрела так, что хотелось по меньшей мере выйти и зайти нормально, а по большей — выйти, дойти до аэропорта, сесть в самолет и улететь куда-нибудь на северный полюс. Причина ее недовольства объяснилась, когда из-за ее плеча показалось сухое и мелкое, по контрасту какое-то беличье лицо Фредерики Мацца, которая тоже состроила гримасу, менее суровую, оттененную напускной любезностью, и произнесла на ломаном английском: — Все уже поужинали из ваших… людей. Сказали, что никого больше не будет. Мы с Анной убираем. Но если вы голодны, у нас сегодня говядина… м-м, соте. Пирог с грибами. Каждое предложение она повторяла на итальянском, как часто делают люди, не уверенные в своих знаниях иностранного языка. Юра вынес из этого только одну ценную мысль: все уже поужинали, а если убирают, то и поднялись наверх. Видимо, было все-таки больше десяти — ощущение времени от него ускользало. Леруа прервал перечисление меню жизнерадостным: — О нет, большое спасибо, мы поели в городе. — Конечно, в городе они не ели, однако Юре сейчас кусок бы в горло не полез. — Но, если можно, я бы выпил воды. Фредерика что-то сказала Анне, которая, бросив на них последний уничижительный взгляд, скрылась в столовой, — а потом посторонилась и жестом пригласила их внутрь. Скатерти с части столов уже были убраны, на самом длинном, за которым они все сидели в первый день, высилась гора посуды. Юра посмотрел на круглые часы, висящие на стене напротив входа: было двадцать минут одиннадцатого. Это кое о чем ему напомнило. — Я обещал написать Отабеку, когда дойду, — сказал он. — Так пиши скорее, — посоветовал Леруа. — Ты уже часа полтора идешь. Сейчас он нагрянет сюда с отрядом полиции, и они разлучат нас навеки. Юра посмотрел на него скептически, но в действительности он был прав: опасность того, что Отабек, не получив мессаги, отправится на поиски, была вполне реальной. Впрочем, Отабек, похоже, еще не начал волноваться. Достав телефон, Юра выяснил, что первое сообщение от него пришло всего лишь семь минут назад: «Ты еще идешь? Чего так долго?» Юра отписался, что дошел и просто сделал крюк по дороге, потому что хотел проветриться. Он чувствовал, как Леруа склоняется и нависает над ним, заглядывая в его экран через плечо. Прочитать русский текст он, разумеется, не мог: это была всего лишь уловка, чтобы, незаметно сунув пальцы за держатель для ремня сбоку на шортах, притянуть его к себе и прижать бедром к своему паху. — С ума сошел? — прошептал Юра. — Они увидят. Эти тетки за всеми нами следят. Особенно Фредерика. — Ну и что? Ты же ничего не делаешь. Расслабься, Юра. Губы Леруа, наверное, были совсем близко, потому что Юра чувствовал, как горячее дыхание шевелит волосы у него на шее, пуская по плечами и дальше, до самых кончиков пальцев, всполохи мурашек. Совершенно естественным казалось повернуть голову и, не закрывая глаз, встретить дыхание дыханием, зацепить одну из этих губ зубами и притянуть его еще ближе к себе, чтобы уже безо всяких усилий прижать ко рту рот, — совершенно естественным, хотя он никогда не делал ничего подобного. Какие-то недопоцелуйчики на недосвиданиях с девчонками, которые были ему неинтересны — и тогда он думал, что просто надо найти ту самую, единственную, но, возможно, они были ему неинтересны в принципе. По крайней мере не в этом качестве. Еще немного, и он бы действительно обернулся, но Леруа вдруг отстранился и отпустил его шорты, а в следующую секунду Анна с грохотом плюхнула на столик, возле которого они остановились, жестяной поднос с кувшином воды и двумя стаканами. — Спасибо, — сказал ей Леруа. Анна буркнула на своем неитальянском что-то вопросительное. — Нет, спасибо, больше ничего не надо. Тогда Анна отошла и принялась собирать тарелки со стола под часами, как будто продолжая держать их в поле своего зрения. Фредерики видно не было, но Юра не сомневался, что она тоже остается поблизости и, может быть, наблюдает за ними из-за какого-нибудь угла. — Ты понимаешь, что она говорит? — спросил он у Леруа. — Нет. — Леруа взял кувшин за ручку. — Но, в любом случае, лучше отвечать так, чтобы она отстала, правда? Хочешь пить? Юра покачал головой. Леруа наполнил один из стаканов почти до краев и осторожно поднес его ко рту. Его губы сомкнулись у ободка, кадык шевельнулся и начал подпрыгивать с каждым новым глотком. Юра не мог отвести взгляда: теперь, когда он не только смотрел, но и видел, ему хотелось видеть абсолютно все. Наконец Леруа, оставив в стакане примерно треть, опустил его и причмокнул губами. Его кадык еще на пару секунд задержался в верхнем положении и медленно опал. — Допей, — сказал он. — Я не хочу. — Хочешь. Во всяком случае, тебе не помешает, я обещаю. От этих слов у Юры стало шумно в голове, где, словно пчелы, роились предчувствия, опасения, надежды и фантазии, которые он никогда не смог бы четко разделить на