Гоголь&Фандориана: сборник тредов

На треть опустевший дом казался... привычным. Из года в год по осени комнату на втором этаже запирали на замок, а на столе ставили на один прибор меньше. Кадетская школа, юнкерское училище, такие редкие встречи на каникулах... Эраст спросил однажды: — Т-ты о нем хоть вспоминаешь? Якова было трудно, почти невозможно было задеть так, чтобы он не отшутился, насмешливо блестя черными глазами, не обратил оскорбление в комплимент, обиду в светскую любезность. В тот раз он даже не вызверился, только посмотрел так, будто пощечину отвесил, и продолжил завтракать. Нож скрипел по фарфору с отвратительным звуком — Яков как будто этого не замечал, или не мог заставить себя остановиться, как судорогой сведенный, как закаменевший. Не позволяющий себе безобразно сорваться. Эраст отложил газету, кляня себя за язык, мелющий без задней мысли. — Я не имел в виду... Я п-просто — большую часть... Мимолетно думаю: а где Андрей? и сам себе отвечаю — сейчас ноябрь, не жди его до зимних каникул. И забываю опять, как будто все п-по п-прежнему. А п-потом... Яков в последний раз скрипнул ножом по блюдцу и отложил его в сторону. — Я купил нам билеты в оперу пару недель назад, — сказал он сухо. — О? — Волшебная флейта, его любимый Моцарт. Хорошие места. Все три. — О. Яков помолчал. — Подарил их коллегам из сыска, — его короткий рассказ оборвался. Эраст кивнул, потому что ответить вслух мешал ком в горле. Двенадцать лет — это не двенадцать недель и даже не двенадцать месяцев. Двенадцать лет — это больше половины жизни Андрея сейчас, треть его жизни к концу срока. Будет ли он все еще страстно любить Моцарта, когда вернется домой? Будет ли страстно любить братьев? Будут ли братья... — Ты запер его к-комнату? — Я могу дать тебе ключ. — Ты заходил туда? Яков покачал головой. — Зайдешь со мной? — Он не умер, и его спальня — не склеп, чтоб навещать с цветами. — Я т-только хотел посмотреть. Желание было неожиданным, предложение — спонтанным, не было причин из-за этого ссориться. Видимо, Яков подумал так же — и кивнул. Это действительно был не склеп. Скорее, мемориал. Письменный стол, с которого регулярно стирали пыль, а потом раскладывали на те же места книги и исписанные тетрадные листы, кровать, заправленная так, словно вечером кто-то в нее ляжет. Яков стоял, заложив руки за спину, в центре. Эраст обошел знакомую комнату, как место преступление, которое нужно было осмотреть на предмет зацепок. Не смотря на видимость присутствия, пахло чистым, нежилым помещением. Вдруг накатила слабость; Эраст медленно опустился на пол, по-турецки сложил ноги. Провел ладонью по ковру. — Есть же стулья, — услышал он над собой знакомое въедливое ворчание. — П-помнишь, он пролил чернила, испугался и п-попытался затереть твоим одеколоном? Яков рассмеялся — как ворона закаркала. — А запах одеколона пытался перебить твоими благовониями. — И сжёг обивку стула. Яков зашуршал одеждами, сложил на спинку стула домашний пиджак и осторожно присел рядом с Эрастом. Достаточно близко, чтобы Эраст мог положить голову ему на плечо. — Ты п-по нему скучаешь? На этот раз Яков не обиделся. Его теплая ладонь нашарила ладонь Эраста. Крепко сжала. — Да. — А он по нам? — Да. Его вряд ли есть кому взять за руку, горько подумал Эраст. Заплакать бы, да не получалось. — Помнишь, как ты сбежал на войну с турком? Это было неожиданно, Эраст даже голову приподнял. — Андрей меня измучил тогда. Каждый день, один и тот же вопрос. «А Эраст вернулся? А когда он вернется? А долго еще его ждать?». Эраст залился краской — до кончиков ушей, до шеи. Крепко зажмурился. — Каждый день. Даже в те дни, когда я забывал о войне и несколько благословенных часов думал, что ты в московском сыске и приедешь на выходных. Даже в те дни, когда я думал, что от тебя слишком давно не было вестей, и ты скорее всего уже мертв и похоронен в безымянной могиле. «Когда вернется Эраст? Ты узнавал?». Они помолчали, теперь уже оба. — Два года, пока ты не написал из Японии. И еще пять лет там. Он ждал. Может, все-таки получится заплакать, подумал Эраст. Слезы не шли, но грудь сдавливало рвущимся наружу сухим всхлипом. — Он будет ждать нас двенадцать лет в Сибири, если нужно. А мы будем ждать его тут. И дождемся. Словно ставя точку, он обернулся и прижался губами ко лбу Эраста. — Но лучше бы все-таки не д-двенадцать лет, а немного п-поменьше, — предложил Эраст слабо. Яков кивнул — он чувствовал, как его щека трется об волосы на макушке. — Посмотрим, что можно с этим сделать, — прозвучало одновременно солидно и абсолютно безнадежно, словно Яков не про ссыльного брата говорил, а обещал заехать в гости, заранее зная, что ему не захочется выходить из квартиры в редкий выходной. Эраст почти рассмеялся. Яков откинулся назад, к кровати. — Помнишь, как ему подарили на Рождество хлопушки, а он попытался подмешать в них настоящего пороху? — Так от нас ушла его т-третья няня. — Как много слабых нервами женщин полагает, что могут справиться с ребенком. — Не ты ли г-говорил, что он не ребенок, а бес во п-плоти? — Как главный бес, имею право высказываться о своей родне. Эраст задрожал от беззвучного смеха и постепенно сполз головой Якову на колени. Он не выпустил руку Якова; вторая рука брата через пару мгновений оказалась у него в волосах и стала перебирать пряди.