Между нами

— Соболь! — Радостно выдыхаю я, вырывая руку из хватки учителя и подрываюсь к парню, прячась за его спиной. — Какого хера ты так долго? Я заждалась тебя уже! До свидания! — бросаю учителю и тяну парня в сторону. — Пошли уже. Я есть хочу! — И я просто насильно утягиваю парня от учителя, который зло сверлил Соболя взглядом. — Слава богу! — Выдыхаю я, стоило нам завернуть за угол. — Я просто не знаю, что бы произошло, если бы ты не появился. — Ты бы сломала ему ебальник. — Насмехается парень, поправляя капюшон куртки — дождь-то все еще лил. — Не только я. Еще мама, брат, старшая сестра и папа. Папа бы его просто убил. — Представляю. — Улыбается он, показывая клыки. — Я помню твоего брата. — Ну да, Коля у меня та еще дура. Такого с ног снести — уже старание, а уж про остальное я вообще молчу. — А ты, собственно, что делала на улице в такое время? — Рефлексировала. — Смеюсь я, посматривая на витрины кафешек, что шли стена к стене. Надо покушать. — Пошли, — Соболь, все еще держа мою руку в своей, перехватил мой взгляд и потащил в первую попавшуюся кафешку. — Угощу тебя кофе и чем-нибудь сладким. Или ты сейчас начнешь кричать, что тебе не нужно ничего от нас, хуеносцев? — Я что, — рассмеялась я, — похожа на конченную? — Да. — Не настолько. — Насупилась, пряча нос в шарф. — И сладкое я не люблю. — Так уж и быть, можешь заказать все, что хочешь. — Прям все? — Хитро смотрю на парня, в уме прикидывая, что я хочу. — Прям все. Ну что ж, хлопчик, ты сам себе подписал этот приговор. — Ты серьезно съешь это все? — Парень в шоке смотрит на меня и полный поднос с тремя гамбургерами, двумя картошками, наггетсами, луковыми кольцами и мороженкой. Главное — мороженка. — Я подумаю и, может, возьму себе еще что-нибудь. — Даже я столько не ем. — Он взглянул на свой поднос, где была всего лишь половина от моего заказа. — В меня просто не влезает. — Я привыкла столько есть с тех пор, как из меня решили делать олимпийскую чемпионку. А потом рост метр шестьдесят, проблемы с сердцем, разочарование в жизни и прочее-прочее-прочее. — Грустно тяну я, закидывая в рот картошечку. — Ты видел мою семью? Да сто процентов на каких-нибудь соревнованиях Коли или Алины. Все такие статные, высокие, все дела. И я рядом — тумбочка на ножках. — Почему ты себя постоянно тумбочкой на ножках называешь? — Да меня отец так лет в девять назвал. Я тогда по росту не прошла на какие-то соревнования и всё, все поняли, что в жизни мне особо ничего не светит. Ну, — наггетс пропал у меня во рту, — зато я умненькая. Тут уж точно со мной мало кто может соревноваться. А еще я красивенькая. Не Алина, конечно, храни господь ее и всю ее семью, но что поделаешь? Зато реально умная. Чем себя и успокаиваю последние семнадцать лет. — Ты так стрёмно о своей семье отзываешься. — Пожимает плечами он. — Тип, бля, я не понимаю! — Распаляется парень, начиная с каждым разом говорить все громче. — У меня крутая семья. И все равны. Тип я вот, да, спортсмен, но и мою малую всегда за все хвалят. Даже за тройки. За любые попытки. И я тоже сначала не понимал, почему. Сетовал на то, что она младше, поэтому её хвалят всегда. А потом мама объяснила, что да, она маленькая, поэтому её хвалят. Но не потому, что любят больше, а для того, чтобы она понимала, что мы ее поддерживаем и не бросала какое-то дело, если с первого раза оно у нее не получилось. Вот как-то так. — Ну, — тяжело вздыхаю я, начиная страшно завидовать Соболевской семье, потому что я бы от такой поддержки не отказалась. — А твоя мама не хочет меня удочерить? Мне