Голос дракона

Когда спускается сумрак, И затихают города усталого стоны, Я вновь теряю рассудок, Я слышу, я слышу, как дышат драконы...       Беззвёздное небо, покрывавшее деревню, словно чёрный саван, освещала лишь одна луна, которая безмолвно и равнодушно взирала на мир. Этан смотрел на небо, боясь произнести хоть слово и бросить взгляд на Деллу. В её глазах таилась какая-то жуткая печаль, перемешанная с радостью спасения, и что-то ещё…       Казалось, время не могло стереть тот ужас, что она испытала, он поселился у неё в душе, и Делла непрестанно боролась с ним, но всегда проигрывала.       Живот у Деллы уже сильно вырос, и Этан постоянно гладил его. Этот ребёнок был не чем иным, как следствием их с Деллой слабости, глупости и влюблённости. Но Этан не считал, что совершил ошибку. Если ему уготована такая судьба, то он примет её. И если бы ему представилась возможность выбрать, с кем связать свою жизнь, он бы выбрал Деллу, не сомневаясь ни секунды.       Он не знал почему. И никогда бы не смог найти ответ на этот странный и ненужный вопрос. Просто так бывает, что выбираем мы тех, от кого сердце скачет в груди, как обезумевшее, и становится трудно дышать, хочется всегда быть рядом именно с этим человеком. Необъяснима любовь, неразгаданна, и постигает она всех без исключения.       Делла вздрогнула, и Этан заметил это.       — Что с тобой? — тревожно спросил он.       — Ребёнок снова брыкается… — мрачно ответила она, и юноша снова положил руку ей на живот.       — Не делай маме больно, — ласково промолвил он, но Делла отчего-то не показывала ни радости, ни счастья.       Почему-то девушка чувствовала пустоту в душе, словно в той пещере она что-то оставила, что-то важное, незаменимое. И теперь никогда не сможет вернуть это обратно.       Почти каждую ночь снилась ей ведьма, побеждённая и сверженная. И всякий раз сны эти были таким страшными, что, просыпаясь, Делла не знала, вернулась ли она в мир реальный или по-прежнему дремлет. Ещё тогда она поняла, что коварству ведьмы нет конца. И даже такое удовольствие, как поцелуй, она может использовать как оружие. Сколько их было, жертв, что, как и Делла, поддались на её чары?..       Случалось, в снах этих Делла вновь впивалась в её губы — столь соблазнительные, что нельзя не поддаться желанию. Но всякий раз поцелуй был сперва безумно приятным и сладостным, а затем мучительным и невыносимым. Словно с каждой секундой этого греховного слияния губ Делла отдавала ведьме часть своей жизни, а сама слабела и теряла способность мыслить трезво.       Ребёнок, что вечно толкался в животе, отчего-то пугал, мучил её, и Делла хотела от него избавиться. Ей казалось, будто она носит под сердцем само зло. Но девушка ни за что бы не посмела сказать об этом Этану.       Может, это всего лишь наваждение… Ужас, пережитый в том злополучном месте, навечно застрял у неё в душе, и теперь она пытается справиться с ним. Но, быть может, когда-нибудь ей удастся побороть его и оставить мучительные воспоминания в прошлом…       — О чём ты думаешь? — спросил Этан, всё ещё поглаживая её живот. У него самого на сердце лежала неизъяснимая тоска, и он всё ещё не знал, что хотела сказать ведьма, когда, умирая, произнесла: «Кто-то должен встать на моё место… Кто-то должен…». Но сейчас Этана волновала лишь Делла, что совсем скоро родит ему дитя.       — Как ты хочешь назвать его? — спросила она с улыбкой, но улыбка эта была печальной.       Этан давно ждал этого вопроса.       — Если будет сын, то Оуэн или Уильям. А если дочь…       — Я хочу назвать её Аннабель. Так звали мою почившую мать.       — Как хочешь, — тепло сказал Этан и потянулся к её губам. Она закрыла глаза, отвечая на поцелуй, и вновь почувствовала приятную дрожь…       Со смертью ведьмы исчез и дракон, что годами мучил деревню, унося с собой прекрасных дев. Старое проклятье навеки стёрлось и со временем превратилось лишь в тусклое воспоминание, о которое никто бы не захотел рассказывать. Всё вернулось на круги своя, и, казалось, ничего плохого никогда и не случалось в этой маленькой деревне.       С тех пор, как исчезло проклятье, прошло много лет.       Ветер шалил в этих землях, шумел, выл, иногда пугая по ночам и мешая спать. Но мальчик по имени Оуэн даже в такую погоду бежал скорее в лес за хворостом — чтобы всегда было, чем согреть очаг.       — Допоздна не загуливайся и перед заходом солнца возвращайся домой, — вновь напомнил ему отец. Мальчик обиженно высунул язык: вечно отец об этом ему говорит! Ну разве когда-нибудь он оставался на ночь в лесу? Да он даже и не уходил далеко — всегда шёл как можно ближе к дому, чтобы не заплутать, к тому же на ночь глядя легко потеряться. И даже если Оуэн и сворачивал в другую сторону вместо той, по которой привык идти, то всегда находил дорогу обратно. Когда же отец перестанет так за него бояться!       Оуэн не страшился непогоды. Но сегодня ветер уж больно разбушевался. Так сильно, что деревья остервенело танцевали под его музыку, колеблясь и тряся ветвями из стороны в сторону. Оуэн задрожал, ощущая холодные прикосновения ветра к коже, и мальчику захотелось поскорее вернуться домой. Но не мог он прийти без спасительного хвороста, который согреет ночью его семью!       Борясь со стихией, мальчик шёл дальше в лес. Оуэн нагибался, поднимая с земли одну тонкую ветку за другой, и с каждым мигом его груз увеличивался, но спина уже привыкла носить такие тяжести. Прошло, наверное, около часа или даже двух, когда Оуэн наконец собрал хворост. Пора уже возвращаться.       Мальчик взвалил сноп на спину и поспешил домой, пока ветер совсем не сбил его с ног. Уже близились сумерки — словно лёгкие мазки художника коснулись неба, и оно становилось алым, точно кровь, а солнце медленно опускалось, готовясь уйти ко сну. Но вдруг что-то зловещее остановило Оуэна, и он не смог сдвинуться с места, беспрестанно оглядываясь, в надежде понять, что происходит.       «Оуэн…»       Кто-то прошептал его имя, и мальчику показалось, что голос этот звучит у него в голове. Был голос приятным и мягким, таким, что он никогда в жизни не слышал. Оуэну показалось, словно мать его зовёт, но тепло, нежно, а не так, как всегда — с укором, недовольством. Сколько себя помнил, она всегда была с ним холодна, никогда не делилась своими чувствами и редко задерживала на нём долгий взгляд. Как же Оуэну хотелось, чтобы мама рассказывала ему по ночам сказки, чтобы была ласковой и хотя бы раз в жизни похвалила! Ну разве это так трудно — сказать родному сыну тёплое слово?.. Наверное, она никогда его и не любила…       «Иди ко мне, Оуэн…»       Нет, не матери этот голос принадлежит. И никогда не будет. Это чудесная незнакомка, что возникла перед ним сейчас из ниоткуда, словно призрак, говорит с ним. И она совсем не пугает — как может такое прекрасное существо вызывать страх?.. Белоснежные, словно ландыши, кудри украшают её лицо, глаза, голубые, как океан, пристально смотрят на Оуэна, и лёгкая краснота, верно, от смущения, румянит её персиковые щеки. Чёрные одеяния ничуть не портят эту нежную красоту, а, напротив, делают её ещё загадочней, ещё неуловимей.       Оуэн сделал шаг ей навстречу, и девушка протянула ему руку. Но тут вспомнил: он что-то должен был сделать, куда-то пойти…       «Оуэн…» — промолвила девушка, и в нежном голосе её ощущалась какая-то требовательность. Мальчик взял её за руку, и в тот же миг они исчезли, словно не было их здесь и вовсе.       