категории. Коснувшись теплых пальцев Леруа, он забрал стакан и допил то, что в нем оставалось, одним махом, стараясь приложить губы в том же самом месте: они уже целовались, и все равно это было до ужаса интимно, как залезть человеку в душу, — слизать его слюну со стекла. Впервые он подумал о том, что может не выдержать: закричать, упасть в обморок или сбежать к себе в номер и запереться там до утра. Он слишком долго носил в себе фейерверк, который притворялся бомбой. Как только он поставил стакан на поднос, рядом выросла Фредерика, которая еще раз спросила, не желают ли они все-таки поужинать. Леруа еще раз отказался, Юра опять ответил что-то нечленораздельное, надеясь, что оно звучит достаточно вежливо. Цепкий и колючий взгляд не прекращал шариться по его лицу, которое наверняка выглядело красным и нездоровым. — Буонанотте, — сказал Леруа. — До завтра, синьора Мацца. Взгляд определенно продолжал сверлить Юрину спину, пока они не вышли в коридор и не повернули в темноту, к лестнице. Леруа немедленно схватил его за руку выше кисти и одним пальцем погладил его запястье с внутренней стороны. — А вдруг они ведьмы? — произнес Юра то, что собирался произнести, хотя это сразу же перестало казаться ему интересным. — И у них в подвале алтарь сатаны? Как в «Суспирии»? — Здесь есть подвал? — Так если в этом подвале алтарь, логично, что мы не знаем о его существовании. — Можем поискать его завтра. Леруа щелкнул кнопкой выключателя, и лестницу залил слабый холодный свет. Завтра они все собирались идти на озеро, на нормальный пляж, и оставаться там до тех пор, пока их тела не расплавятся от жары. Леруа об этом знал и вряд ли мог забыть, и у Юры закружилась голова при мысли об их негласном понимании: конечно, завтра они никуда не пойдут. И искать подвал, конечно, тоже не будут. Хорошо, что он сказал Отабеку, будто ему нездоровится, можно воспользоваться этой легендой снова, потому что воскресенье — все-таки единственный свободный день, потом находить минуты и предлоги станет гораздо сложнее, а в конце следующей недели надо будет уже собираться домой… Юра спохватился и запретил себе об этом думать: резко, словно захлопнул дверцу в реальность. Не сейчас. Леруа, как и Отабека, поселили на третьем этаже, где комнат было меньше и где размерами они также уступали тем, что находились на втором. Все иностранцы, кроме итальянцев, которые считались партнерами и приезжали в лагерь более или менее на тех же условиях, что и россияне, — то есть Отабек, Леруа и Мона — жили поодиночке, что было, безусловно, большой удачей. Леруа, когда они преодолели оба пролета, включил свет и на этаже и полез в сумку за ключами. Его комната была самая последняя с правой стороны — за ней оставалась только дверь в чулан. — А может, алтарь у них в чулане, — пробормотал Леруа, чуть согнув колени и пытаясь попасть ключом в замочную скважину: свет едва добивал до конца коридора. Юра, чтобы чем-то занять руки, подергал соседнюю дверь. — Заперто. Уж скорее они туда относят алтарь, когда он не нужен. Зимой, например. — Сатана зимой не работает? — Впадает в спячку. — Это почему? — Не знаю. — Юра отошел от чулана и встал у Леруа за спиной. — Не слушай меня. Я несу какую-то ахинею. Наконец раздался тихий хруст поворачиваемого в замке ключа. Леруа выпрямился, толкнул дверь внутрь, а потом отступил в сторону, придерживая ее рукой. — Не нервничай, — сказал он. — Все будет хорошо. А что именно будет? Юра, бросив короткий взгляд на лицо, выражение которого в темноте было трудно прочесть, перешагнул порог комнаты. Он вполне представлял себе, что могло бы быть, но эти представления плохо вязались с реальностью, в которой он позорно начинал дрожать от любого близкого контакта. — Чувствуй себя как дома, — предложил Леруа и хихикнул. — Но не забывай, что ты в гостях у синьоры Мацца. — К чему это ты? — Тонкие стены. Каждую ночь я слышу, как величественно храпит Мона Томсон. — Мона храпит? — Ну, может, это Отабек. Или кто-то внизу. Или вороны на крыше. — Или сатана в чулане? Леруа хихикнул еще раз и включил свет. Комната оказалась ровно такой же, как и у Отабека. Отличалось только покрывало, которое у Леруа было траурно бордовым в черную клетку, однако кровать точно так же стояла у левой стены напротив письменного стола с видавшим лучшие времена жестким стулом. Потолок был чуть скошен вниз по направлению от двери к внешней стене, и за деревянной балкой, пересекающей его ровно посередине, в крыше пряталось маленькое окно. Юра выложил на стол свой телефон и мельком глянул на загоревшийся от прикосновения экран: — Отабек пишет, что они еще в баре, — сказал он. — Но это десять минут назад. — Хорошо. — Леруа скрылся в ванной, и через пару секунд там зажурчала вода. — Мы услышим, как они придут, не беспокойся! — Я не беспокоюсь, — пробормотал Юра. — Не нервничаю, не волнуюсь. Я самый