Тайная жизнь Юрия Анатольевича

Где-то в России Ольга Николаевна стала Ольгой Беркович, милая Женечка выросла и стала готом, малыши-близнецы уже старше Жени, когда та прощалась с родным дедушкой, жизнь в Кучугурах продолжалась такой же беззаботной...       С момента своего "инфаркта", Карл Вейерштрасс успел пару раз пережить инфаркт настоящий, подзабыть русские слова, начать мыслить, как и великий Гегель с Гауссом, на немецком. Отношения с ректором в берлинском вузе оказались гораздо лучше и педантичнее, нежели это было в Москве с Валерием Харламовичем. А тот уже успел успешно защитить "свою" диссертацию на конференции в Цюрихе, Вейерштрасс об этом знал, но зла не таил, ни в обличии немца, ни в обличии Юрия Анатольевича - он только радовался, что помог своему бедному другу хоть как-то самоутвердиться, да и диссертация, все-таки, была написана им, поэтому за свое детище нужно было только радоваться, под чьим именем оно бы не было.       По-прежнему Юрий Анатольевич не терял своей тяги к романтизации всего, что происходило вокруг него. Все чаще и чаще размеренными вечерами он перечитывал Ремарка. Почти всего его романы так или иначе были связаны с болью войны, каждая книга вещала о потерянном поколении, которое стоит на обломках некогда великой империи и не знает, что будет завтра. В какой-то мере профессор нашел родственную душу в этом писателе и во всех его героях, ведь для него любимая семья и Родина - тоже своего рода маленькая, давно разрушенная империя, которая до сих пор ранит сердце своими осколками. Да и тема войны для Ковалева не чужда - разве то, на что пошел Валерка ради какой-то диссертации, не является оккупацией его настоящей биографии? Лишь одно отдаляло Юрия Анатольевича от романтики Ремарка - никогда в своей вынужденной эмиграции Вейерштрасс не нырял с головой в любовные истории, не тонул в омуте коварных женских глаз в попытках забыться хотя бы на пару дней, не искал Ольгу Николаевну в каждой, что проходила мимо. Всякий раз во время чтения он представлял на месте главного героя и его спутницы себя с Котей: именно они пили в отелях Европы сладкий кальвадос, именно они вместе убегали от всех напастей из страны в страну и жили под чужими именами, именно они воевали против всего злобного мира посредством безусловной и вечной любви! Порой именитый профессор, совсем как ребенок, проваливался в сказочную негу настолько, что мог подозвать любимую Котю, совсем позабыв, что он сидит в однокомнатной холостяцкой квартире.       А еще одинокий профессор любил после занятий в вузе прогуляться по Берлину, особенно это доставляло ему удовольствие, когда небо затягивал мрачный свинец, а на дорогу накрапывал частый холодный дождь - когда вокруг становилось мрачно, душа всеми силами пыталась сделать окружающую атмосферу хотя бы на пару ватт ярче. Берлин, как и любая другая столица, всегда переполнен туристами, поэтому Вейерштрасс привык к постоянно мелькающим лицам, которые он уже давно не различал, как не различают сардин в банке. Но все же в этот раз что-то заставило его задержать долю внимания на маленькой девчонке лет шести, которая задорно крутила в руках разноцветный зонтик и о чем-то лепетала со своей мамой. По телу профессора будто бы прошел электрический разряд и выдавил из него едва слышимое:       -Женя?       И яркие воспоминания из прошлого снова ожили и ударили по сердцу Юрия Анатольевича. Ведь Женечка для него так и осталась той маленькой смышленой девочкой, которую он только-только проводил в первый класс. Наверное, если бы он действительно пересекся со своей повзрослевшей внучкой на здешних улицах, ни за что бы ее не узнал. С приобретением новой биографии Карл Вейерштрасс сформировал для себя негласный запрет на любые попытки узнать, как живут без него все дорогие сердцу люди - чувства смогут растрогать его настолько, что утянут на Родину. Было понятно, что такое возвращение ни к чему хорошему не приведет. Но девочка, безумно похожая на маленькую Женю, пошатнула этот строгий запрет. Всю ночь бессонницу профессора то и дело подпитывали мучительные мысли о семье, которые шли непрерывным потоком, словно белый шум на пустой радиоволне. Он больше не мог жить в неведении и держать в нем других.