Между нами

Я сидела, зарывшись пальцами в волосы и просто не понимала, от чего ж все резко-то стало так хуевато и всрато? То есть нет, я все понимаю, карма, высшие силы там, но за что именно сейчас и так плохо-то? Алина, которая беременна и хуй забила на всю свою блестящую карьеру; родители, у которых второй ребенок пошел по пизде; и Коля… не знаю, что там у Коли, но не удивлюсь, если он гей. Если уж и средненький не оправдает родительских надежд, то не удивлюсь, если они просто сдадут нас в детский дом. Хотя со старшенькими уже поздно как-то. А вот меня еще можно. Но лучше не надо. Плохо будет всем. Что с Соболем делать — ума не приложу, но есть мнение, что я очень хочу расклеить фотку его члена по всему его району. Поступок до ужаса низкий… как в моем духе! Но есть мнение, что это низко даже для меня. А уж о об отсутствии желания заходить в какие-нибудь социальные сети я вообще молчу, потому что Марк мне их просто оборвал, ибо мой телефон уже можно использовать вместо вибратора — настолько все плохо. Ебанистика какая-то ужасная, если честно. Чувствую такой ужасный пространственный вакуум, что сложно даже найти какой-то выход из этого дерьма. А искать надо. И было бы просто сказать что-то в духе «вот, просто не буду вспоминать соболя, а буду давать милому Натану!». Ну так, блядь, и с милым Натаном не все так просто! Мы не виделись херову тучу лет, а тут он из себя мачо строит. В себя, блядь, поверил, ебанный супер-мэн, плащ до колен! Дверь в мою комнату тихо открывается, но даже этого шороха дерева о ворс ковра хватает для того, чтобы вывести меня из шаткого равновесия, заставив дернуться в сторону стоящих на пороге Али и ее мужика. — Ев, мы разобрались… — Медленно поднимаю бровь, не до конца понимая, какая роль у меня во всем этом. — Ну я за вас прям очень сильно рада. — Телефон раздается короткой трелью, и оного взгляда на экран мне хватает, чтобы горестно вздохнуть. И я прям не знаю, какая проблема приоритетнее — стоящая передо мной Алина с мужиком или написавший мне Марк. М-м-м! Я прям не знаю, в какое говно мне с удовольствием закопаться поглубже! — И? — Ну мы решили немного походить по свиданиям, пообщаться поближе, вроде как мы же симпатичны друг другу, а там посмотрим. Будем решать проблемы по мере их поступления. — И она вдруг стыдливо отводит взгляд в сторону, и почему-то приходит такое адское чувство усталой безысходности, что я просто все. — Там родители позвонили… Мы с Колей… Боимся с ними разговаривать. — И она окончательно прячет от меня глаза. — Я стесняюсь напомнить, что старшие тут вы. — В ответ — долгое и тягучее молчание. — Ебись оно все, провались! Пошли. — Я встаю со своего огромного кресла, влезаю в огромные домашние тапочки и со вздохом полного бессилия иду к ней, даже не смотря на разрывающийся в вибрациях телефон. — Но ты мне должна. Молчание в зале, где проходил видео-звонок с родителями, которые, как оказалось, укатили в другую страну решать проблемы с бизнесом, ведь в семье же у них все хорошо и гладко, напрягало уже даже меня. Родители молчаливыми и осуждающими глыбами смотрели на нас, и лишь при взгляде на Колю их суровость сменялась на непосредственную нежность, в которой раньше купались оба старших ребёнка Вишневских. Алина вообще не смотрела на мать, Коля стыдливо прятал глаза, и одна я, как оплот, мать ее, оппозиции, сидела абсолютно расслабленно и даже как-то обреченно, потому что чутье говорило мне, что щас будет скандал. Я даже руки на груди сложила, чтобы было не так заметно, что они трясутся. — Ну и. — Прерываю молчание, что не удивительно, тоже я, потому что у меня там еще сочинение по русскому, и еще вообще много дел порешать надо. — Мы решили, — надменно говорит мать, смотря исключительно на теперь единственно любимого