Кактусы

Юнджи сидит напротив, пьёт колу, с интересом рассматривает свои руки. Соджин мусолит трубочку в зубах. Они уже обсудили погоду, общих знакомых и прочую безопасную дребедень. Соджин вздыхает — осталось только отдать деньги, и они больше никогда не увидятся. — Ничего, если наличкой? — спрашивает она. — Я телефон дома забыла. — А, — Юнджи смотрит на неё так, словно сразу всё стало понятно. — Я просто писала тебе, удивилась, что не отвечаешь, — объясняет она. Соджин ковыряется в рюкзаке, ища кошелек, краем глаза следя за Юнджи, старается запомнить каждую её черточку. Юнджи словно вообще не изменилась со школы: то же каре, то же расслабленное выражение лица, опущенные уголки губ, лениво полуприкрытые глаза. Она тянет рукава свитера на самые кончики пальцев, и Соджин до боли хочется посмотреть на её шрамы, хотя бы на тот, что на запястье. — Соджин? — она возвращается в реальность, понимая, что зависла над рюкзаком. — Всё хорошо? — Да, всё… Всё супер! — она снова заныривает в рюкзак, находит наконец кошелек. — Там же около тридцати, да? — Да, тридцать две. Соджин смеётся. — Когда я в последний раз оттуда уезжала, было тридцать три. Юнджи улыбается. — Наверно, было не так поздно еще. — Наверно. Купюры перекочевывают в пальцы Юнджи, та прячет их в карман. — А почему ты уволилась? — спрашивает Соджин, понимая, что ещё несколько минут, и они разойдутся. — Времени не хватало на учебу, — пожимает плечами Юнджи. — У меня было три подработки, но макдак пришлось бросить — платят не очень, а на учебе дел прямо прибавилось. — На кого учишься? — На продюсера. — Вау, — присвистывает Соджин. — И как? — Сложно, — Юнджи отбрасывает отросшую челку с глаз, сердце Соджин пропускает удар. Она всё так же злится на Юнджи из прошлого, злится на все шрамы, на всю ту чушь, что она несла несколько лет назад. Но Юнджи сейчас перед ней, такая же красивая как тогда, и Соджин не может не думать, что, наверно, ебучее предназначение существует, и тянет её к Юнджи только из-за него — иначе это всё она объяснить никак не может. — Аа, — тянет Соджин. Молчание снова повисает между ними. Соджин ждет, когда Юнджи встанет и попрощается, но та сидит, перекатывая лед по дну стакана. — Как твой кактус? — спрашивает она вдруг. — Он ещё жив? — Д-да, — от неожиданности Соджин запинается. — Огромный вымахал и разросся, пришлось дома оставить почти весь — забрала пару отростков сюда. — Здорово, — Юнджи возится так, что Соджин понимает — всё. Это всё. Больше они и правда не увидятся. — Пойдем? — спрашивает она, отчаянно хочет быть первой, кто попрощается, хочет не дать Юнджи бросить себя снова. — Да, конечно. Они выходят из кафе, Юнджи потягивается, свитер приподнимается над поясом джинсов, и Соджин не может заставить себя не смотреть. Там, где у Соджин красуется белый, самый болючий шрам, у Юнджи, кажется, имя. Соджин пробивает холодный пот. Они разошлись достаточно давно. Но не было никаких данных о том, что предназначение может меняться. Но вдруг оно изменилось — у Юнджи, которая так яростно была против? — Всё нормально? — Юнджи поддерживает её за локоть. — Далеко живешь? Тебя проводить? — Тут полчаса на автобусе, — сглатывает Соджин. — Доеду как-нибудь. — Так проводить или нет? — Юнджи смотрит очень внимательно, не улыбается совсем. — Проводи. Соджин кажется, что внутри что-то обрывается с большой высоты — возможно это её, Соджин, дурацкое сердце. Они идут на остановку, Юнджи рассказывает про учёбу, она на втором курсе — ну да, она и в школе была на год младше; Соджин говорит, что хотела взять академ, Юнджи поддакивает, тоже собиралась, но решила, что глупо спускать год в унитаз, тем более, что родители помогают деньгами. Эта новая Юнджи кажется спокойной, приятной, она смеётся легко и так же легко болтает о ерунде; Соджин немного