Пропажу эту родители ощутили так же быстро. Тревожное чувство, которое давно уже в нём жило, сейчас буквально съедало сердце. Этан знал: с его сыном случилось что-то плохое. Уж ночь почти, вот-вот луна появится, но Оуэна до сих пор нет.       — Делла… — обратился он к супруге, которая выводила нитью на ткани какой-то рисунок. — Оуэн уже давно не возвращается. Я пойду искать его.       Она отложила шитьё.       — Он наверняка заплутал в лесу, но скоро вернётся. Не тревожься.       — Нет, Делла. Я пойду, — ответил Этан, невольно удивившись её равнодушному спокойствию. — А если с ним что-то случилось?..       — Хорошо. Только возвращайся скорее.       Этан ушёл, а Делла облегчённо вздохнула. Она не могла объяснить, но почему-то исчезновение сына не испугало её, как должно напугать любящую мать, а, напротив, лишь обрадовало. Все эти пятнадцать лет она боялась Оуэна, боялась смертельно, до дрожи в коленях и с трудом могла к нему прикасаться. Природа этих чувств была ей неведома, но сердце подсказывало — это неспроста.       Этан искал его больше трёх дней, избороздил лес вдоль и поперёк, но Оуэна и след простыл. Пропал, как будто не было у них с Деллой сына…       Шли дни, а Оуэн всё не возвращался, и надежда постепенно гасла в душе Этана, заменяясь лишь болью утраты. Но всё же слабый свет продолжал гореть в его сердце и не позволял поверить, что Оуэн исчез навсегда. Этан продолжал его искать и в поисках своих забрёл в деревню, где много лет назад повстречал старую женщину, которая помогла найти обиталище ведьмы.       Он помнил, где она живёт. Вряд ли он бы смог забыть эту хмурую хибару, стоявшую на отшибе деревни, словно её хотели скрыть от людских глаз. Этан решительно постучал в дверь, но с той стороны никто не ответил.       «Наверное, она уже отдала концы…» — обречённо подумал он, как вдруг услышал знакомый скрипучий голос. Дверь распахнулась, и на пороге стояла старуха — такая же угрюмая и недовольная, будто бы её разбудили посреди ночи.       — Что вам нужно? — сердито сказала она, но тут во взгляде мелькнуло узнавание. — Ах! Это ты, Этан… Как ты возмужал! Прости старуху, не признала. Чем обязана тебе, герой?       — Элдреда, только вы можете мне помочь! Однажды вы помогли мне, и нет таких слов, чтобы я мог вас поблагодарить сполна.       — Это ты помог мне, Этан, — с теплотой ответила старуха. — Эта ведьма и мою жизнь отравляла, и мне жить мешала, да только уже не хочется вспоминать об этом… А теперь вот новая напасть…       Она вздохнула, и Этану показалось, что она носит на плечах какой-то груз, который мешает ей дышать свободно.       — Что случилось?       — Мара, моя правнучка, вознамерилась стать колдуньей. И не слушала меня, старую, думала, что магия хороша и приятна, что исполнит все её желания. Если б она знала, глупая, что ведьмы якшаются с самим дьяволом, и души их навсегда с ним связаны! Однажды научившись колдовать, никогда уже не вернёшься к прежней жизни… Ох, прости меня, старую полухвею, Этан, всё я о своём… С какой бедой ты пришёл ко мне, герой?       — Мой сын… мой сын пропал! Я искал его много дней, но он будто испарился! Помоги мне найти его, Элдреда, только ты в силах! — промолвил он с таким отчаянием, с такой болью, что сердце старухи сжалось. Она положила ладонь ему на плечо, стараясь унять его тоску, но знала, что не это должно ему помочь сейчас.       — Не тоскуй, герой, и послушай. То, что я скажу тебе сейчас, удивит и опечалит тебя ещё пуще, но ты должен взять себя в руки. Слушай внимательно.       Этан, собравшись, весь обратился в слух.       — Битва с ведьмой оставила свои следы, которым более не исчезнуть. Ты победил её, а дракон испарился вместе с её гибелью. Они были связаны, словно день и ночь, и связь эта неразрывна. И без ведьмы не стало и чудища. Но дракон этот когда-то был человеком, однажды очарованным её красотой и пошедшим за ней. Связавшись с ведьмой, он бы не смог покинуть её, даже если бы захотел.       — Но почему?..       — Потому что такова его судьба. Тот, кто однажды пошёл на сделку с ведьмой, больше не сможет стать прежним.       — Элдреда, к чему ты клонишь?       — К тому, что твой сын уже околдован … И я это чувствую. Правнучка моя стала ведьмой, и вот-вот заберёт его душу, и он навсегда забудет о прошлой жизни… Но пока ещё не поздно всё изменить. Ты можешь вернуть сына, Этан.       — Что мне делать?       Элдреда посмотрела на него так пристально, что Этану стало не по себе.       — Ты и сам знаешь, — ответила она. — Вспомни. Покопайся в памяти, выуди нужное воспоминание, и всё встанет на свои места. Неужели пропажа сына не напоминает тебе другую историю?       Он давно забыл об этой сказке, но, как только Элдреда напомнила, она всплыла в памяти, точно утопленник, давным-давно исчезнувший в океанских водах. Правда, черты его всё же стёрлись, и вряд ли бы сейчас Этан смог бы восполнить в памяти всю эту сказку и рассказать её наизусть так же точно, как когда-то давно рассказывал её любимой при свете луны.       Всю жизнь он воспринимал эту историю как дурацкую сказку с плохим концом, которую ему когда-то рассказала мать. Он не спрашивал себя, почему мама выбрала именно такую сказку на ночь, ведь тогда он не мог уснуть чуть ли ни до утра, всё думая, как же она должна закончиться.       — Вспомнил-таки, — промолвила Элдреда, заметив, как озарилось его лицо.       — Ты бредишь! Это всего лишь глупая сказка, которую мне рассказала мать! — с яростью воскликнул он, сердясь на старуху за эту злую насмешку.       — Нет же, глупец. Твоя мать рассказала тебе старую легенду, которую ей рассказала её мать, а той — её… Эта древняя легенда переходила из поколения в поколение как пророчество, и матери рассказывали её сыновьям в надежде, что они никогда не столкнутся с таким ужасным испытанием. Но оно тебя постигло, и в этой легенде есть ответ. Ты знаешь, как спасти сына.       Сердце тревожно забилось, и Этан понял, что сейчас судьба Оуэна у него в руках. Да, слова Элдреды звучали безумно, но ведь когда-то она помогла ему спасти Деллу, и действия, что совершал он много лет назад, были не менее безумны, чем то, что сейчас он услышал.       Этан усиленно копался в памяти, стараясь отсечь всё пустое, неважное, чтобы заново склеить кусочки давным-давно разбитого витража и понять, куда же делись недостающие части. Но память упорно не поддавалась его уловкам, и Этан никак не мог понять, что же делать дальше, как бы ни пытался. Порой власть времени даёт о себе знать в таких, казалось бы, непримечательных вещах.       — Нет… — отчаянно промолвил Этан. — Не могу вспомнить…       Элдреда вздохнула.       — Когда-то я подарила тебе перстень, что светится, как лазурь. Так вот не только по ночам озаряется он голубыми лучами. Когда сын твой вернётся, перстень засияет вновь, и это будет тебе сигналом. Но прежде выполни старый ритуал — в ночь, когда время будет единым во всём мире, найди лунный цветок. Цветок, что растёт в одиночку на опушке леса.       Теперь вспомнить было легче. Старый разбитый витраж медленно, но верно собирался по кусочкам.       — Кажется, напоминаю вспоминать… Скормить этот цветок затем самому упитанному барану, а потом накормить Оуэна мясом этого барана? Так ведь?       — Да, Этан. Но помни: сорвать цветок нужно в ночь, когда время будет единым!       