Люблю - не люблю

Минсок решил — Минсок сделал. Уже на следующий день он объявил приехавшим «проведать деток» родителям: «Мы теперь живем как соседи». И добавил много чего еще: что нет, папа, это не инициатива Чондэ — это обоюдное, взвешенное решение; что нет, уважаемые свекры, ваш сын ничем не обидел меня и не оскорбил, мы просто все обсудили и пришли к соответствующему выводу; что нет, отец, господин Ким, мы не будем делать глупостей и ставить под угрозу наш брак, тем самым подвергая компанию финансовым и прочим рискам; что хорошо, папа и уважаемый свекр, мы подумаем еще раз, и конечно же, вы первые узнаете, если между нами что-то изменится; и вообще, на этом считаю нужным завершить разговор, факты и разумные аргументы закончились, а эмоции к делу никакого отношения не имеют, поэтому все. Причем сказал это очень веско и жестко, так что никто спорить не стал. От кое-чьих замашек альфа-самца, оказывается, может быть польза. А вечером Минсок уехал, не попрощавшись. Чондэ только пожал плечами — ну, расстроен человек, что ж теперь? Потом успокоится. Не вечно же он будет воплощение несправедливо оскорбленного благородства изображать, в конце концов, у него с Чондэ дети и финансово выгодный брак, а значит, сосуществовать в одной квартире им как-то придется. И наладить хоть какое-то подобие нормальных отношений — тоже. Вот так Чондэ оказался свободным. Совсем. Как никогда: даже в прошлый раз, когда Чондэ вроде бы оставили в покое — все равно был Минсок. Где-то там, мужем, от которого хотелось избавиться, — но был. Чондэ ощущал его присутствие в своей жизни даже не как человека, а как некого обстоятельства, которое хотелось изменить. А тут вдруг раз — и нет его. Вообще. Сначала было странно. Непривычно. И ощущение такое, будто чего-то не хватает. И это что-то не однозначно хорошее и почти жизненно необходимое — как кофе, без которого Чондэ бы точно взвыл — а просто... обыкновенное. Ну, как пуфик в прихожей — вот вроде и не замечаешь его давно, но только стоит убрать, как обязательно — вот прямо обязательно! — тут же вспомнишь: стоял же, не мешал никому, и сумку иногда так было удобно на него положить. Потом пришла дурная легкость. Именно дурная — Чондэ вдруг осознал, что ему все можно и никто про «так же нельзя» не заикнется даже, и это осознание чертом за левым плечом шептало «чего же ты ждешь?». Порой даже казалось, чья-то невидимая рука в спину подталкивает, подбадривая: дескать, давай. И Чондэ шел в бары и клубы, пил коктейли, танцевал и целовался с альфами. Все это было теперь просто — взял и сделал, что такого? Да-да, имеет право. Но в этой легкости-простоте не было лихого задора, как в студенческие годы, когда наконец-то перерос ненавистное «тебе рано» и начал гулять по полной, показывая всем вокруг: да, уже я взрослый, мне все можно. Не было и безумной жажды свободы и сладости запретного плода, как в первые два года после родов, когда Чондэ старались поменьше из дома выпускать и следили за каждым его шагом. И даже голод до удовольствий и развлечений уже, оказывается, давно утолен — наверное, еще в первые месяцы после ухода Минсока в армию. И потому все чаще Чондэ ловил себя на ощущении «не так уж и здорово». Не сжималось тугой пружиной в груди радостное предвкушение, не кружило голову безудержное веселье, даже порой сразу пить начинать приходилось, чтобы настроение поймать. И куда меньше стало льстить восхищение в чужих глазах, а чьи-то излишне смелые прикосновение и вовсе раздражать начали. И альфы... А с альфами и вовсе не пойми что началось. Это Чондэ понял уже через месяц после прощального разговора с Минсоком, когда приехал Крис. Красивый, галантный и явно прекрасно знающий, что от него омеги массово текут, он неожиданно оказался мимо кассы. Чондэ еще в самом начале ужина поймал себя на мысли, что Крис уж слишком... слишком-слишком. Он точно герой романтических фильмов, созданный с расчетом на