Octobertales

      В прозрачном осеннем воздухе чувствуется дым костров и запах свежеиспеченного хлеба. Осень в этом году сухая и тёплая, солнце светит по-прежнему ярко, но уже чувствуется, что вот-вот – и вступит в свои права зимняя, ночная половина года.       Совсем скоро, уже завтра, ночь станет чуть длиннее дня, и будет понемногу отвоёвывать своё время, заставляя людей держаться ближе к домам, как только начинает темнеть. Ибо тогда совсем другие духи заступают на ночную стражу, и мало среди них тех, кто желал бы людям добра.       Топор в последний раз опускается, на излёте втыкаясь в пень. Фабрицио складывает дрова под навес и с наслаждением потягивается. Прислушивается к доносящейся со стороны луга песне – кажется, кто-то уже начал распеваться к вечернему празднеству. Или просто перебрал вина ещё с утра, всякое бывает.       Он шумно плещет водой из бочки в лицо, вода прохладная, освежающая, напоенная дубовым запахом. На поверхности плавает несколько жёлтых листьев, слетевших с яблони. Фабрицио некоторое время пытается уловить своё отражение, но видит лишь небо и кружащие листья, среди которых только угадываются его очертания. Но он всё равно улыбается, на душе легко и спокойно, и какое-то сладкое предвкушение. – Быстро управился, – одобрительно говорит старая Нэн, когда он заходит в дом.       На столе его ждёт кружка с молоком и хлеб, праздничный, с орехами и яблоками, ещё тёплый – от печного жара и от летнего солнца, впитавшегося в зерно и фрукты.       Старая Нэн сидит напротив, возле распахнутого окна. Перед ней на столе – алые и черные нитки и россыпь алых же ягод на деревянном блюде. Ловко двигаются тонкие пальцы, продевая иголку с нитью сквозь очередную ягоду – рябину, узнаёт Фабрицио. Губы на морщинистом лице иногда шепчут что-то беззвучно, словно заговор плетут вместе рябиновыми бусами.       За спиной у Нэн – алтарь, украшенный к равноденствию. Листья и каштаны, орехи и шишки, лентами убранные, и свечи стоят, готовые зажечься, как только стемнеет. Кукла соломенная в расшитом платье. И изукрашенный каравай, который Фабрицио принёс по поручению матери. Да и задержался – дров наколоть. – Держи-ка, полезному научишься, – как только он допивает молоко, Нэн протягивает ему иглу с ниткой и двигает ближе рябину.       С некоторых пор Фабрицио предпочитает с ней не спорить. Нитку в иглу вдеть получается не с первого раза, тем более под пристальным – и немного насмешливым – взглядом старухи. Но затем он так же нанизывает рябину на нитку, стараясь выбирать ягоды поровнее, одна к одной. Он знает, что это оберег, но никогда не думал, что его подпустят к такому действу.       Занятие это будто околдовывает своим единообразием, и мысли сами убегают к тому, о чём – о ком – в последнее время Фабрицио думает так часто. Убегают к их редким встречам в укромном местечке леса, к озорству в чужих глазах и звонкому смеху... – Пожалуй, хватит, – голос Нэн выдергивает его из раздумий, – Давай сюда.       Она закрепляет нить – Фабрицио удивляется, когда это он успел набрать целые бусы, – и что-то тихо шепчет, что-то, что Фабри не может разобрать, но в словах слышится шум листьев и голоса лесных птиц. – Я пойду? – парень поднимается, кидая взгляд за окно, где солнце уже начало свой спуск к горизонту.       Строгий взгляд Нэн удерживает его на месте, и она снова протягивает ему бусы-оберег. – Держи. Подаришь своему кудрявому, – тут она улыбается лукаво, – Ну, чего замер? Или думал, не знаю я, к кому ты в лес бегаешь?       Фабрицио чувствует, что краснеет, сравниваясь цветом с этими самыми бусами. – Откуда... – бормочет он, опуская глаза в пол, будто он снова мальчишка, которого поймали в чужом огороде с горстью спелых груш за пазухой. – Ишь, расскажи ему всё, откуда и куда! Скажу – звери нашептали, так не поверишь же? Фабрицио верит. И попрощавшись, поспешно сбегает, провожаемый чуть скрипучим, но совершенно не злым смехом. – Беги-беги, он тебя заждался уже, – с улыбкой бормочет старая Нэн.