восемнадцать только через год, так что у нас еще есть время. Я готовлю заебись. Отвечаю. А еще у меня много всяких плюсов. — Я недвусмысленно подмигиваю, и Соболь смеётся, собирая паутинку складочек в уголках глаз, что выглядит до сказочного мило и забавно. А еще то, как он обнажает свои идеальные зубы. Вот уж действительно идеальная голливудская улыбка. А у меня клыки чуть вперед вылезают, но я считаю это своей изюминкой. — Но, если честно, кроме шуток, я страшно завидую такому подходу, потому что меня воспитывали в вечном адском соревновании с братом и сестрой, и сидеть на шпагате я научилась раньше, чем держать ложку. — Ты умеешь садиться на шпагат? — Удивляется Ваня, даже чуть отстраняясь от меня, будто я выдала какой-то страшный секрет. — Да ну нахуй. Не верю! Ты даже на физре никогда не бегаешь! — Братан, если я чего-то не делаю, это не значит, что я этого не умею! — Делаю акцент на этом моменте, складывая руки на груди. — Смею напомнить об олимпийской сборной, куда меня готовили. И о том, как в восьмом классе я весь ваш цирк в мяч обыгрывала — только в путь. А я тогда ростом была с восьмилетнего ребенка. — А сейчас ты успешно перешла отметку «девять лет». — Улыбается он, но в его словах совсем нет насмешки. Скорее доброе подтрунивание. — Да, теперь из «карлика» я переросла в «гном в прыжке». — Тоже смеюсь я, но в этот момент у парня страшно расширяются глаза, и я понимаю, что подписала себе смертный приговор. — Да блядь! — Расстроенно тяну я, и Ваня, видя мою реакцию, начинает проказливо улыбаться. — Ну не говори мне, что теперь вся баскетбольная команда начнет меня так называть. Я ебала того рот, отвечаю! Кроме шуток, Вань, если хоть один меня так назовет… — Ты ему ебальник сломаешь! — И парень начинает заливисто смеяться на все кафе, привлекая к себе неодобрительное внимание. — Я понял тебя. Это останется между нами. Только я так буду называть тебя. Это будет нашим маленьким страшным секретом. Так, Вишня. — Он бросает короткий взгляд на свои новомодные маленькие часы и начинает собирать салфетки на поднос. — Время. Уже час ночи. За твоих не знаю, но мама уже настрочила мне кучу гневных сообщений, и даже известие о том, какой я сегодня рыцарь, не спасет меня от того, что она будет клевать мне мозги еще пару недель о том, как она волновалась. — Да, — я тоже смотрю тонну сообщений от каждого члена семьи. Как еще тетка из Таганрога не написала. –Мои тоже на измене. А мне еще предстоит тяжелый диалог. — Ты расскажешь им про историка? — Удивляется парень, галантно придерживая для меня дверь. — Ясен хуй. Потому что неизвестно, к чему сегодняшняя история может привести. А я, извините меня, молодая и красивая девушка. И я до жути боюсь быть изнасилованной, потому что какой бы сильной и умелой я не была, но справиться с взрослым мужиком у меня не получится. Поэтому я расскажу все отцу. Хотя, лучше брату. Он воспримет все более адекватно. — А ты реально умная! — Удивленно хвалит меня парень, и я дарю ему в ответ мягкую улыбку и загадочно произношу: — В этом кроются все мои проблемы. Соболь мужественно проводил меня до дома, хотя идти ему было не совсем в ту сторону, и отправился к себе, на прощание мило и крепко обняв меня, посоветовав не лезть больше в неприятности, потому что в другой раз моего личного принца может не оказаться рядом, на что получил тычок в плечо и, хихикнув, скрылся за углом. Я же, удовлетворенно вздохнув, перекатывала в душе приятное чувство великолепного вечера, привалившись к стенке лифта. — Ева, черт тебя дери, два часа ночи, где ты