ревниво, что она не застала её перемен, что она знает только ту Юнджи, что уходила в себя, замыкалась и говорила гадости, когда злилась. — Это твой автобус? — голос Юнджи выводит её из транса, Соджин смотрит на номер — её, она кивает Юнджи неловко. — Ну, — Соджин заминается. — Ну. — Чего стоишь, пойдем, — Юнджи подхватывает её под локоть, заводит в автобус, расплачиваясь за них обеих сразу. — Я же сказала, что провожу. Они садятся рядом, куртки шелестят боками, Соджин смотрит в окно, боясь повернуться; Юнджи смотрит на неё в отражении. — У тебя всё хорошо закончилось тогда? — спрашивает вдруг Юнджи, и Соджин поворачивается удивленно. — Когда? — Ну, тот парень, с которым ты в ресторан ходила — он тебе ничего потом не сделал? Соджин прокручивает все свои походы в ресторан за последнее время, вспоминает того пьяного ухажера, пугается на секунду — Юнджи сталкерит её что ли?.. Юнджи хихикает: — Расслабься, я там официанткой работаю, говорю же, три подработки было. В этом ресторане хорошо платят, в МакДональдсе почти в два раза меньше выходило. — Та официантка с кошельком — это ты? — понимает наконец Соджин. Вот почему лицо показалось знакомым. — Я просто не знала, что ещё придумать, — кивает Юнджи. — Охрану было звать немного странно, он же ничего не сломал у нас и ни с кем не ругался. — Спасибо, он отстал потом, — искренне благодарит Соджин. — А ты… Ты меня узнала? — Ага, — кивает Юнджи. — Но решила не подходить — у тебя всё-таки свидание было, вдруг ты бы расстроилась? Соджин облизывает пересохшие губы. — А в МакДональдсе? — Когда уже такси вызывала, и то по голосу — маскировка у тебя шик. Соджин булькает смехом, Юнджи улыбается широко — и они смеются на весь автобус. Водитель объявляет остановку, смех обрывается. — Ты точно дойдешь? — в голосе у Юнджи что-то не различимое, волнение и надежда, кажется? Соджин ни в чем не уверена, но она смотрит ей в глаза и говорит: — Проводи меня. На всякий случай. — На всякий случай, — кивает Юнджи. Они идут от остановки к дому Соджин — тут недалеко, жалкие пятьсот метров, и с каждым пройденным шагом, у Соджин внутри ворочается что-то недовольное, гадкое, ей очень хочется наорать на Юнджи, к стенке прижать, вытрясти из неё извинения за всё, что было. Вместо этого она спрашивает как можно непринужденней: — Встречаешься с кем-нибудь? Юнджи запинается. — Нет, ни с кем. Давно уже. — Давно? — Где-то с год назад рассталась с парнем. — Оу. Они идут дальше и злость внутри Соджин только растет. — А ты? В смысле, очевидно же, раз ты была на свидании, — Юнджи смотрит себе под ноги, проезжается носком кроссовка по асфальту. — У меня никого не было после тебя, — Соджин не планировала так сразу выдавать всю правду, надо было сказать, что, конечно же, у неё целая вереница поклонников, и вообще она замуж собирается, посмотри, как я здорово справляюсь без тебя!.. Соджин чувствует, что физически не может ей врать. — Ого, это давно, — удивляется Юнджи. — Совсем никого? — Совсем. До её дома они доходят в молчании. — Ну, — Соджин останавливается перед лестницей. — Ну, — Юнджи перекатывается с пятки на носок. Вот. Сейчас они попрощаются. Соджин сосчитать не может, сколько раз она уже говорила себе это за сегодняшний день. — Хочешь зайти? — сдается наконец она. — Да. Она открывает дверь — приходится повернуться спиной к Юнджи, чтобы ввести код; она лопатками чувствует пристальный взгляд, поводит плечами. Замок пикает и дверь открывается с тихим скрипом. — Заходи, — приглашает она. — Квартирка маленькая, но удобная. Юнджи стягивает кроссовки и куртку, проходит в комнату, усаживается на пол рядом с кроватью. — Сейчас, — Соджин суетится, раздеваясь. — Хочешь чаю? Или, может, покушать — у меня там что-то оставалось со вчера. — Давай, — соглашается Юнджи. Соджин нарезает овощи, оглядываясь через