ребенка, — что оставлять Еву без присмотра некорректно. — Я тебе стесняюсь напомнить, что я все еще здесь, я говорю с тобой, мне семнадцать, и тут мои совершеннолетние брат и сестра. Но мать меня, по своему излюбленному обычаю, игнорирует. — Поэтому мы решили пригласить к вам на неделю тетю Зою, за неимением других родственников. И вот теперь тишина становится угрожающей, потому что, чувствую, будут биты чьи-то ебальники, и, как не прискорбно это признавать, ебальники эти будут принадлежать моим родителям. Даже огромный по всем параметрам Коля вздрогнул. — Я прям стесняюсь спросить, но все же спрошу: тетя Зоя, это та конченная, которая пыталась отсудить у вас детей, потому что считала, что вы недостаточно набожные родители? Та конченная тетя Зоя, которая основала в городе ебанный культ больных религией идиотов, где отождествляет себя с девой Марией? Та конченная тетя Зоя, сраная сыночка которой пыталась изнасиловать сначала Алину, а потом меня? И так получил по яйцам, что в итоге их у него чик-чик, отрезали? Я понять не могу, вы что, настолько бесстрашные? Или действуете из логики «да хуй с ним, ещё родим?». — Я почти сорвала голос, пока орала, но рука, жестко сжавшая моё плечо, заставила подавиться очередным ругательством, и лишь дернувшись в сторону, увидела за своей спиной спокойного, как скала, Натана, что молча, но до ужаса холодно смотрел на экран Колиного ноутбука, где на нас так же холодно смотрели родители. И я вдруг резко успокоилась. — Слушайте, а вы вот понимаете, что через год останетесь абсолютно одни, а в перспективе и сдохните в одиночестве? Потому что я вас откровенно и вполне открыто ненавижу и презираю, Алину ты нахуй прямым текстом послала, а Коля тоже не тупой. По крайней мере не так сильно, как вы о нем думаете. Вы вот понимаете, что своим отношением к нам, как к каким-то медалькам призовым, оттолкнули нас настолько, что однажды просто никто не приедет? И если в глазах отца, в его выражении лица и в том, как опустились его всегда поднятые плечи я вдруг увидела понимание, то мать упорно продолжала стоять на своем, что-то доказывая, что-то крича… Просто вела себя как обычно. — Не удивляйся, если по приезде ты увидишь только пустую квартиру. И я просто хлопнула крышкой ноутбука, прерывая звонок. — Ну что, красавчики, пакуйте вещи, потому что сегодня вы сбегаете из дома. И лишь Натан поддержал меня своей проказливой улыбкой. Кажется, этот чёрт поддержит меня, даже если я решу ограбить банк. Приятно. Когда я вернулась в комнату, усталая, опустошённая и будто внутри мертвая, мой телефон продолжал разрываться, и руки у меня реально просто опустились, потому что ну я реально больше не могу жить в этом постоянном стрессе, скандалах с родителями, отношение Соболя, еще и Марк, ведь это именно он надрывал мне телефон. Какое-то грустное «да блядь» в этот раз получилось. [Привет] [Почему ты не отвечаешь?] Ева, я люблю тебя, почему ты молчишь?] [Конченная самодовольная сука! Любишь, когда за тобой бегают? Ну, а я, блядь, бегать за тобой не буду, потому что ты моя! Тебя у меня выкрали, и я верну тебя обратно!] [Ладно, прости, мне кажется, я погорячился… Я не должен был говорить тебе все те злые вещи, но ты сама виновата, милая! Ты сама меня провоцируешь на это! Я слышал, как тот парень говорил с тобой на истории! Кто он? У тебя что-то с ним есть? Вы трахаетесь [Ответь, прошу… ты же знаешь, как я люблю тебя! Я делал это все только ради тебя!] А я сидела на полу, опустошенно смотрела на экран телефона с этой порнографией и даже не хотела думать, где он опять нашел мой номер. Сдается мне, снова придется сменить номер, хотя ничего важного на нем, по сути, и не было. — Ну и что за унылая мина? Сагитировала всю семью на коллективный побег, а сама тут чуть ли не