пропадала?! — Неистово орет мать, пока я снимала и заталкивала под полку грязные сапоги. Завтра помою. — Давай не начинай. Я и позже возвращалась. Давай в хороших родителей завтра поиграем, когда я высплюсь. Коля еще не спит? И, прежде чем мать набрала воздуха для следующего крика, я проскочила мимо, прямо в комнату к брату, прекрасно зная, что он, скорее всего, сейчас тренируется. И не ошиблась: Коля, поставив на пол ноутбук, спокойно и легко отжимался, краем глаза посматривая какие-то спортивные сводки. Не удивлюсь, если количество отжиманий перевалило за сотку. — Коля, есть разговор. — Брат, только сейчас заметив мое появление, удивленно вскинулся, поставил запись на паузу и сел, скрестив ноги в щиколотках. — В общем, у меня тут назрела проблемка, решить которую самостоятельно я не в состоянии. И я начала рассказывать. Про конфликт с Алиной, про ебаную встречу у ТЦ, про домогательства ебаного историка и про Соболя, который меня спас. Про милое недо-свидание я рассказывать не стала, это точно не та информация, что ему стоило бы знать, но тем не менее, по мере моего рассказа, Коля мрачнел с каждым произнесенным мою словом, все сильнее и сильнее сдвигая густые, но аккуратно выщипанные отцовские брови. — Что ж, я разберусь с этим. — Сказал он грубо и тяжело, что в принципе не было в легком характере моего дурашливого брата. Но к вопросам семьи все тут относятся очень принципиально. Кроме меня. Я до сих пор тайно надеюсь, что меня усыновили. Или подбросили. Или, на самый крайний случай, перепутали в роддоме. Но это уже что-то из области фантастики. — А Соболя, кстати, я помню. Он был в команде с самого ее основания, и его я капитаном оставил после себя. Крутой пацан. Жалко его правда — пизда. — В смысле? — Удивилась я, покосившись на брата. С чего бы его жалеть? Крутая семья, спортсмен, красавчик, бог школы, все дела. Чет я не вижу тут поводов для жалости. — А ты не знаешь? — удивляется Коля, смотря на меня большими глазами, а потом закатывает глаза. — Ну конечно, кто бы сомневался. Чтобы ты хоть раз думала о ком-то, кроме себя. Я не удивлен. Хотя вы же были одноклассниками. Его отец сидит. Уже лет шесть или семь. За изнасилование двух девочек и попытку изнасиловать самого Ваню. Там убогая история была. Мать вмешалась и избила мужика до полусмерти, хотя сама была глубоко беременной. Они потом уехали на полгода, сменили фамилию на девичью фамилию его матери, а дело максимально замяли. По возвращению Ванёк рассказал мне об этом, просто чтобы не было больше вопросов, и мы забыли об этом, стараясь вообще не поднимать эту тему. Так что, Ева, я тебя очень прошу: не приближайся к парню, он и так настрадался, а ты своим характером просто отравляешь все вокруг. — В семье не без урода, да? — горько усмехаюсь я, находясь под ужасным впечатлением от истории. Просто настолько гадко мне еще никогда в жизни не было, и на секунду, когда я уже падала в свою кровать, даже не сняв одежду, я вдруг осознала, сколько всего говорила этому парню: про свои «ужасные» проблемы, про то, какая херовая у меня семья, и в принципе всё то, что я делала в его присутствии, всегда всячески показывая свое пренебрежение к нему. Я просто ебучий монстр. Но прежде, чем уснуть, я дотянулась до телефона, нашла Ваню в беседе класса и кинула заявку. Потому что молчать просто не могла. Потому что промолчать сейчас — это испортить все. Это значит, что я буду ходить и подсознательно жалеть его, а я этого не хочу. Как и он сам, я уверена. Жалость — это точно последнее, что нужно этому парню. Буквально секунду