вау-эффект «о боже, какой мужчина!» — образцовый самец с безупречными манерами, одетый с небрежным шиком, который очень идет экранным как бы плохим, но на самом деле таким хорошим мальчикам. Принцомачо. И это оттолкнуло. Чондэ вдруг захотелось кого-то более простого и обычного. Уютного. Да, как и шикарные рестораны, суперсамцы редко уютными бывают. С ними почти никогда не получается расслабиться, легко и беззаботно поболтать ни о чем за чашечкой кофе, — они вместе с восхищением вызывают какое-то неправильное желание: в нем мало чувственного и много капризно-детского «вау, как круто! хочу-хочу-хочу». Может, потому-то рядом с ними так и тянет показать «не зря я тут» — или даже «не зря тут именно я» — вот и пытаешься постоянно что-то из себя строить, что-то кому-то доказывать вместо того, чтобы просто наслаждаться общением и близостью. Наверное, именно поэтому такие красавчики и утомляют, словно затянувшийся праздник. Но и с более простыми и домашними альфами что-то не получалось. Они все были не такими. Один слишком заботливо кружил вокруг Чондэ, вызывая желание огреть этого одного чем-нибудь тяжелым по голове, второй был слишком мягким, третий все время лез со своими чувствами, требуя — вот прямо-таки требуя! — проявления не менее бурных эмоций в ответ. А уж эсэмэски, на которые в течение трех минут ответить надо, а то ведь следом прилетит «Что молчишь?», «Ты меня игнорируешь?», «Я тебя чем-то обидел?» — вообще за гранью терпения Чондэ. Он сразу зверел и хотел убивать. И Чондэ вдруг заметил, что слишком часто ловит себя на мысли «а Минсок так не делал». «Так» — это что угодно, что в альфах Чондэ не устраивало. Минсок не был навязчивым, но заботился, причем очень естественно, не давил, но не был размазней, да и вообще... Смешно: именно сейчас, когда полностью свободен и наконец-то избавился от навязанного мужа, Чондэ вдруг понимает: он, в общем-то, не против, чтобы этот самый муж был. Стало резко не хватать того, на что раньше не обращал внимания, а то, что раньше злило и раздражало, в воспоминаниях и не кажется таким уж страшным. Ну да, выводили из себя замашки манипулятора и властного альфа-самца — но, в принципе, палку Минсок никогда не перегибал. Разве только с домашним арестом, но Чондэ, стоит признать, тогда и в самом деле поступил очень некрасиво. И сам собой всплыл вопрос «почему же тогда, в самом начале, ничего не вышло?». Он не давал покоя, заставлял копаться в воспоминаниях, восстанавливая в памяти даже самые, казалось бы, незначительные мелочи, анализировать не только события, но и свои мысли-чувства-ощущения, особенно самые смутные и мимолетные, которые вроде бы совсем ни при чем. И, надо сказать, выводы очень интересные получились... Пункт первый. Родители. Они так усердно тыкали Чондэ носом в Минсока, что тот инстинктивно вызывал отвращение. Ну, если вокруг постоянно будут бегать и кричать: «Мороженое — это вкусно, вкусно, вкусно, ешь мороженое, ешь, ешь» — то однажды просто возненавидишь его, даже если раньше очень любил. Вот и у Чондэ на Минсока отрицательная реакция пошла. «Мужик получал пиздюли вместо папочек», — съехидничал Бэкхён, стоило только ему рассказать. И, в общем-то, был прав. Но Чондэ все равно в него подушкой запустил. Потому что нельзя быть такой бесчувственной скотиной и зубоскалить над проблемами друзей. Пункт второй. Чондэ тогда не нагулялся. Вот просто — не нагулялся. Двадцать один, всего три года как совершеннолетний и два с половиной — как поступил в Енсе и был допущен к «взрослым» развлечениям. Ему хотелось водоворота эмоций, путешествий, коротко-насыщенных, чтобы весь мир за три дня, вечеринок и головокружительных, но необременительно-непродолжительных романов — а что получил? Правильно: мужа, неинтересного от слова совсем (ну, если секс не считать), квартиру, из которой выходить не больно-то получалось (спасибо папочкам, это они запретили нанимать няню), и два