плачешь. — Натан тихо, словно кошка, проходит к моему столу и садится рядом, вскидывая вверх руку. Даже спорить не стала — молча залезла под нее, прижимаясь к широкой груди парня. Потому что заебалась. Потому что не хочу ни думать об этом, ни решать это. Ничего не хочу. Хочу на ручки и ебацца. Видимо, последнее прозвучало вслух, потому что милых Натан тихо рассмеялся и тут же посадил меня на коленочки. Я даже выдохнула — какая благодать! — Не знаю, что тебе Коля рассказывал обо мне, но сейчас мне пишет человек, видеть которого я хотела бы меньше всего. И от этого так больно и мерзко. Я чувствую себя ужасно одинокой и беспомощной перед ним, потому что, какой бы нереальной сукой я тут не была, стоит только взглянуть на него — начинают трястись руки и болеть шрам во всю ладонь. Я перед ним — словно кролик перед удавом. И сделать ничего не могу. И это чувство тотального бессилия меня убивает. И вроде я понимаю, что стоит ему приблизиться — я реально могу его убить, у меня есть все возможности для этого, но с другой стороны — я боюсь его настолько, что даже не моргаю в его присутствии, потому что ну вдруг что-то произойдет. И хотя прошло уже года четыре, наверное, этот животный страх не отпустит меня никогда. — Ну, у тебя же есть Алина с Колей, — Натан мягко улыбается мне, но я лишь озлобленно хмыкаю ему в подбородок. — Алина с Колей забьют на меня хуй, стоит только им снова оказаться в свете родительской любви. Это так и работает, Натан. Мы были рождены для славы наших родителей. И если я, словно неудавшийся эксперимент, была спрятана где-то далеко, то старшенькие всегда купались во всеобщей любви. Когда я оказалась в больнице — с отказом ног, легких, почти всех внутренних органов, даже без возможности заорать от адской боли, сковывающей все мое тело, никто не пришел. Совсем никто не пришел даже узнать, живая ли я. Из больницы забирал меня водитель. Да и в квартире мне не позволили остаться надолго, потому что у старших был пик славы — одни победы, поэтому дома постоянно были какие-то журналисты. Если бы увидели меня на инвалидной коляске — такой бы скандал был. И меня просто спихнули на пару лет на ребуху. И думаешь, хоть кто-нибудь хоть один раз приехал? Нет. Обо мне забыли. А вспомнили лишь когда я позвонила и пригрозила, что прыгну нахуй с крыши, если меня не заберут. Но фишка в том, что согласились они лишь после того, как я сказала, что предварительно разошлю во все газеты свою предсмертную записку, в которой подробно расскажу, кто моя семья и что они сделали. — Но сейчас же вы вроде адекватно общаетесь, — но я лишь снова тихо хмыкаю ему в ухо и прихватываю мочку губами. Руки милого Натана на моей талии превращаются в сталь. Мне нравится. — Они вдруг оказались по ту сторону баррикад. И им нужен проводник, который поможет им выжить. Как только родительская любовь вернется — нужда в проводнике отпадет. Меня снова начнут игнорировать. Есть только одно маленькое, но: к этому моменту меня уже давно не будет в этой стране. — Пальцы слегка отодвигают легкую майку, и язык проходится по шее вверх, за ухо. Я слышу, как тяжело он дышит, но будто боится продолжить. Какой же он сладенький. — И им придется учиться самим решать свои проблемы. Сегодня я не хочу думать о проблемах. Я решу их завтра. Сейчас я хочу только сесть на лицо милому Натану и больше никогда не слезать. Майка с меня исчезает, а его язык проходится уже по моей шее, и меня захватывает этот прекрасный вихрь эмоций, от которых крышу просто рвет, и я чувствую, как пальцы милого Натана аккуратно отодвигают мои шорты, под которыми нет белья, и довольно хмыкает, когда чувствует, какая я уже влажная. — Милая Ива, — его шёпот будоражит каждую чертову клетку в моем теле, заставляя отзываться тихим утробным стоном. Мои