спустя Ваня принял заявку в друзья, и я, еле попадая от волнения по буквам, написала, что Коля мне рассказал. А в ответ, после реально долгого молчания, получила одно единственное сообщение: «завтра поговорим» «я не буду тебя жалеть. — Вспыхнула я, понимая, о чем он сейчас думает. — И рассказывать никому не буду. Это было бы мерзко с моей стороны, а я — солнышко. Просто Коля мне рассказал, и мне стало так ужасно… тяжело? Не знаю, как описать это ебаное чувство.» Ваня опять долго молчал, что-то печатал — я видела бегающее перо под его именем — потом стирал и снова начинал печатать, но в итоге пришло одно единственное «Спасибо.» И я уже было разочаровалась в нем и решила, что хорошим отношениям между нами не быть, как в догонку пришло: «И ложись спать. Завра будет трудный день с историком на первом уроке. А тебе ему еще ебальник ломать: Р» А следующее сообщение почему-то заставило меня счастливо улыбнуться и радостно обнять подушку, грея в душе очень теплое чувство: «Сладких снов, гном в прыжке» И сердечко. Я ответила сердечком и, стянув с себя штаны, завернулась в одеяло, радостно улыбаясь, перед тем, как уснуть. На утро у меня было настолько замечательное и хорошее настроение, что я даже дождь воспринимала, как нечто прекрасное и счастливое, поэтому в школу я бежала вприпрыжку и даже без зонта, не особо беспокоясь, что могу промокнуть насквозь. Но перед самым кабинетом я затормозила, вспоминая вчерашнее и то мерзкое чувство, когда учитель положил руку на мое колено, и меня немного попустило. Поэтому дверь в класс я открыла с привычно недовольным лицом, осматривая класс с обычной долей омерзения. Но тут мой взгляд цепляется за мою первую парту и радостного Соболя за ней, у которого между поставленных на стол локтей лежал пакет с едой на вынос из вчерашней кафешки. — Боже-Боже, — разулыбалась я, подходя ближе и уже без всяких неудобств пробираясь к месту у окна через парня. — Неужели это все мне? — Ужели, — довольно хохочет Ваня, а мы уже одним своим дружелюбным видом напривлекали к себе ненужное внимание одноклассников. — Но, мне кажется, что этого даже мало, учитывая, сколько ты съела вчера. — Ничего страшного, — довольно щурюсь я, уже заглядывая в тихонько стащенный пакет. — Я уже с утра позавтракала пренебрежением и разочарованием, так что этого до обеда мне хватит. Парень лишь с улыбкой смотрит, как я ем, подперев голову рукой, изредка посмеиваясь, когда что-то выпадало обратно в коробку из огромного чизбургера. И эта почти семейная идиллия длилась ровно до тех пор, пока дверь не открылась и в класс не влетело это черное облако мрака, маразма и злобы, а именно эти эмоции транслировал историк, когда снова увидел нас сидящими вместе. Но ничего говорить не стал, просто на секунду зло оскалил зубы и сел прямо перед нами. От него все еще немного потягивало перегаром. Но Соболь вообще никак на это не реагировал. Он сидел, слушал его нудный бубнеж и изредка бросал на пишущую меня короткие взгляды, после чего довольно улыбался, чем неистово бесил историка. Дай мне бог здоровья, ибо эта история неплохо так выбивает меня из колеи. Урок подходил к концу, мы с Соболем сидели, перекидываясь мелкими записочками, дрались на мизинцах, да и в принципе страдали стандартной ебалой, какой только могут страдать ученики при скучном и неинтересном учителе. А Антон Евгеньевич продолжал бубнить себе под нос, продолжая бросать на нас косые и злые взгляды. Когда прозвенел звонок, Соболь, схватив мой телефон рванулся вперед под мои крики, но резко остановился, когда над классом