хладнокровный человек на свете вообще. Шум воды прекратился, и Леруа вернулся в комнату. Юра тоже сходил вымыть руки, но задержался намного дольше него, проделав все несколько раз. Он не боялся того, что должно было произойти, но боялся начать, боялся услышать от Леруа что-нибудь излишне земное. Он не строил иллюзий, конечно, он не ожидал, что его будут понимать с полувздоха и что не придется вообще ничего обсуждать. Однако он чувствовал: одно неверное слово — с любой стороны — и момент, который начался снаружи, под звездами, под высоким небом, и удивительным образом продолжался до сих пор, уже давно превратившись в минуту, в пять минут, в полчаса, оборвется и сгинет, утечет весь, без остатка. И окажется, что ничего не имело и не будет иметь смысла: ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Когда он вернулся в комнату, Леруа уже погасил верхний свет и включил ночник: небольшой светильник из бумагообразного материала, который был закреплен на стене над его подушкой, — а сам устроился на кровати. Юра развернул стул и сел к нему лицом, оставаясь на расстоянии пары метров. Несколько секунд он пытался смотреть ему в глаза, но потом сдался и обреченно уставился в собственные колени, стежок за стежком следуя взглядом за белой строчкой по краю джинсовых шортов, из-под которого выбивались короткие светлые волоски. Леруа спал с Изабеллой и с другими женщинами, и они наверняка брили ноги или даже удаляли все это лазером, — ему не будет противно? А мне? А, блядь, за стенкой сатане? Юра не удержался и прыснул. — Что? — спросил Леруа. — Да так. Пришла в голову шутка, но по-английски будет не смешно. Я потом придумаю, как перевести, и расскажу. — Вот, значит, чем ты занимаешься. Шутки придумываешь. В его голосе звучала улыбка, но Юра все равно поспешил оправдаться: — Я не об этом думал, это случайно. — А о чем ты думал? Юра расправил шорты, хотя никакой необходимости в этом не было. — Не хочу говорить. — Но обо мне? — Частично. — Частично, — задумчиво повторил Леруа. — Частично обо мне, частично о себе. О нас с тобой. Юра промолчал. Леруа дал ему полминуты, чтобы отреагировать, и, не получив ответа, снова заговорил сам: — Возвращаясь к грецкому ореху. Самое ужасное, это когда ты не ожидаешь. А ты ожидаешь почти всегда. Ты идешь, например, в магазин, и в принципе знаешь, что в молочном отделе тебе может встретиться женщина твоей мечты. Нет, скорее в овощном. Шанс невелик, но он есть, и ты чувствуешь его уголком сознания. Даже когда просто выходишь на улицу. Но в понедельник я вышел, и там был ты, и я уже больше ничего не ожидал. И вот, неожиданно меня окунуло головой вниз во что-то липкое. — Ты недоволен, — сказал Юра. — Я недоволен? Да меня просто бесит. — Хорошо. — Юра сглотнул сердце, подскочившее к горлу, и оно упало в желудок. — Давай обсудим, что нам с этим теперь делать. — Ты не понял, Юра. Меня просто выворачивает. Всю неделю меня выворачивало, каждый раз, когда я смотрел на тебя, и еще больше меня выворачивало, когда я вспоминал, как смотрел на тебя раньше, еще ни о чем не подозревая. Я хочу тебя так сильно, что боюсь сломать сразу же, как только ты ко мне подойдешь. И в то же время, да, меня бесит, что ты вечно садишься на какой-нибудь вот такой же стул и не подходишь ко мне. Бесило все эти дни, но я держался, потому что ты был недосягаем, между нами ничего не могло возникнуть. Но теперь? Я уже целовал тебя, я трогал тебя, нюхал твою кожу, слушал твое дыхание. Если ты еще решаешь, не надо ли уйти, решай сейчас. Или иди сюда. Юра встал и неловко одернул шорты. Сердце вернулось на место и даже билось относительно спокойно. Три шага отделяло его от Леруа, от двери — может быть, пять. Он не собирался уходить, но хотел запомнить этот момент. — Юра, — произнес Леруа. На три счета Юра преодолел расстояние до кровати. Леруа раздвинул ноги, и он ступил между ними, положил руки на широкие плечи, сминая ткань футболки, большими пальцами с обеих сторон погладил изгибы перехода шеи в плечо, зацепил воротник, кожа под которым была теплой и совсем чуть-чуть влажной. Ладони Леруа схватили его бедра выше коленей и медленно двинулись вверх, задержались в районе тазовых костей, а потом поползли и дальше, увлекая за собой футболку. Юра начал дрожать, когда они коснулись его голой спины и надавили, заставляя его, чтобы не упасть, сильнее опереться на напрягшиеся в ответ плечи. Леруа задрал голову, наклонил ее вбок, отбрасывая челку, и улыбнулся ему так, как улыбается, наверное, человек, которому недалеко до безумия, а затем потянул его на себя, сам при этом двигаясь ближе, и прижался лицом к его животу. Юрины икры уперлись в спрятавшийся под покрывалом острый край кровати, но он едва это почувствовал. В том месте, где проходила воображаемая линия от ладоней на его талии до носа над его пупком и губ под ним, у него все