Гоголь&Фандориана: сборник тредов

Яков цепляется непослушными пальцами за липкий стол позади себя, чувствует отвратительно детально, как чужой язык шарит у него во рту. Он же сам улыбался этому человеку, сам его выбрал в пьяном мареве как развлечение на этот вечер. А теперь не чувствует ничего. Только отвращение. И по большей части к себе. Пьяное, непослушное тело, слишком ясный и трезвый ум. Яков не для этого результата надирается, черт побери. Пытается выпутаться из рук. Руки не выпускают, чужие губы тычутся в щеку, шею. Сам выбрал. Сквозь отупение, памятью тела: это должно развлечь. Он только выпьет достаточно, и. Недостаточно выпил? Может быть. Ладонью упирается в чужую грудь, придерживает на небольшом, но всё же расстоянии. Пытается понять. Сказать. Очень трудно говорить, проще кажется просто лечь прямо здесь, свернуться в калачик и сделать вид, что это все не с ним. Возможно, если бы руки не держали, он бы так и сделал. Человек не выпускает, вот упертый, ближе к себе тянет. Яков говорит, что скоро вернется. Человек глупо, пьяно улыбается, рук не разжимает, спрашивает — вернешься? Яков кивает и растягивает губы в улыбке. Яков даже не вспомнит его лицо, когда сядет в экипаж, это очевидно. Он и сейчас не может его запомнить. Такое правильное, что почти неприятно и совершенно безвкусно. Идеальность идёт единицам. — Припудрить носик, — он усмехается и оглаживает неудавшегося любовника по щеке. — Мы же не хотим... сюрпризов? Человек отчетливо тяжелее дышит, облизывает губы. Улыбайся, Яша. Не надо блевать прямо здесь от отвращения. И перепоя. Выпускает. Наконец-то. Главное — не торопиться, идти спокойно. Яков легко теряется в тенях кабака и сворачивает ко входной двери. Не в первый раз проделывать такой трюк с исчезновением. Яков вдыхает холодный влажный воздух и идет пешком. Разум от холода становится едва ли не кристально ясным, это раздражает еще сильнее. Пусто в ночной столице, под стать самому Яше. Его не пугают ни гипотетические убийцы, ни насильники, ни воры. На улице нет вообще никого, точно остался один камень города. Придет домой, одежду стащит с себя, бросит комом в ближайшее кресло, упадет в постель. Свернется клубком на боку, колени к себе подтянув. Он просыпается первый раз, когда еще темно. Испуганно и пьяно оглядывается, узнает свою комнату и падает обратно. Просыпается еще несколько раз, держась за стенки, доходит умыться и выпить воды. Ложится снова. Вчера он казался себе трезвее, чем говорит ему похмелье. Весь следующий день серый и с давящей головной болью. Усталости словно стало ещё больше, Яков не встаёт с кровати, если это не необходимость — дойти до отхожего места или за водой. Не ест. Тошно, да и не хочется. Вчера не захотелось плотской любви, теперь изысканных кушаний. Пить не хочется давно, это скорее необходимость, как микстура от кашля. Что же ему останется? Одна радость — работа? Да и радость ли. В последнее время все труднее отбиваться от доморощенных интриганов и желающих занять его место. Осточертело все. Спать, просто спать.