орущих, постоянно какающих и писающих малыша, к которым у Чондэ, если уж честно, отцовских чувств поначалу особо-то не было. В общем, в заднице играло детство, а родители и обстоятельства требовали стать образцовым семьянином. Теперь, оглядываясь назад, Чондэ не видит ничего такого ужасного в том, к чему его, скажем прямо, принуждали. Сидел с детьми — так ведь больше ничего по дому делать не надо было, у них в комплексе и клиниг есть, и ресторан, откуда еду в любое время суток доставить могут, и прачечная с химчисткой. А памперсы поменять и детей накормить не так и сложно. И интернет с телефоном никто не отменял, сиди и читай-смотри-общайся, пока дети спят. Жить можно, и даже весьма неплохо. Сейчас — вот такой, какой он есть в свои двадцать шесть лет — Чондэ готов признать: почти королевские условия, особенно по сравнению с тем, с чем приходится сталкиваться большинству молодых пап-омег. Но готов признать он именно что сейчас, а тогда... Да, для двадцатиодно- и -двухлетнего Чондэ это было смерти подобно. Тогда он бы лучше рабом-добровольцем в Африку поехал и вкалывал там по сорокаградусной жаре по десять часов в день без выходных, чем дома вот так сидеть, с ума сходя от однообразия. Пункт третий. Минсока Чондэ воспринимал как что-то навязанное, с чьим существованием надо смириться, не только из-за папочек и потому что не нагулялся. Был еще, как это ни смешно, их самый первый раз, очень сильно... неоднозначный. Самолет на Мальдивы, неожиданная тяжесть чужого тела, шепот: «Я буду нежным», в котором сквозь нежность так легко было расслышать насмешливое самодовольство. Чондэ не помни ту ночь в подробностях и может точно сказать только одно: хорошо ему в итоге все же было, — а вот перед этим... Он уступил — но раньше ли, чем Минсок дал понять: он останавливаться не собирается? Чондэ поддался, потому что не устоял перед сильным и привлекательным самцом или потому что почувствовал: ему не вырвать, так не лучше ли, как в той дурацкой поговорке, расслабиться и удовольствие получить? Ответ, наверное, Чондэ уже никогда не узнает — он и сам-то точно сказать не может, что и как там произошло, а Минсока с его привычкой все трактовать в свою пользу и вовсе спрашивать бесполезно. Но как бы то ни было, стоит только поймать то ощущение навязанности, которое постоянно рядом с Минсоком возникало, и потянуть за него, распутывая клубок воспоминаний-чувств-ассоциаций — и Чондэ неизменно мыслями возвращался к самолету на Мальдивы. Смешно, какие, оказывается, вроде бы мелочи могут на отношении повлиять. Идиотские, в общем-то, причины — а семья из-за них не получилась. А ведь могла быть — по крайней мере, Чондэ сейчас так кажется. Но то ли нежелание, то ли неумение понять друг друга — а может, и то, и другое разом — привели к разрыву. Хотя какой разрыв, если и не было между ними толком ничего, херня одна, иначе и не скажешь. Но что самое смешное — после месяца самокопания Чондэ уже и сам не знал, хочет он что-то начинать заново или нет. С одной стороны, по Минсоку он скучает. Правда скучает. Тоскует даже, наверное. Но, когда в себе ковырялся, вместе с хорошим он вспомнил и плохое, а это... В общем, Чондэ не удивлен, что послал Минсока к черту в тот, второй за всю их совместную жизнь разговор по душам. Слишком много в их отношениях было того, что не устраивало, задевало, обижало. И даже унижало — Чондэ до сих пор передергивает, стоит вспомнить до боли перетянутые галстуком запястья и злой шепот: «Я могу сделать с тобой что хочу — и мне ничего за это не будет» — и собственный испуг от понимания: и правда может. Такое оставляет где-то там, внутри, нехорошие, болезненные следы. И даже если потом, все обдумав, взвесив и оценив, признаешь: что он там хотел в порыве гнева — значения не имеет, не сделал же, а важны только поступки, — из души-то пережитое никуда не денется. Осознание ничего не стирает и не аннулирует. К сожалению. Чондэ остался наедине с мешаниной чувств, воспоминаний и мыслей. И желаний — то ли хочется быть с Минсоком, то ли нет, то ли «соседями с привилегиями можно пожить неплохо»... Чондэ не знает, что делать со всем этим. Просто не знает. И все. Не хочешь делать выбор — его сделают за тебя. Сегодня Чондэ это наглядно объяснили. Чондэ улыбается Чонмину и Сонмину, обернувшись через плечо, а потом заводит машину. В этот раз он сам мальчишек к Минсоку привез, и в воскресенье. Сынюн вчера на утренней пробежке поскользнулся и упал, ногу сломав. Не страшно — всего лишь трещина, но ездить с детьми пока не сможет. И попросить бы папу или свекра, но Чондэ решил поехать сам. Чтобы хотя бы в глаза мужу посмотреть — надо же определиться, что же Чондэ к нему чувствует и что делать собирается. Что ж, определился. Вместе с Минсоком пришел омега. Красивый, как картинка, Чондэ рядом с ним — будто воробей рядом с райской птичкой. А еще от того омеги несло Минсоком и сексом так, что Чондэ сразу стало ясно: его муж ночью был не один. А с этим вот красавчиком. Которого утром повел знакомиться с детьми. «Это дядя Тэен, он мой друг». И что-то там про «будет заходить часто в гости и гулять с вами». Чондэ даже не думал, что это может быть так больно. Даже физически — долгий спазм горла, тупо заныла то ли грудина, то ли под ней, и в животе, где солнечное сплетение, сжался тошнотворный комок. А еще была позорная слабость и дрожь в руках и ногах, и губы не слушались. Хотелось расплакаться, прямо там, наплевав на то, что кто-то смотрит и видит, — а приходилось улыбаться. И даже что-то вежливо говорить. Впрочем, сейчас, ведя машину, Чондэ думает, что так, пожалуй, даже лучше. С Минсоком пытайся, не пытайся что-то заново начать — не выйдет. Они слишком разные, даже реакцию друг друга правильно считать не могут — только если в постели, там-то взаимопонимание полнейшее. И при такой совместимости, такой совершенной настройке друг на друга в сексе — и не понимать, что же за улыбкой-равнодушным взглядом-как бы случайным прикосновением твоего мужа прячется? Это показатель. Того, что они друг другу не только чужие, но и чуждые. Прошивки «по умолчанию» слишком разные. Поэтому и хорошо, что у Минсока теперь Тэен. Они, похоже, понимают друг друга, а значит, смогут стать хорошей парой. И с чего бы Чондэ быть против этого? В конце концов, сыновей Минсок не оставит, Чондэ уверен, а уж кто, где и с кем спать будет — и главное, как это мальчишкам объяснить — они решат. Договорятся как-нибудь. Так что... Чондэ улыбается официанту. Милый и симпатичный альфа, и пахнет хорошо. Молодой разве что слишком, лет двадцать всего — но так и Чондэ не сорок. И замуж за этого «молодого» ему не идти, а для романа на год-два разница в пять-шесть лет не принципиальна. Так почему бы и нет? Кенсу хмыкает: — Замену ищешь таки наконец не выдержавшему и свалившему мужу? — Может быть, — пожимает плечами Чондэ. Он, как вернулся от Минсока, первым делом детей к своим родителям отвез, попросив присмотреть за ними пару дней. А потом... Нет, он поехал не в бар, а домой. Заказал ящик пива и пиццу, сел в гостиной перед огромной плазмой, включил какую-то дораму (на записи, все двадцать серий подряд) и устроил вечер жалости к себе. Плавно перетекший в следующий день. Тоже полный страданий-переживаний. А вечером того самого следующего дня в квартиру вломились (иначе и не скажешь) Бэкхен, Кенсу с Чонином и Тэмин. Обеспокоенные тем, что Чондэ на звонки не отвечал. Судя по их лицам, они ожидали увидеть как минимум оргию с кокаином, как максимум — труп в ванне с уже остывшей и красной от крови водой. А Чондэ был живой и даже адекватный, пусть и в несколько расстроенных чувствах. И не совсем трезв. Тогда и Чондэ и рассказал про Тэена. И даже сам удивился, когда только пожал плечами: «Видимо, да» — в ответ на Бекхеново: «Довел мужика». Ну, довел. Ну, бывает. И что теперь? Вот и сейчас Чондэ точно так