руки уже не обнимают его шею, они давным-давно оттянули края его домашних штанов, под которыми тоже ничего не было. Теперь очередь хмыкать перешла ко мне. — Ты уверена, милая Ива, — мои пальцы касаются такого горячего, такого приятного… И милый Натан заходится в сладком стоне. Внутри все сжимается. — Что хочешь этого? — Милый Натан, — я чуть проказливо улыбаюсь ему в губы и начинаю сползать по мощному телу вниз, уже крепко держась за то, от чего Натану напрочь сносило крышу. Мне кажется, я даже видела тонкую ниточку слюны, что соединяла ниши губы. Как же горячо! — Я сегодня здесь, и я намерена познакомиться с тобой поближе, — перед моим лицом стоит то, с чем мне предстоит познакомиться, и я не могу удержаться от того, чтобы не взглянуть на него снизу-вверх. Какое же замечательное чувство. — Лицом к лицу, милый Натан. И мой язык касается его обжигающе горячего члена. Глаза Натана расширены до максимума, пальцы сжимают плед, на котором я сидела до его прихода, а сам Коен стонет. Так тихо, так сдержанно, так призывно, что я просто не могу удержать себя. Я обхватываю головку губами и медленно опускаюсь. До самого основания. До самого дна. Считанные секунды, легкое усилие, и вот он уже в моем горле, а мой нос утыкается в гладко выбритый лобок парня. И я сглатываю. Стон, что раздался сверху, стоил всего. Абсолютно. И даже моих лет в инвалидной коляске стоил! От него пахнет мылом. Совсем слабо, ненавязчиво. Немного гелем для душа, немного духами, но в основном все мои мысли занимает запах его кожи, который отдается сладкими нотками где-то глубоко внутри, от чего у меня все сжимается, и я чувствую, как моя теплая естественная смазка потекла по ноге. Что, даже так бывает? Никогда не испытывала ничего подобного! Никогда не текла от одного только взгляда и стонов, никогда так не сходила с ума от одного только запаха. Никогда… Просто никогда! Головка выскальзывает из моего горла и упирается в щеку, что дает мне возможность взглянуть в полу-закрытые глаза Натана. И, кажется, я видела ту искру между нами, потому что в следующую секунду его ладони обхватывают мои щеки и отнимают меня от понравившейся игрушки, с которой меня теперь соединяла только тонкая струнка слюны. Я как-то сегодня необычайно слюнява. Но мне нравится. И Натану тоже, потому что хватило лишь короткого взгляда на мои полу-открытые губы, как у меня снова отнимают дыхание, накрывая мои губы своими. Как чувственно! Горячо! — Расслабься. — Его руки переползают и крепко хватаются за мои бедра, затаскивая обратно сверху. Милый Натан держит меня на весу чистой силой своих рук, а влажный член скользит по проторенной дорожке моей смазки. Сейчас завизжу от восторга. Но Натан не входит. Он только дразнит меня, но наконец-то заполнить это ужасно пустое чувство внутри не позволяет, от чего реально хочется скулить и визжать. И я прикусываю ему губу. Разрываю тонкую кожу, присасываюсь к выступившей крови и испускаю полный удовольствия стон, когда рыкнувший в поцелуй Коен опускает меня на свой член, не щадя, но и не давая насадиться до боли. Однако я только это почувствовать и хотела, поэтому двигаю бедрами навстречу, насаживаясь все глубже, до основания. До дна. Дотла. — Коен, — я еле могу говорить, и лишь короткие вдохи позволяют мне это делать, пока меня продолжают использовать как куклу: вверх-вниз, вверх-вниз. Хочется визжать. –Я люблю тебя, Коен. Кроме шуток. С первого своего класса люблю. И он входит в меня особенно глубоко, и мне остается только схватить его широкие плечи ладонями и откинуться в сладостном стоне. Обожаю свою жизнь, черт возьми! Сперма Коена стекает по моему подбородку, между грудей и ползет ниже, к животу. Мы в медленному недоумении наблюдаем за её бегом, не решаясь его как-то прервать. Я