***

Эраст приезжает. Яков встречает, мягкий, радостный. Эраст тихо смеётся — в п-пижаме? Дорогой мой, обед уже, что за сибаритство? Яков в ответ плечами пожимает, мол, а что, человек не может выспаться в свой законный выходной? Эраст квартиру обходит, заглядывает на кухню. — Яш, у тебя что, не запасено ничего к обеду? Яша слегка теряется. — Можно послать коридорного в ресторан, маленький... — А ты чем обедал? — Пока ничем. — А завтракал? — Я ещё не завтракал. Эраст... не спрашивает про ужин. Отдает распоряжения, перечисляя список вкусностей. Ищет Яшу по квартире, находит — в постели. Тот сонно отворачивается, прячет в подушке лицо. — Я рад тебе, маленький, просто ещё не проснулся. Дай мне час. — Яш, — отвечает Эраст. — Когда ты последний раз вставал с этой п-постели? Яков хмурится слегка, потом пожимает плечами. — В пятницу, на службу. — Яш, — Эраст комкает в пальцах одеяло. — Сейчас п-понедельник... Яша смаргивает непонимающе, улыбается слабо. — За мной пришлют, если буду нужен. Должен же я пользоваться положением хоть иногда? — Яшенька, ты болен? — Эраст никогда не видел Яшу болеющим. Ему страшно. — Что? Нет, маленький. Всё нормально. Эрасту хочется к р и ч а т ь. Эраст улыбается. — А меня п-пустишь? — Куда? — Под одеяло... Яша тоже улыбается, светло, но словно бы устало, поднимает край одеяла приглашающе. — Конечно, маленький. Эраст его обнимает, Яша прячет лицо у него на плече. Дышит медленно, глубоко. Кажется, засыпает, и добрый час они не шевелятся. Пахнет несвежим постельным бельем и затхлостью. Яшенька, что с тобой? — Яшенька... — Что? — сонный, нетвердый голос. — У тебя лицо... — проводит пальцами по щеке. — Ты п-плачешь. — Да? Смотрит непонимающе, а по щекам течёт непрерывно последние минут десять.

***

Эраст уговаривает его поужинать — хотя бы парой кусков хлеба. Ночью — выйти на улицу. Пройтись до угла дома и обратно, Эраст человек привычки и отказывается нарушать вечерний моцион. Яков это уважает. После этого засыпает еще на восемь часов, словно страшно вымотался за эти пятнадцать минут на свежем воздухе. Утром просыпается достаточно для того, чтобы отослать посыльного с запиской: не беспокоить без особого повода, приехал брат. Может себе позволить. Декадентски завтракают пирожными в постели, Яша не хочет, но из рук Эраста и ради его улыбки... Под дверями у Якова кипа неразобранной почты. Газеты. Эраст собирает все, читает потихоньку вслух. Иногда Яков слушает, иногда засыпает снова. Иногда отвлекает ласковыми поцелуями. Недолгий эрастов отпуск тянется, как липкое тесто, а заканчивается совершенно неожиданно. Нужно провожать маленького, по такому поводу Яков стряхивает себя с постели раньше привычного собирается со всей тщательностью. Выбирает галстук под жилет, под галстук булавку. На удивление — сегодня на это есть силы. Яша давно не смотрел толком в зеркало, брился — когда брился — по памяти. Замирает, изучая отражения. Нет, он узнал себя, бога ради, но он изменился. Нельзя так себя запускать, думается в очередной раз. Не в первой же. То на пару дней, то на неделю, потом и не вспомнить, сколько всего, потому что дни и ночи в один серый комок слипаются. Иногда он так ходит на службу. Иногда в кабаки. Иногда, как сейчас, едва доходит до ванной. Устаёт. Работа такая. Но не повод же, черт возьми. — Потратил отпуск зря, — вздыхает, обнимая Эраста на перроне. Маленький цепляется за него, как утопающий, смотрит отчаянно. — Я могу взять еще. Я могу не уезжать. Яш... — Что ты, — Яков качает головой. — У тебя служба, удумал тоже. — Но как я тебя одного? — вырывается у Эраста. Поезд гудит, изрыгает клубы дыма. Поблескивая форменными пуговицами, высовывается проводник. — Выше высокородие, прошу вас! — Иди, иди же, — Яков подталкивает в спину, перекрикивая шум. «Мне все равно лучше одному» — пробует мысленно, перекатывает на языке, но пока не решается. То ли на такую откровенную ложь, то ли на такую горькую правду.