плечо — Юнджи разглядывает её жилище, комментируя по ходу дела. Соджин отвечает на некоторые комментарии, улыбается, смеётся, и как будто не было никаких трёх с половиной лет, Соджин кажется, что они всё ещё в её комнате, в доме её родителей, и Юнджи будет лежать на её кровати, рассматривая комиксы и журналы с айдолами, и нести всякие глупости, а потом поцелует её… Соджин встряхивает головой. — Кимчи? — Кимчи. Они едят тут же, сидя за низким столиком, Юнджи рассказывает, сколько говнюков приходит к ним в ресторан — и каждый первый думает, что им всё с рук сойдет, представляешь, с девушками своими как с мусором обращаются, ужасно, так и хочется им врезать! Тоже мне, предназначенные! Юнджи осекается на полуслове, набивает рот овощами. — Извини, — говорит она тихо. — Всё нормально, — отмахивается Соджин так, словно пфф, ерунда. У неё разом болят все шрамы. — На самом деле, знаешь, нет, не нормально, — говорит она. Волна злости поднимается изнутри. Она так скучала. Она так сильно её любила. Она не заслужила того, что Юнджи с ней сделала. — Извини, — снова говорит Юнджи. Они сидят молча, Юнджи отставляет тарелку, откладывает палочки — они звякают о керамическое дно громко. — Что я, блять, сделала не так? — закипает Соджин. Её терпение, на котором они так долго продержались, закончилось примерно тогда, когда она выпустилась из школы. — Ты всё делала так, — Юнджи улыбается ей мягко, и Соджин хочется её ударить, она сжимает рукава толстовки в пальцах так, что становится больно. — Я была… ну, тупая? Несла какую-то максималисткую чушь, вела себя, как последняя мразь. — Здорово, что ты это понимаешь, — у Соджин в горле пересыхает, глаза щиплет — словно она очень долго плакала и слез больше не осталось. — Прости, — Юнджи натягивает рукава свитера так, что широкая горловина сползает ей на плечи, Соджин видит шрам — над ключицей, у неё такой же. Белый заживший рубец пересекает надпись. — Это, — она не может не спросить. — У тебя появилось другое имя? — Что? — Юнджи прослеживает её взгляд, поправляет ворот. — Ну… Можно, наверно, и так сказать?.. — Покажи, — Соджин не просит, требует — кажется, что если увидит чужое имя на Юнджи, её отпустит, наконец, она перестанет скучать по вещам, которых у неё никогда не было. — Покажи мне блядское имя, Юнджи. Юнджи улыбается и стягивает с себя свитер. На животе, под грудью, на ключице, на запястье — имя. Юнджи поворачивается к ней спиной — на шее, и наверняка на лодыжке, на бедре и над коленом тоже оно. Юнджи снова поворачивается лицом, поводит плечами зябко — на ней мягкий спортивный топ, почти такой же, как она носила в школе. — И… как оно? — Соджин чувствует, что задыхается, что теряет контроль над голосом, над телом. — Как тебе с другим предназначением? Смирилась? Не собираешься его больше сводить? — Ну, вроде того. У Соджин скручивает внутренности. Это, блять, несправедливо — Юнджи не хотела никакого предназначения, и вот ей выдали новое, и посмотрите-ка, она счастлива, кажется, привыкла, скоро найдет его (или её), и заживет счастливо. Соджин не завидует Юнджи, она сама никогда не гналась за предназначением, черт бы его побрал. Она завидует тому, чье имя покрывает тело Юнджи — она так отчаянно хотела её себе, блять… — Хочешь посмотреть поближе? — Юнджи не спешит одеваться, руки разводит. Соджин борется с «да, пожалуйста» и «нет, вали нахрен из моей жизни», поэтому не двигается с места, разрешает Юнджи решать за себя — и та пододвигается ближе. У Соджин картинка расплывается, поэтому она уверена, что прочитала неправильно. — Мне же кажется? — спрашивает она, хватает Юнджи за плечо, разворачивает — на шее то же имя. Под ребрами. На запястье. Соджин не решается спуститься вниз, к животу. Ей страшно. На каждом шраме её имя, такое, как было до этого. На каждом чертовом шраме