плавилось со скоростью льда в песчаной пустыне, и он всерьез боялся, что, так же, как ото льда в пустыне, от его внутренностей через несколько секунд ничего не останется. Он заставил себя поднять правую руку и потрогал бритый затылок трясущимися пальцами, повозил ими, чувствуя, как короткие волоски нежно цепляют мягкие подушечки. Леруа стиснул его еще крепче. Открыв рот, он дышал прямо в его кожу, и ткань футболки от этого прилипала к ней горячим пластом. Юра слегка поворошил жесткие волосы, а после, осмелев, забрался пальцами глубже, осторожно массируя голову. Леруа что-то невнятно промычал, немного отстранился и вдруг толкнул его коленом в бедро сначала с одной, а потом с другой стороны. Юра не знал, каким образом он сразу понял, чего именно от него хотят, но его правая нога будто сама собой согнулась и приподнялась. Леруа вдвинул свою левую ногу в центр, и Юра, подавшись вперед, поставил колено на матрас. То же самое с другой стороны — и вот он уже стоит на кровати коленями по обе стороны от бедер Леруа, и по-прежнему судорожно сжимает теперь застывшие на месте плечи, а его взгляд упирается в стену возле тревожного пятна ночника. Леруа взял его за пояс и заставил сесть, привлек к себе, и после этого он больше не мог думать о том, что они соприкасаются теми или иными частями тела, поскольку точек соприкосновения стало так много, что уже не было смысла их считать. Леруа, оставив несколько влажных, горячих поцелуев на его подбородке, спустился вниз по его шее, каждым прикосновением губ вызывая где-то у него внутри очередную вспышку неукротимой дрожи. Юра понимал, что ерзает, зачем-то стараясь уйти от этих поцелуев, а в следующую секунду — наоборот, подставиться под них ловчее, удобней, однако потерял, кажется, способность управлять телом, идеально владеть которым учился едва ли не всю сознательную жизнь. Перебираясь по шее через ключицы и ямку между ними на другую сторону, к уху, забираясь в это ухо языком, обсасывая мочку, Леруа как будто совсем не замечал его рот, и поэтому ему нечем было заглушить тяжелое дыхание, иногда разрываемое короткими плескающими звуками, которые возникали, когда он пытался одновременно вдохнуть и проглотить слюну. Он хотел как-то отвечать, но это было непросто: он ощущал на коже губы, зубы, язык, ласкающие его иногда словно в нескольких местах одновременно, но успевал только беспомощно водить руками по спине, мышцы которой бежали то вверх, то вниз, то куда-нибудь вбок под его пальцами с силой накатывающей на берег волны. Он знал, что Леруа будет его вести, это было неизбежно, потому что его собственный опыт оставлял желать лучшего, и он слышал это: я хочу тебя так сильно, что боюсь сломать, — и все-таки не был готов к тому, в какой вихрь превратится окружающее его пространство. Леруа опустил руки, просунул ладони под его ягодицы и чуть приподнял их, одновременно толкаясь бедрами вверх и вперед. Юра почувствовал, как твердая плоть упирается ему в пах, ниже его собственного члена, на уровне мошонки, через четыре слоя ткани, но недвусмысленно, однозначно, настойчиво, не позволяя вывернуться или сказать потом, что ничего не было. Леруа переместил правую руку ему на пояс и, удерживая его в одном положении, несколько раз качнул бедрами, заставляя тягучее ощущение распространиться вверх к животу, назад между ягодиц и внутрь до самого горла, на секунду перехватывая дыхание, а после тихо засмеялся рядом с его ухом и наконец нашел его губы, которые Юра, послушно держа рот приоткрытым, позволил ему тщательно вылизать языком, прежде чем этот язык оказался у него во рту и увлек его собственный в шутливой, но опасной борьбе, в которой нельзя было проиграть, но вполне можно было слишком привыкнуть ко вкусу победы. А вкус победы не был похож ни на что. Следы мятной жвачки давно испарились, и Юре, пока они целовались, казалось, что он чувствует не то черешню, не то орехи, не то шоколад, и, хотя он периодически начинал ругать себя за то, что по сути пытается сравнивать с чем-то съедобным вкус обыкновенной слюны, он уже понимал, что запомнит этот вкус навсегда, пусть и не сможет его описать, как не смог бы описать и разложить на составляющие природный шум: на глаз жужжания пчелы, щепотку гравия под чьей-то ногой, ложечку воды, капающей с крыши после дождя. И здесь: может быть, немного черешни, орехов и шоколада, но столько же и всего остального, и не обязательно съедобного, а вообще всего, всего, что существует на свете, — лишь как-то так он мог приблизиться к тому, чтобы облечь вкус этих поцелуев в слова, однако вот вопрос: зачем. Когда они по какому-то молчаливому согласию оторвались друг от друга и, столкнувшись лбами, задышали друг другу в рот, Юра уже не думал, что его разорвет на части, но не был уверен, что его еще не разорвало. Он так и не перестал дрожать. Леруа положил ладони ему на