Этан задумался. Слова эти никогда не имели для него особого смысла, как и многие другие слова, написанные в глупых историях. Сейчас же они стали почти священными.       — Когда же наступит такая ночь?       Он ждал, что Элдреда снова поможет ему разобраться, но, к его ужасу, она лишь хмуро пожала плечами.       — Никто не знает, Этан. Это тайна, сокрытая в сказке, и мне не дано её разгадать.       — Но… мой сын… как же Оуэн! Как я узнаю, когда она наступит? Что мне делать?..       Старухе хотелось успокоить его, сказать что-нибудь, но между ними повисла тяжёлая тишина, что никто не решался её нарушить.       — Ты сам найдёшь ответ, — наконец промолвила Элдреда. Злость, перемешанная с болью и отчаянием отца, потерявшего сына, закипела в душе Этана, и, не в силах сдерживать свои чувства, он закричал:       — Бесполезно! Я ухожу! — С этими словами он развернулся, и, хлопнув дверью, покинул дом Элдреды.       Шли дни. Оуэн по-прежнему не возвращался, и Этан потихоньку сходил с ума, уже не надеясь, что сын когда-нибудь придёт домой. Поиски были тщетны.       По ночам Этан плохо спал, и всё время ему снился сын. Он снова рядом и ничуть не изменился. Всё такой же задира и проказник, любящий попугать скот, но никогда не отказывавшийся от работы. Когда-то Этан надеялся, что, помимо выпаса овец да собирания хвороста сын однажды научится кузнечному ремеслу, но, сколько себя помнил, тот никогда не рвался к этому делу. А Этан слишком уж любил Оуэна, чтобы принуждать его к тому, к чему душа совсем не лежит. Этан просыпался с неизъяснимой печалью тоской в сердце и лишь по ночам забывал о своей утрате.       Только Делла не разделяла его боли и тоски. Вот что удивило и поразило его до глубины души — равнодушие его супруги к потере сына. Как бы ни пыталась она это скрыть, её безразличие вылезало наружу, и Этан видел его так отчётливо, что становилось ещё больней. Может, она и впрямь не любила его никогда, только терпела… Прежде, когда Оуэн был ещё рядом, Этан замечал, что она почти не ласкова с ним, редко скажет слово доброе и даже не любит прикасаться к сыну. Он думал, может, она воспитывает его так, чтобы Оуэн вырос сильным человеком, но теперь Этан понял ясно и точно — не любит она сына и даже… боится.       И теперь, приходя домой, он и сам почти не общался с Деллой и не смотрел на неё, словно с исчезновением сына и жена для него исчезла. Тот мир, что когда-то они построили вдвоём, стремительно разрушался, и Этан чувствовал всеми фибрами души.       По ночам он больше не спал рядом с Деллой. Ему отныне даже не хотелось делить с ней постель, и сны о пропавшем сыне Этан видел на другой койке.       Но однажды ночью ему снова плохо спалось, не снилось ему ничего, и, поднявшись с постели, Этан посмотрел в окно и увидел чудную картину. Луна сияла на ночном небе, словно густая кровь. Цвет её стал совсем иным — насыщенно красным. Она завораживала, пленяла, и Этан смотрел на луну, будто околдованный. Такого он не видел никогда в жизни, но знал с самого детства, с тех самых пор, когда мать ему рассказывала о ней перед сном. Он думал: это очередная сказка, легенда. Но сейчас убедился: вот она, вот она! И он завидовал сам себе, не веря собственным глазам. Весь мир, наверное, видит сейчас эту потрясающую луну, окрашенную в цвет крови…       «Как же я не понял тогда? Ночь алой луны… Ночь, когда во всем мире время будет единым... Ведь это время алой луны!»       Он вскочил с постели, оделся и побежал в лес. Туда, где сорвёт он лунный цветок. Ноги сами несли его, и Этан даже не сознавал, в какую сторону двигается, и даже не оглядывался. Спасительный шанс появился у него сейчас, и нельзя упускать его!       