выведено аккуратными буквами «Ким Соджин». — Я не понимаю, — Соджин отшатывается, плюхается на пол некрасиво. — Это как?.. Почему у меня ничего не появилось… Оно вернулось?.. — Нет, к сожалению, — Юнджи качает головой. — Просто сходила к татуировщику; ты совсем ничего не почувствовала? Соджин вспоминает странное чувство, словно кто-то много-много раз водит по коже ногтем. — И что это всё значит? — спрашивает она, прикрывая глаза. Встреча с Юнджи уже была для неё слишком, а вот это всё… Соджин как никогда чувствует, что ей нужно поспать, чтобы в голове прояснилось. — Не знаю, — просто отвечает Юнджи. — Всё, что захочешь? Ничего? Я, знаешь ли, не думала об этом особо, просто пошла и набила твоё имя обратно. — Потому что поверила в, как это, «сраное предназначение»? — Нет, потому что верила в тебя, — Юнджи смотрит на неё — снова как тогда, очень собранная, как будто от каждого сказанного слова зависит её жизнь. — Я очень скучала, год, когда я доучивалась, был адом — и тебя не было даже в поле зрения, — она выдыхает. — У меня были отношения потом, я сводила твоё имя каждый раз, когда оно появлялось — не могла смириться с тем, что есть какое-то предназначение, что кто-то будет выбирать за меня. Но ты была права, — она тянется за свитером. — Я сама выбрала, тогда ещё, когда притащила тебе кактус. Я сразу знала, что мы будем вместе — и плевать, какое там у тебя будет имя, я не собиралась тебя отдавать. — Ты дура форменная, — Соджин больше не злится, она смотрит на Юнджи, на её шрамы и своё имя поверх, бездумно потирает ребра — там, где имя появилось в первый раз. — Я знаю, — Юнги расправляет свитер. — Я натыкалась на тебя несколько раз здесь, в Сеуле — ты не видела, конечно, я старалась не попадаться на глаза. Мне казалось, что у тебя всё хорошо, а у меня такая каша была в голове, недавно только начало проясняться — и до сих пор не прояснилось до конца. — У тебя были отношения, — Соджин знает, что глупо ревновать к каким-то людям, которых она никогда не увидит, но всё равно ревнует. — И все они заканчивались, потому что эти люди были не ты, — Юнджи надевает свитер, поправляет волосы. — Я рада наконец сказать это тебе. Соджин как в замедленной съемке смотрит, как Юнджи встает, как убирает тарелки, составляя их в раковину, как допивает чай. — Я пойду, — говорит она, потягиваясь, Соджин снова цепляет взглядом имя на животе. — Я правда очень рада была увидеться. Соджин так и сидит на полу, пока Юнджи одевается, застегивает куртку, завязывает шнурки. — Закроешь за мной? — спрашивает она от двери. — Нет, — слова даются очень трудно, Соджин даже губы размыкать сложно — челюсть одеревенела, двигаться невозможно, её как будто превратили в каменную статую. — Ох, — Юнджи не кажется удивленной или разочарованной. — Конечно, она же просто захлопывается. Она медлит какую-то долю секунды. — Мы сможем встретиться ещё раз? — спрашивает она тихо, её голос шелестит, горчит слегка. — Нет, — каждый звук дается с ужасным трудом. — Хорошо, — Юнджи поджимает губы, улыбаясь. — Ну, всего хор- — Потому что ты остаешься, прямо сейчас, — Соджин выдавливает из себя слова. — Пожалуйста. Оставайся. Юнджи сбрасывает кроссовки и куртку быстрее, чем Соджин успевает сказать что-то ещё, оказывается рядом с ней, обнимает крепко. Соджин так скучала, оказывается, гораздо сильнее, чем ей казалось. Она неловко хлопает Юнджи по спине, гладит шею — шрам под пальцами неровный, буквы на нём чуть выпуклые. — Не уходи больше, — просит она тихо. — Я, блять, не вынесу этого во второй раз. — Хорошо, — Юнджи утыкается лицом в её шею, на кожу капает что-то горячее. — Хорошо. Соджин чувствует, что будет сложно — это же Мин Юнджи, с ней не бывает просто. Но Юнджи обнимает её сейчас, в это самое мгновение, и Соджин кажется, что она, наконец, вернулась домой.