лопатки, похлопал там, потом несколько раз с силой сжал его плечи, будто не зная, куда девать избыток энергии, и наконец подхватил его под скулы, заставил немного запрокинуть голову и выдохнул: — Все в порядке? — Да. — Юра на секунду прикрыл веки. — Да. Блин. Ебучая трясучка. — Это нормально. Пройдет. — Когда? — Если честно, не знаю. — Леруа поцеловал его в подбородок, в губы, в место между носом и верхней губой. — У тебя это в первый раз. Тон был скорее утвердительным, чем вопросительным, и Юра позволил себе красноречиво промолчать. Леруа провел ладонями вниз по его шее, плечам, прервал движение легким пожатием у локтей, а потом взялся за ткань его футболки и потащил ее вверх. Юра, пересилив себя, поднял руки: он знал, что раздеваться в итоге будет неловко, но знал также и то, что, если бы он не собирался раздеваться, если бы он не собирался идти до конца, он бы не оказался здесь, в комнате Леруа, на коленях у Леруа, в руках Леруа, которые снова обвивали его теперь уже голое выше пояса тело и шарили по нему, как будто не желая оставить нетронутым ни один миллиметр кожи. Леруа нагнулся, нырнул головой под его подбородок и схватил ртом его правый сосок, который несколько раз перекатил губами, а потом выпустил и аккуратно потрогал языком. В ощущении не было ничего захватывающего, пока Юра не вспоминал в очередной раз о том, что это действительно происходит с ним прямо сейчас, и тогда все нервные окончания, встрепенувшись, просыпались и будто поднимались максимально близко к поверхности кожи, которую Леруа ощупывал, гладил, мял и вылизывал, не давая ему ни секунды передышки. За пару минут он измучил его сосок так, что тот начал болезненно пульсировать в его зубах, словно отголосками быстрого боя Юриного сердца, который Леруа, несомненно, слышал, наверняка про себя усмехаясь его чрезмерной реакции на бесхитростные, в сущности, ласки, которые не должны были превращать его в настолько безобразную жидкую кашу. Сделав над собой усилие, Юра с двух сторон собрал футболку Леруа на плечах и дернул вверх. Однако Леруа, распрямившись, сбросил его руки, перехватил их за запястья и опять улыбнулся шалой, пьяной улыбкой. — Сначала ты, — сказал он. — С чего бы? Леруа, не отвечая, обвил его правой рукой за пояс и потянул в сторону, вниз, к кровати. Юра, быстро сориентировавшись, уперся обеими ладонями ему в грудь и надавил, пытаясь повалить его на спину. Он не очень понимал, зачем сопротивляется, но принялся за это со странным азартом: чтобы отвлечь Леруа, он сильно сжал его бедра коленями, а потом, не ослабляя давления, наклонился и укусил его за подбородок, начал раскачиваться, чтобы выскользнуть из его объятий. В голове пролетали призраки того, о чем он думал, когда они стояли в городе у пешеходного перехода: о том, что они должны были драться, валяясь по пыльной брусчатке, бить не глядя и рвать зубами, о том, что Леруа в конце концов одолел бы его, и тогда он, прижатый весом теплого тела, высвободил бы одну руку, пальцем вытер бы кровь с его губы и сунул бы окровавленный палец в собственный рот, потому что для Марса важнее не победить, а найти гармонию. А если победить, то только самого себя. Леруа победил его самым избитым в мире приемом: дождавшись, пока он увлечется и потеряет бдительность, просто расслабил мышцы и упал спиной назад, как Юра того и добивался, но на своих условиях. Юра от неожиданности плашмя рухнул на него сверху, и он, не промешкав ни секунды, быстро перекатил его под себя, одновременно сдвигаясь, чтобы лечь по длине кровати. Получилось скорее по диагонали: Юрина левая нога повисла в пустоте. Леруа нетерпеливо пихнул подушку куда-то в угол за их головами. Его член совершенно явным образом упирался Юре в живот, но сместился вбок, когда он перенес вес влево, чтобы освободить место для руки, которая ловко расстегнула пуговицу и ширинку на Юриных шортах. Юра снова вцепился в его футболку, но не смог вытянуть зажатую где-то между ними ткань. Его опять трясло, теперь еще сильнее, чем раньше, а дыхание клокотало в горле, словно туда попала горсть камней. Тем не менее он нашел в себе силы, чтобы, убрав левую ногу под правую, носком одного кроссовка надавить на задник другого, а потом повторить то же самое, поменяв ноги. Оба кросса со стуком упали на пол, и Леруа, быстро оглянувшись, наградил его хитрой и довольной улыбкой, а потом сел на колени, поймал его взгляд и одним медленным, но решительным, непрерывным движением стащил всю одежду, что на нем оставалась, к его лодыжкам. Юра самостоятельно высвободил ноги и справился с желанием подтянуть колени к груди, однако глаза все-таки закрыл. Леруа, снимая с него носки, несколько секунд подержал каждую ступню в ладони, прежде чем бережно опустить на кровать. Юра повернул голову набок и почувствовал, как пальцы бегут от его плеча через живот к паху и, не трогая член, забираются