***

      Лес встречает его шелестом листьев, звонким пением птиц и тихим поскрипыванием стволов деревьев. Под ногами шуршит золотистый ковёр, и с каждым шагом нетерпение всё сильнее переполняет его, заставляя едва не срываться на бег.       На их укромной полянке пусто, но Фабрицио даже не успевает расстроиться, когда что-то метко ударяет его в плечо. Сосновая шишка падает на землю, а затем он слышит тихий смешок, но не может понять, с какой стороны тот доносится. – Ты пришёл, – радостным шелестом листьев проносится по поляне. – И даже принёс тебе подарок, – Фабрицио смеётся, когда после этого заявления его резко обнимают со спины такие знакомые тёплые руки.       Он позволяет себе на мгновение замереть в этих руках, а затем оборачивается. Эрмаль стоит перед ним, с такой же озорной улыбкой, как и всегда. На его голове, будто золотая корона, пышный венок из листьев, и это делает его похожим на лесного духа. Которым он, в некоторой мере, и является. – Подарок? – хитро переспрашивает он, – Ты себя имеешь в виду? – Не только, – уклоняется от ответа Фабри, опускаясь на устилающие землю листья и утягивая эльфа за собой, – Но пока не скажу, что это.       Эрмаль смеётся, ускользая из его рук на другой конец полянки, и затем возвращается с бутылью из темного стекла в руке. – Решил заколдовать меня своими эльфийскими зельями? – Фабри откидывается на спину, одной рукой нашаривая свой заплечный мешок, валяющийся где-то рядом, и доставая из него припасённую еду.       Сегодня они празднуют равноденствие только вдвоём. – А ты думаешь, я ещё тебя не заколдовал? Когда поцеловал в первый раз? – Эрмаль устраивается рядом, откупоривая бутылку, выпуская наружу терпкий винный запах. – Скорее уж, ещё когда прыгнул со мной через костёр, - Фабрицио вспоминает ту короткую ночь, и тепло разливается по телу.       За первым глотком вина – терпкого и сладкого, такого он ещё не пробовал, – следует другой, они смеются, передавая бутылку друг другу, и Эрмаль нарезает яблоко на кусочки и по одному предлагает их Фабри, с хитрой предвкушающей улыбкой наблюдая, как тот принимает их из его рук, иногда прихватывая губами кончики пальцев.       И в какой-то момент разговоры и смех стихают, сменяясь совсем иными звуками, и Фабрицио, раскрасневшись не только от вина, смотрит на лежащего под ним Эрмаля, чьи губы алые – от вина и поцелуев. И снова склоняется к нему, прижимаясь совсем близко, прикусывает острый кончик ушка, и улыбается, когда Эрмаль что-то жарко и неразборчиво шепчет, подаваясь навстречу.       ... И уже сильно позже Фабрицио вспоминает про подарок и немного смущенно протягивает рябиновые бусы Эрмалю. Тот бросает безуспешные попытки отряхнуться от застрявших в кудрях листьев и восторженно смотрит на оберег, явно видя в нём что-то, что Фабри своими обычными, человеческими, глазами не сможет разглядеть. – Спасибо, – тихо произносит он, – Это... это правда важно. Для меня и для нас.       Он наклоняет голову, позволяя Фабри надеть на него бусы, и те смотрятся на нём правильно и уместно, словно всегда принадлежали ему. А потом снова целует его, как-то особенно нежно.       А над ними шелестят листья, и день постепенно переходит в ночь. И где-то далеко, едва слышно, поворачивается Колесо.