пронеслось: — Вишневская, останься. Ваня буквально врос в пол — одноклассником пришлось обходить его, чтобы выйти из класса, но никто и не думал что-либо говорить ему, подсознательно чувствуя его угрожающую ауру. А я же… А что я? Я полезла под стол за упавшей ручкой и там же и сидела, стараясь не особо отсвечивать, ибо я так-то все понимаю, но тут мне было и хорошо, и спокойно и вообще — жить можно. Шторочку повешу и окопаюсь тут. Ляпота! — Вишневская, долго ты под столом сидеть будешь? — Спрашивает мужчина, и я вижу его ботинки прямо перед своим носом, понимая, что выбираться из своего убежища надо, но страшно было — что пиздец, потому что класс уже опустел, оставив меня с этим ублюдком один на один. Но потом я заметила еще одни ноги и реально выдохнула, с низкого старта рванув вперед, пролетая на уровне колен учителя, падая прямо в руки к Соболю, перебираясь потом за спину. — Да, Антон Евгеньевич, вы что-то хотели? — Спросила я из-за спины парня, покрепче схватив его за олимпийку. — Я хочу поговорить наедине с тобой. — Хмурит брови он, опираясь на свой стол и складывая руки на груди. — А я хочу рост метр восемьдесят, но вот так вот бывает, что не все у нас в жизни идет, как мы хотим. — Пожимаю я плечами, даже не выглянув из-за парня, но Соболь сам повернулся, удивленно приподняв брови. — Что? Я всегда хамлю, когда волнуюсь. Защитная реакция, хули. То ли еще будет, Ванюш, то ли еще будет. — Хорошо, Евангелина, — вздыхает учитель, садясь за свой стол и начиная перебирать какие-то бумажки, — я хочу поговорить о твоем вчерашнем поведении. — Каво? — Протянула я, переглядываясь с Соболем, понимая, что история начинает попахивать. Трупом. Историка. — Моём поведении, Антон Евгеньевич? — Да. — Демонстративно не смотря в нашу сторону, он продолжал копаться в тетрадках и делать вид, что он прям занят, и в жопе тут я, а не он. — Это неприемлемо, когда несовершеннолетняя девочка сидит на улице в двенадцать часов ночи. Это халатность родителей, ты могла оказаться в опасной ситуации, и я просто обязан, как твой учитель, сообщить в органы опеки о ненадлежащем уходе за ребенком. Я стояла и просто хлопала глазами, открывая и закрывая рот, понимая, что ситуация достигла такого, мать его, апогея, что я просто ебало завалила. Меня передернуло. Это нервное. Такое бывает. Но Соболь принял это за что-то другое потому что обернулся, обнял меня своими огромными ручищами, для чего ему пришлось неплохо так согнуться, и прошептал мне на ухо: — Не беспокойся, Вишня. Все будет хорошо. — Да конечно все будет хорошо. — Отстранённо сказала я, начиная шариться по карманам. — Сейчас я папе позвоню, и все у меня будет нормально. Подождите пару минут, Антон Евгеньевич, у меня папа как раз должен недалеко находиться, с ним и поговорите о ненадлежащем исполнении родительских обязанностей. Учитель и ухом не повел, оно и понятно — папу моего он ни разу не видел, а зря. Надо было раньше познакомить их, тогда бы и ситуации не было. — Коль, — брат с одышкой угукнул в трубку. Ясненько, в зале. Значит, пять минут, и они с папой тут. — Помнишь, я тебе вчера сказочку рассказывала? — Что такое? — Судя по тому, как тяжело и спокойно он это сказал, брат даже остановил тренировку и слез с дорожки. — Ну, значит, бери папу и дуй ко мне в школу. Оно опять. — Две минуты. И сбросил вызов, а я гаденько улыбнулась, потому что скоро на одного учителя истории станет меньше. — Сейчас, Антон Евгеньевич, папа мой подъедет. С ним и пообщаетесь. И я довольно улыбаюсь приподнявшему бровь Соболю. Ибо вечер перестает быть томным.