между бедер, которые он инстинктивно свел вместе и крепко сжал, и гладят там, массируют, призывая расслабиться, довериться, пустить. — Ну посмотри на меня, — сказал Леруа. — Юра, посмотри. Юра проглотил слюну, сделал глубокий вдох и посмотрел. Леруа, сидя рядом с ним на коленях и больше его не удерживая, ответил ему взглядом, который он немедленно узнал, поскольку видел уже не раз на этой неделе: тяжелый, как будто из темного стекла, это был тот самый взгляд, который заставлял его думать, что Леруа хочет с ним что-то сделать, вот только он даже не представлял себе, что это что-то — раздеть его, сесть рядом и просто снова смотреть. И он не мог отрицать, что его это возбуждает. Возбуждает быть без одежды, в то время как Леруа не снял с себя еще ничего. Возбуждает не шевелиться сознательно, но то и дело дергаться от дрожи, покрывающей все его тело мелкими взрывами. Возбуждает чувствовать на себе этот нечеловеческий взгляд и знать, что он проникает туда, куда не способны проникнуть пальцы, то есть в его голову, а внутри его головы уже не может не стать совершенно очевидным то, что он действительно испытывает это возбуждение — и что оно невероятно сильно. Хотя последнее, наверное, было ясно уже по тому, как мощно стоял теперь его член, который до этого колебался, твердея, если он полностью отдавался на волю ласкающих его губ и рук, или обмякая, если его начинали одолевать тревога, стыд и сомнения. Впрочем, нет, сомнения его не одолевали, он все решил, пусть и не вполне понимал когда: когда Леруа произнес «решай сейчас»? Когда в городе он сам сказал, что им в одну сторону? Когда они разговаривали под грецким орехом? Нет, еще раньше, но когда именно? — Боже, Юра, — выговорил Леруа. Его руки заскользили вверх, обвели его бедра, потерли выступы тазовых костей, прошлись по ребрам и остановились на плечах, надавливая легко, но ощутимо, так, что он не смог бы сесть, если бы захотел. Но он хотел только, чтобы Леруа лег на него сверху, зажимая между их телами его ноющий член, хотел только раздвинуть ноги и обхватить его бедрами, скрестить лодыжки у него за спиной, как делали девчонки в порно, сказать какую-нибудь пошлость: возьми меня, я твой, делай со мной все, что хочешь. Конечно, он не мог такого сказать. Он молчал, но Леруа медленно наклонился к самому его лицу и едва притронулся к его губам сухим, почти целомудренным поцелуем, а потом действительно лег сверху, и Юра раскрыл под ним ноги, коленями и руками задирая его футболку. Головка его члена коснулась живота Леруа. Она была уже влажная, и Юра почувствовал, как их соединила, растягиваясь, ниточка липкой прозрачной жидкости. Леруа не дал ей разорваться, просунув ладони под его спину и прижав его вплотную к себе. — Сними, — произнес Юра в его шею, цепляя пальцами ткань футболки. На этот раз Леруа послушался и, оперевшись на одну, а потом на другую руку, снял футболку двумя движениями, прокатив по плечам ровную тягучую волну, как на первой тренировке, в тот единственный раз, когда они занимались все вместе. Только тогда он был в одежде. Юра хотел ему об этом сказать, хотел признаться, что тоже смотрел, тоже замечал, но прятал свои мысли слишком глубоко, однако в этот момент Леруа затянул его в очередной поцелуй, который не был похож на предыдущие: неаккуратный, требовательный, жадный, он как будто открывал новую страницу в книге, которую они сегодня писали вместе. Юра чувствовал, как Леруа, не отрываясь от его губ, возится, расстегивая штаны. Он хотел помочь, злился на себя за то, что не успевает толком участвовать, не успевает даже думать о том, как отвечать. Согнув руку в локте, он вывернул запястье и нашел сосок Леруа, потрогал мягкий, податливый ореол и жесткие волоски вокруг него, ногтем задел маленькую горошину в центре. Леруа левой рукой отвел его ногу дальше в сторону и пальцами скользнул по его мошонке вниз. Юра, сразу непроизвольно напряг все, что можно было напрячь, и Леруа это, конечно, почувствовал — его голос раздался где-то справа от Юриной головы: — Не бойся. Сегодня мы так далеко не зайдем. — Почему? — спросил Юра. Леруа хрипло рассмеялся. Голос стал еще ближе, губы коснулись Юриного уха: — А ты хочешь? Мой член внутри тебя? Хочешь, детка? Юра не выдержал и захныкал. Тихо, на одной тонкой ноте. Леруа взял мочку его уха в рот, больно прикусил ее зубами, пососал и выпустил, а потом быстро проговорил: — У нас не очень много времени. Вернутся остальные, ты не один в номере, тебе надо вернуться. У меня ни гондонов, ни смазки, и, в любом случае, ты так волнуешься, я сделаю тебе больно. Детка, я хочу тебя трахать долго, сладко, чтобы у тебя все расплавилось внутри, чтобы у меня все расплавилось, и Анна не смогла бы отскрести нас от простыней, когда придет менять белье, и кинула бы нас в стиральную машину как есть, и мы бы наконец стали единым целым с