лежала, привалившись спиной к его груди, и его дыхание бьется о мою шею. Я буквально слышу, как в голове Натана бесоёбятся шестеренки сложных мыслей, исход которых мне явно не понравится. — Жалеешь. Вообще, это должно было прозвучать как вопрос, но прозвучало как твердое утверждение, от чего волосы на затылке встали дыбом. Дышать все еще было тяжело, и я до сих пор не верила в то, что произошло, но все равно неприятный какой-то осадочек начал появляться на дне с каждой секундой его молчания, и я, не удержав в себе тяжелый вздох, попыталась встать, чтобы взять со стола салфетки. Руки Коена скользят по моим ребрам, размазывая по мне сперму, и сам в ней пачкается, но не дает мне отстраниться, разворачивает к себе лицом и прижимает крепче. Кажется, я слышу, как хрустят мои ребра. — Единственное, о чем я жалею, сладкая Ива, — язык проходится по моей шее, и я снова начинаю чувствовать эту прекрасную тяжесть внизу, — так это о том, что трахнул тебя раньше, чем сводил на свидание, но я планирую сделать это в ближайшее время. — Единственное, — смеюсь я, скользя на его сперме вверх, к лицу, к этим искусанным в кровь губам. Никогда не замечала за собой такой кровожадности. Мне нравится, — что надо тебе сделать в ближайшее время, так это дать мне искупаться, а потом и искупаться самому. Но милому Натану не суждено было ответить, он успел лишь рассмеяться, прежде чем дверь раскрылась с таким рвением, будто в этом доме никогда не слышали о личном пространстве. А, ну да, точно, я забыла, где и с кем живу. Коля замер на пороге, не в силах осознать или переварить картину того, как его родная сестра в одних шортах лежит сверху на его единственном полуголом лучшем друге. Слава Богу, штаны он поправил, иначе было бы вдвойне неловко. — Ты б дверь закрыл.Желательно с той стороны. — Получилось максимально недружелюбно. Я, как бы, хамить не рассчитывала, но вот Коен остался в восторге, а значит, я делаю все правильно. — Если нет — инцест дело семейное. — И я приглашающе обвожу рукой наши тела. Дверь закрывается так же стремительно, как и открылась. — Вышло смешно, но нужно уже приводить себя в порядок. — Выдаю со вздохом разочарования, потому что я бы с удовольствием сейчас бы уснула на Натане сверху. Комплекция его тела позволяет мне использовать парня вместо матраца. — Сюда сейчас прискочит Алина в ожидании хлеба и зрелищ, а Коля пришел явно не с хорошими новостями. Вот проводим их, Натан, сожрем что-нибудь, и спать пойдем. — Ты не уезжаешь с ними? — Он видит, как я неприязненно смотрю на майку, которую придется испачкать, и, взяв салфетки, садится передо мной на колени. Я подзависаю на секунду, наблюдая за тем, как его длинные пальцы в марле скользят между моих грудей, вниз, к животу, а потом парень, совсем уж распоясавшись, сам ставит мою стопу себе на плечо и целует под коленом. Мне двойне поплохело. — Нет, съезжают они. А у меня к этой старой суке свои счёты. — И я не могу оторваться от его прекрасного лица. — Возможно, ты слизал свою собственную сперму. — Мой член сегодня был в твоем рту. Думаю, это наименьшая из моих проблем. — Ну как вообще можно противостоять этому обаятельному еврею, а? Зарываюсь пальцами в кудри и не могу оторвать глаз. — Коен, ты просто восхитителен. На грани возможностей просто. — Спасибо, миледи, — он снова целует меня под коленом и наконец-то опускает мою ногу. — Ваши комплименты выше всяких похвал. Я пытаюсь открыть рот, чтобы отвесить очередную расистскую шутку про холокост, которыми любила выводить его лет в четырнадцать, но меня прерывает снова раскрывшаяся дверь. Меланхолично наблюдаю за тем, как со стены осыпается дизайнерская позолоченная штукатурка, из-за которой я пару лет назад сцепилась с матерью не на жизнь, но на смерть и выиграла бой, и перевожу