И вот на опушке леса увидел он нежно-белый цветок, чьи лепестки, сталкиваясь с алыми лучами луны, сверкали розовым цветом, ярко переливаясь. Так он был красив, что Этану не захотелось срывать этот цветок, захотелось оставить его сиять в ночи, но всё же не мог он поступить иначе — сын ему дороже, чем лунный цветок, даже столь прекрасный.       Он осторожно протянул руку и сорвал нежное растение. Оно поддалось легко, словно хотело освободиться от земли. Но, стоило Этану его сорвать, сияние его померкло, и цветок более не был так красив, как прежде. Этан уныло вздохнул — как же не хотелось его срывать… но другого выбора нет.       Так, вернувшись домой, он скорее двинулся к лугу, где в загоне паслись его овцы да бараны. Отыскав в лунном свете самого пухлого и накормленного, Этан, нагнувшись, протянул ему цветок — и сонное животное охотно поглотило его, явно наслаждаясь пищей.       Наконец, он выполнил всё. И Этан лёг спать, с нетерпением ожидая возвращения сына.       Вскоре перстень на его пальце вновь озарился лазурным светом, напомнив Этану о минувших днях, когда он спасал свою возлюбленную из плена дракона. И сердце его затрепетало — он всё сделал правильно! Он не ошибся!       Оуэн вернулся домой, и отец, не веря своему счастью, плача и смеясь, обнимал родного сына и не отпускал ни на шаг. Всё было как прежде — снова Оуэн был рядом, как будто не случалось с ним никакой беды. Но шло время, и с наступлением каждого дня мальчик становился всё более хмур и угрюм, переставал отпускать остроты и улыбаться. И даже работу свою делал нехотя, кое-как, словно всё ему вокруг осточертело.       Этан несказанно радовался возвращению сына, стараясь как можно чаще быть рядом с ним, но эта нелюдимость, эта жуткая перемена в его сыне пугали. Но помнил он — так и должно быть. Осталось лишь дождаться, когда Оуэн съест мясо того барана, которого накормил он цветком, и всё вернётся на круги своя.       — Оуэн, сегодня на ужин будет отбивная, очень-очень вкусная! Ну разве не замечательно? — сказал Этан, но мальчик лишь хмуро кивнул.       Делла хозяйничала на кухне, жарила мясо, сосредоточенно наблюдая за тем, как оно румянится на огне, становясь таким аппетитным, что не терпелось его съесть. Запах лакомства чувствовали все, и даже Оуэн захотел поскорее уплести мамины отбивные.       Наконец, мясо было готово, и Делла поставила на стол тарелки с долгожданным блюдом. Сама она не ела, как и Этан, который уже поужинал. Родители пристально смотрели, как сын ест, надеясь, что приготовленное мясо сыграет свой эффект.       — Что вы так уставились? — грубо бросил Оуэн, и тарелка с недоеденным мясом полетела в стену и с громким звоном разбилась. — Невкусно!       — Оуэн, что с тобой? Неужели совсем не нравится? — обескураженный столь агрессивным поведением сына, пробормотал отец.       — Нет! — ответил он с гневом и встал изо стола. Он поднялся в свою комнатушку, но Этан не стал бежать за ним, решив оставить сына в одиночестве и надеясь, что этот всплеск будет последним для него и совсем скоро Оуэн станет прежним.       Но, проснувшись утром, к своему ужасу, печали и огорчению, Этан обнаружил, что сын не изменился. Всё такой же хмурый, злой, вечно всем недовольный. Это больше не его сын — да, он околдован! И ничего не помогло, хотя его предупреждали!       Этан побежал в деревенскую конюшню, и, не медля, вывел из стойла своего скакуна. Вскочив ему на спину, мужчина бросился в деревню к Элдреде.       Как и прежде, дверь она открыла не сразу. Но, когда увидела у порога Этана, почему-то не обрадовалась и сильно нахмурилась, будто не хотела лицезреть его сейчас.       — Прости меня, Элдреда, за мою злость! Я был не в себе!       — Знаю-знаю. Но ты здесь не за тем, чтобы просить у меня прощения, тебя волнует совсем другое. — Старуха, как всегда, видела его насквозь и легко угадывала, что творится у него на душе.       — Да… я… я понял, я догадался, что делать. Я сделал всё, как надо! И Оуэн вернулся домой, всё было, как и должно быть, и Делла накормила его мясом барана, который съел лунный цветок, но Оуэн остался прежним! Скажи мне, в чём я ошибся? — отчаянно говорил он.       — Ты всё сделал правильно, Этан. Но ошибку совершил не ты... Возвращайся скорее домой, пока не поздно! Есть ещё время всё исправить, пока сердце твоего сына не очерствело окончательно, пока Мара не околдует его душу и не уведёт за собой навсегда!       Попрощавшись с Элдредой, Этан оседлал коня и стремительно поскакал домой. Тревожное ощущение, предчувствие неминуемой беды сковало его сердце, словно тяжёлое ярмо, и он жаждал скорее вернуться домой. Какая-та жуткая напасть случилась или скоро случится, но он может её предупредить, если он немедленно вернётся домой.       Он изо всех сил ударял коня шпорами, подгоняя, чтобы скакун как можно скорее принёс его домой. Уже стемнело, и солнце исчезло на небесах, заменившись луной — снова серебристой, как медальон, но Этан, наплевав на всё, несся в лесу сквозь сумерки.       Когда он вернулся домой, ничто, казалось, не предвещало беды. Всё было, как прежде, да только тишина стояла такая зловещая, такая кромешная, что Этан мог слышать собственное дыхание. И эта тишина ещё более усилила тяжёлое чувство, которое легло ему на сердце. Ведь Делла не встретила его, не произнесла ни звука, да и Оуэн тоже не выявлял никаких признаков присутствия.       — Оуэн… — сказал Этан и поднялся в его комнату на второй этаж их дома. Но сына там не оказалось. Он двинулся в их с Деллой спальню, но и та была пуста.       Тогда Этан направился на кухню. То, что увидел он там, могло бы навечно врезаться в память и стать проклятым воспоминанием. Делла, распластавшись, лежала на полу, и её платье окрасилось густой кровью. Она ещё дышала, глаза были открыты, и Делла смотрела на Этана с мольбой и неизречённой мукой. Он бросился к ней, снял свою рубаху, расшнуровал передник и постарался перевязать рану, но было ясно, что ей уже не помочь. Слишком глубока рана, и осталось Делле совсем немного... Не оставалось сомнений — это Оуэн, околдованный страшным проклятьем, погубил свою мать.       — Этан… — прохрипела Делла. На глазах у неё застыли слёзы, и затуманенным взором она смотрела на супруга. — Прости меня… Это всё я…       Он нежно провёл рукой по её щеке и почувствовал, как похолодела её кожа. Делла всё ещё смотрела на него, но уже почти не видела, в глазах её застыла пустота. Делла открыла рот, чтобы что-то сказать, но непроизнесённые слова навеки застыли у неё на губах.       Этан закричал. Так пронзительно, что, наверное, его вопль могли услышать во всей деревне. Он выбежал из дома в надежде увидеть сына, но его нигде не было. И там, на лугу, увидел он среди спящих овец барана, которого он накормил лунным цветком. Страшное осознание настигло его — Делла не зарубила животное, накормив его мясом другого. Но зачем, зачем, зачем она это сделала? Как могла она так поступить?       Этан снова истерично закричал, обезумев от горя. Нет у него теперь ни любимой, ни сына родного, а только пустота и одиночество, необходимость жить с этой страшной дырой в душе, которую ничем и никогда не залатать.       «Ах, горемыка…» — услышал он нежный голос, но Этану показалось, что слова эти звучат у него в голове и он окончательно лишился рассудка.       «Кричи-не кричи, а не вернуть тебе любимую уже никогда. Душа её отошла»       Он зарыдал, как ребёнок, и упал на колени. Взгляд его обратился в небеса, и он закричал:       — Избавь меня, избавь меня от этой боли! Я не хочу чувствовать, нет, я жить не хочу!       «Посмотри на меня…»       Сам не понимая, что делает, Этан опустил взгляд и увидел перед собой девушку. Розовощёкая чаровница с белоснежными кудрями смотрела на него пристально, и была в её взгляде злая усмешка.       — Ты… Мара?       Она хитро улыбнулась уголками губ, и Этан всё понял.       — Зачем ты это делаешь?!! Верни мне семью! Или я убью тебя!!!       «Ты же знаешь, что смерть забирает всех, и никому не дано с ней спорить. Воскресить мёртвых я не в силах… Никто не в силах. Если только…»       — Что? Говори! Я всё сделаю!       «Ты займёшь его место. Оуэн вернётся домой и будет жить счастливо, не зная ни печалей, ни бед. И станешь служить мне до тех пор, пока сама я не сгину»       — А Делла?..       «Её не вернуть. Но я могу вернуть сердце твоему сыну»       — Тогда… я согласен! — решительно произнёс Этан, не раздумывая ни секунду. И в этот миг перстень у него на пальце, подчиняясь неведомому волшебству, снова засиял — но только теперь свет его был зловеще-алым, и Мара победно рассмеялась.       «Ох, глупая старуха! Зря она дала тебе это!»       — Что это значит?..       «Это значит, что твое сердце отныне принадлежит мне. Сделка заключена, и плата тебе ясна». — Сказав это, она подошла к Этану и, тесно прижавшись к нему, впилась жадным поцелуем в губы. Он не отвечал на него, изо всех сил борясь с нарастающим возбуждением, но с каждым мигом всё терял способность держать себя в руках. Чем дольше длился поцелуй, тем труднее было бороться, и он чувствовал, как Мара обретает над ним власть и ему больше никогда от неё не освободиться.       Он более не мог противиться желанию. И начисто забыв обо всём, забыв даже о своём ужасном горе, забыв, что едва ли ни только что держал на руках умирающую возлюбленную, Этан сорвал с ведьмы платье одним движением. Сбросив с себя одежду, он в ту же секунду овладел ей. Он не был нежен и ласков — напротив, старался удовлетворить только себя самого. В лунном свете её тело казалось ему таким соблазнительным и манящим, так что он двигался в ней ещё более усиленно.       Когда всё закончилось, Этан вдруг почувствовал, как её рука тянется к его груди, проникает под кожу, под рёбра, и тонкие пальцы обхватывают его трепыхающееся сердце. В одно мгновение она могла сжать его так сильно, что он навсегда перестанет дышать. Этан смотрел на Мару, и чувствовал, как она овладевает им. И теперь он принадлежит ей, и связь эта неразрывна и непреложна, и так будет продолжаться до тех пор, пока она не умрёт, но тогда и сам он сгинет вместе с Марой.       «Теперь ты мой!» — победно произнесла ведь и вновь поцеловала Этана. С этим поцелуем память обо всём, что когда-то было в его жизни, сгорала в нём, словно утренний туман, и Этан постепенно стал утрачивать прежний вид. Кожа обрастала чёрной чешуёй, он становился всё больше, увеличивался в размерах, становился сильнее, крепче, мощнее, а человеческие черты сметались прочь, словно что-то совсем ненужное, и облик его искажался. Этан более не мог говорить, но зато ощутил такой прилив сил, такое могущество, что мог, казалось, запросто уничтожить целую деревню, а то и город, забирая жизни жалких людишек, которые будут его бояться и прятаться от него в свои крохотные дома.       Мара поманила рукой — и Этан, что более уже не был Этаном, приблизился к ней, позволяя взобраться себе на спину. Его гигантские чёрные крылья распарывали небосвод быстрыми движениями, и, пожелай он этого, лёгким движением одного крыла смог бы снести несколько домов.       «Прочь!» — услышал он приказ ведьмы. И с наслаждением расправив крылья, поднявшись над землёй, чёрный дракон стремительно унёсся прочь в неизведанные земли.