мировым океаном. Вдвоем. Юра не понимал, как Леруа может одновременно говорить такие вещи и называть его «детка», но ему до ломоты в костях нравилось и то, и другое. Он не хотел, чтобы Леруа останавливался, и, собравшись с силами, преодолевая мучительную неловкость, попросил: — Расскажи мне. — Как мы становимся единым целым с океаном? Или как я тебя трахну? Юра скрипнул зубами, закрыл глаза и ответил: — Второе. Он чувствовал, что его щеки горят огненным румянцем. Леруа опять рассмеялся: хрипота не прошла до конца, и его смех звучал мягко, но все равно немного шершаво, словно Юра зарылся лицом в охапку осенних листьев. — Я тебя раздену, — сказал Леруа. — Как сейчас. Мне нравится, когда на тебе ничего нет. У тебя потрясающее тело, тебе об этом говорили? Не могли не говорить. Одни мышцы, но такое стройное, плавное, изгибы, никакой резкости. Много силы без лишней рекламы. Ладонь прошлась по задней поверхности его бедра. — И я еще толком не видел тебя сзади. Я бы положил тебя на живот. На какое-то время. Целовал бы тебя прямо здесь. — Пальцы ущипнули его под правой ягодицей, а потом сразу же под левой. — И здесь. Что скажешь? Юра не сказал ничего, только сделал какое-то бессмысленное, отчаянное движение бедрами: то ли вверх, то ли вперед. Леруа опустил руку ему на живот, прижимая его к кровати. — Но это мне тоже нравится. Рука переместилась ниже и наконец-то обхватила его член. Юра шумно выдохнул. — Мне нравится форма, размер. Я думал, что ты будешь меньше. — Короткий смешок. — Извини. Волосы здесь. Ладонь на секунду разжалась, чтобы осторожно тронуть волосы, которые у него в паху были темнее и жестче, чем в других местах, но потом вернулась на ствол и принялась двигаться по нему вверх и вниз неторопливыми, экономными движениями. — Но знаешь, что мне нравится больше всего? Мне нравится знать, как ты реагируешь. И я уже знаю так много. Тебе приятно, когда я целую тебя в шею. Особенно вот тут, прямо под подбородком. Пожалуй, тебе все равно, когда я ласкаю твои соски, зато тебя заводит, когда я сжимаю тебя так крепко, что почти хрустят ребра. Тебе нравится, как я на тебя смотрю, ты просто растекаешься под моим взглядом, правда? И тебя дико возбуждает то, что я говорю об этом вслух, но подожди, еще не конец. Рука двигалась ужасающе медленно, превращая ласку в изощренную пытку. Юра попытался толкаться в нее сам, но Леруа навалился на него бедром и свободной рукой, практически лишив его возможности шевелить нижней частью тела. — Мы отдалились от темы, — сказал он. — Сначала я, конечно, довел бы тебя до грани, может быть, как сейчас. Чтобы у тебя темнело в глазах. У тебя темнеет в глазах? Юра неловко помотал головой, однако Леруа не ждал ответа. — Но я был бы осторожен. Я бы не стал торопиться. Я хочу видеть, как у тебя расслабляется все тело, как с твоего лица стираются все страхи, даже те, о которых ты не подозреваешь или не хочешь думать. Видеть, как ты мне доверяешь. Сделать тебе хорошо. Лучше всех. Мне тоже надо сделать тебе хорошо, подумал Юра. Только я не умею это так выражать. И вообще ничего не умею и не знаю как. Довольно бесполезный я человек. — Подожди. Он нащупал запястье Леруа и, вцепившись в него, попробовал сесть. Леруа на этот раз не стал его удерживать и даже помог ему опереться на спинку кровати. Его ладонь выпустила Юрин член, но оставалась рядом, периодически касаясь его живота. — Что-то не так? Я даже не дошел до самого интересного. — Все нормально. Просто давай вместе. Он улыбнулся, чувствуя одновременно неловкость и идеальную правильность своих слов. Леруа теперь сидел рядом с ним боком, на одном бедре. Футболки на нем уже не было, штаны с трусами были спущены почти до колен, и снять их помешали бы кроссовки, которые до сих пор оставались на его ногах. Юра наконец смог как следует рассмотреть его член: не слишком большой, темный, темней, чем все остальные части его тела, с крупной розовой головкой, и если бы ему предъявили этот член отдельно и попросили бы сказать, кому он принадлежит, он бы не задумываясь назвал имя Леруа, потому что стоял он как-то очень характерно — с вызовом, с прямолинейной гордостью, до смешного уверенно. Хотя смеяться Юре, пожалуй, не хотелось. — Как именно? — спросил Леруа. — Как до этого. Только сними. Юра указал рукой, и Леруа, бегло улыбнувшись, быстро избавился от оставшейся одежды, а потом взял Юру левой ладонью за левую, переплел их пальцы и отодвинулся спиной к стене. Юра потянулся за ним и оседлал его бедра, подался ближе, оставив между ними лишь несколько сантиметров. Он ощущал теплое тело под собой кожей ягодиц и даже мошонки, но это больше не заставляло его дрожать — только создавало щекотную тяжесть внизу живота и в верхней части бедер, тяжесть, которая, впрочем, совсем не тянула его к земле, а лишь заставляла его чувствовать себя сильным, выносливым, способным