осуждающий взгляд на испуганную сестру. — Вот поэтому я до сих пор надеюсь, что меня перепутали в роддоме. Что случилось? — Мать только что звонила, — старшенькая тяжело сглатывает и, что удивительно, даже не шутит шутки про меня и Натана. Чувствую ее страх. Он осязается на кончиках моих пальцев. Начинаю испытывать какой-то животный восторг и возбуждение. Нет, мать все-таки не посадила меня на успокоительные. — Тётя Зоя выехала из аэропорта и надеется на очень теплый прием. — Ну и хули вы тут стоите до сих пор? — Краем глаза ловлю в зеркале свое отражение, и помимо мысли о том, что сцена нашего секса могла бы получиться до безумия горячей, если бы мы сделали это прямо перед ним, вижу свою полу-безумную улыбку. — Собрали вещи и в течение десяти минут съебали из квартиры. — А как же ты? — кажется, Алина действительно обеспокоена, но на фоне предстоящего скандала, которого я жажду настолько, что у меня чуть подергиваются кончики пальцев, ее деланное беспокойство меркнет, и я спешу осадить ее, чтобы сестрёнка не заигрывалась в семью. — За меня не беспокойся. В идеале — начни игнорить так же самозабвенно, как ты делала это последние… — Деланно задумалась, чтобы подчеркнуть важность момента. — Лет семнадцать, да, подружка? — Алина давится вдохом, и я не могу ничего сделать с этим черным чувством удовлетворения внутри. Только порадоваться его возвращению. Потому что теперь я и Соболевскую жизнь превращу в ад, и учителю курорт устрою, и Брелочек на место поставлю. Но начну отыгрываться на скупой до истерии тётке. Одного Натана пожалею. И то если он посадит меня к себе на лицо. — Милая Ива, — шепот будоражит все внутри, и я невольно переступаю с ноги на ногу, стараясь оказаться с горячей спине чуть ближе, — тебе бы пора прекращать думать о моем лице, как о скандинавской мебели. — Угловато, но удобно, — подметила я, и мое ухо опалило горячее дыхание его смеха. Через сколько там тётка приедет? Мы успеем на второй заход? — Может быть и успели бы, милая Ива, но увы, сейчас больше чем тебя, я хочу только в душ. — Я не смотрю на потерянную старшенькую, я смотрю на то, как этот бугай нависает за моей спиной, чтобы шептать мне на ухо, и я еще не видела картины более прекрасной. Спасибо, боже, за мой карликовый рост! — И да, тебе пора перестать говорить вслух. Иногда это может ввести в заблуждение окружающих. И, пока я продолжала пялиться на то, как его длинные руки, напоминающие змей обвивают мою талию, он раздавал указания по поводу экстренной эвакуации моих сородичей, и, когда входная дверь последний раз хлопнула, а квартира погрузилась в блаженную тишину, Натан снова наклонился к моему уху. Истинный змий. — Знаешь ли ты, Ива, — его шепот воистину будоражит. И теперь я понимаю, почему Ева вкусила запретный плод, потому что если вместо библейского змея был кто-то настолько же прекрасный, как Натан Коен, я бы тоже не задавала вопросов, — как звали первую женщину на земле? И мне оставалось лишь рассмеяться, сказав, что подумала ровно о том же самом и рассказав шутку про змея. В душ мы, конечно, не сходили, но какой смысл, если сейчас этот библейский дьявол нависал надо мной на моей кровати смотрел так бессовестно, что у меня пальцы ног поджимались от предвкушения. Но я была бы не я, если бы в момент, когда прекрасные кубы Коена почти коснулись моих, в дверь бы не позвонили. И даже то, как часто сука по ту сторону двери нажимала на звонок, говорило о том, как она зла. — Ну что, Натан, готов увидеть шоу? — И я, не дожидаясь ответа, накрываю его губы своими, намереваясь игнорировать женщину и её ебнутого сынка по ту сторону двери до тех пор, пока не почувствую горечь его спермы на языке. А для этого придется изрядно постараться. Мы дошли до того момента, когда Бог перестал верить в Еву.