на многое. Леруа взял его лицо обеими руками и поцеловал сверху вниз: в лоб, в переносицу, в кончик носа, в губы и в подбородок, а потом, оставив левую ладонь у него на затылке, опустил правую на его член. Юра, повторив за ним, взял его у середины ствола и, стараясь не сжимать слишком тесно, но держать при этом крепко, двинул рукой, сначала подталкивая крайнюю плоть вверх через ободок головки, а затем вновь стягивая кожу вниз. Член удобно помещался в его ладони. Леруа притянул его еще ближе, прижался лбом ко лбу, и воздух, который они выдыхали, перемешивался между ними, нагревался, кидался из одного рта в другой, подстегиваемый короткими, резкими вздохами и стонами, говорящими о том, что кто-то из них уже на грани, однако в том равновесии, которое они обретали в эти секунды, было уже непонятно, кто именно. Юра все-таки кончил первым, но остановился всего на несколько секунд, только чтобы позволить распрямившейся спирали занять и утопить в меду каждый уголок его тела, а потом снова заработал рукой, возвращая прежний темп. Леруа, так и не выпустив его член, размазал по стволу и головке его собственную сперму, касаясь при этом всех мест, ставших теперь слишком чувствительными, и у него непроизвольно поджимались пальцы ног и напрягались мышцы бедер. Тем не менее он добился своего. Леруа сдавил его шею с особой силой, под его ладонью прокатилась короткая дрожь, и через пару секунд семя выплеснулось на его пальцы, на запястье, на ноги Леруа и на простынь под ними. Юра дождался, пока давление под затылком ослабнет, и, подняв голову, посмотрел в синие глаза, зрачки которых потерянно бродили из угла в угол, но, поймав его взгляд, с явным усилием сосредоточились на нем. — Теперь мы должны о чем-нибудь заговорить, — напомнил Юра где-то через полминуты. — Нет, — усмехнулся Леруа. — Теперь уже не обязательно. Однако, вопреки своим словам, он тут же продолжил: — Я очень рад, что мы это сделали, Юра. Ты даже не представляешь, как я рад. В такие моменты мне жаль, что телепатии не существует, потому что я не могу выразить это словами. — Может быть, и существует, — сказал Юра. — Иначе я не знаю, как это было бы возможно. То есть как это… это все вообще могло произойти. Мне надо идти. — Еще пять минут? — Пять минут. Юра отпустил его член и медленно растер сперму по своей ладони. Ему не хотелось уходить. — Завтра, — произнес Леруа. — Ты с ними не пойдешь? — Нет, конечно. Скажу, что мне все еще не очень. Может, пообещаю прийти позже. И ты? — И я. Но на меня им плевать. Главное, не переусердствуй во вранье, а то Отабек решит остаться с тобой. При мысли об Отабеке у Юры неприятно засосало под ложечкой. Он не сможет всю неделю врать, что ему нездоровится, иначе придется соврать и Фельцману, реакцию которого трудно предсказать и который, если с ним на первый взгляд все будет в порядке, может заподозрить что-нибудь похуже простуды и даже выслать его в Питер на обследование. Придется выдумывать что-то новое, и если от остальных он отделается без особого труда, то как быть с Отабеком, с которым они в лагере всегда были вместе? Который все-таки его лучший друг? — Мы найдем время, — сказал Леруа. — Ночью. Поздно вечером, рано утром. Нам повезло, что я живу один и что ночи здесь теплые. Эй. Его руки опять легли на Юрино лицо, легонько встряхнули его голову, заставляя смотреть в глаза. — Давай перестанем думать о будущем, Юра. Конечно, это очень глупо, особенно для нас с тобой, но давай сделаем это. Юра кивнул, хотя знал, что не сможет, как, должно быть, и сам Леруа, не думать о будущем вовсе. Такова человеческая природа: страхи, сомнения, опасения и недобрые знамения. Неспособность верить в реальность счастья прямо сейчас и поразительное умение жалеть об упущенном. Но если ты ничего не упустил, а оно все равно от тебя ускользает, и тебе ни капли не легче от того, что ты это заранее предчувствовал, надо и впрямь, может быть, разучаться предчувствовать и учиться чувствовать — тем более если тебе кажется, что ты это умеешь. Леруа поймал его губы, целуя неглубоко, без языка, на самом краю ощущений. Еще пять минут. И еще. Я не хочу уходить. Но он, конечно, ушел и уже лежал в собственной холодной кровати, когда наконец явился Гошка. Притворяясь спящим, он смотрел из-под полуприкрытых век, как Гошка ходит по комнате, раздевается до трусов, идет в ванную и выходит оттуда в старенькой синей майке, ложится на соседнюю кровать и отворачивается лицом к стене. На улице, на заднем дворе, кто-то негромко разговаривал, но Юра не мог разобрать ни слова, а потом и вообще начал сомневаться в том, что говорят люди: слишком уж монотонным и размеренным был этот тихий шум. Он вслушивался в него до боли в голове, чтобы ни о чем не думать и побыстрее заснуть, но заснул, только когда Гошка уже давно сопел, а за окном стало совсем темно — наверное, погас фонарь.