же спокойно отвечает на вопрос-подколку Кенсу. Это не задевает. Думать о Минсоке — вернее, о Минсоке и Тэене — больно, но не вот чтобы сильно. Скорее, банальное «тупо ноет в груди», что не так уж и сложно пережить. К тому же и правда, сам виноват. Сам добивался, чтобы Минсок его как омегу и мужа в покое оставил, да и результат, наверное, Чондэ устраивает. Из брака с Минсоком,наверное, могло что-то нормальное выйти — но могло ведь и нет. Даже скорее всего нет, учитывая, как они оба постарались. А с Тэеном у Минсока вроде все хорошо, так почему бы им хотя бы не попробовать? Чондэ чувствует вдруг себя очень взрослым. Не старым, а именно взрослым. Нет больше внутри чего-то такого... вечно подзуживающего. Чего-то, что не давало сидеть спокойно на месте, делало жадным до впечатлений и ощущений. Стоило только кому-то сказать «сегодня вечеринка — и тут же вскипало бурной радостью в груди предвкушение; стоило только в клуб войти, ощутить на коже дрожью музыку, почувствовать драйв, единый здесь для всех — и тут же в безбашенное веселье срывался; стоило только поймать заинтересованный взгляд альфы — как в груди (а порой — и в заднице) разливалась приятной щекоткой тепло от осознания «да, я супер», и Чондэ сразу инстинктивно соблазнительно двигаться и позы самые выигрышные принимать начинал. А еще это не-пойми-что внутри делало его слишком... вот не чувствительным, а скорее восприимчивым к раздражителям. Чондэ всегда замечал, если что-то не так. Взгляды, интонации, жесты: вот звук в голосе слишком низкий и резкий проскользнул, вот ресницы опустились слишком быстро, а зрачки куда-то в сторону дернулись, вот пальцы, только что расслабленные, сжались в кулак — и много, много чего такого. Мелочи, которым большинство значения не придает. И ладно бы просто замечал, подобная внимательность никому не вредила — но он еще и остро реагировал на все это. Нет, не устраивал истерики вроде «что ты на меня не так посмотрел!» — просто очень неприятно становилось. Подобная восприимчивость делала для него многие вещи некомфортными. И многих людей — тоже. Сейчас — не так. Чондэ стал спокойнее, во всем. И веселье-то теперь не такое лихое и с головой не захватывает, и в клубы и на вечеринки не тянет, и внимание альф не так уж и нужно стало. А еще на многое, что раньше задевало, Чондэ теперь плевать. Да, он по-прежнему замечает все «не те» взгляды-жесты-интонации, но его это больше не волнует — мало ли, почему у человека вдруг взгляд в сторону метнулся или голос дрогнул? Вспомнил что-то, с тобой совсем не связанное (ассоциации дело такое, часто неожиданное), увидел краем глаза нечто, опять же к тебе отношения не имеющее — и сам не заметил, как это не связанное и не имеющее в голос раздражением, испугом или неловкостью проскользнуло. Бывает — и не так уж и редко. А еще сейчас Чондэ согласен с большим мириться. Вот этого альфу-официанта хотя бы взять. Еще пару-тройку месяцев назад Чондэ про него бы сразу сказал: «Не то» — и даже флиртовать бы не стал, выбрав объект поинтереснее. А сейчас готов... хм, дать себе шанс заинтересоваться. Даже если как с теми, всеми не-Минсоками, и будет ощущение «не так» — то почему бы не попытаться изжить его привычкой? Новые туфли, разносившись, порой из почти орудия пыток в удобные превращаются — так почему с отношениями не может быть так же? Чондэ готов попробовать подстроиться и даже в чем-то подстроить под себя — в рамках тех уступок, на которые будет готов этот мальчик-альфа. Надо же, как, оказывается, просто повзрослеть — небольшой самоанализ и капелька смирения. Вернее, понимания, что не бывает все и сразу, и вряд ли когда-нибудь все будет в точности так, как тебе хочется. И что надо бы уметь принимать последствия своих решений, а потому не стоит цепляться за чувства к альфе, которого сам и оттолкнул. К тому же и чувства-то... странные. Боль, когда увидел с другим, тоска по объятьям и каким-то мелочам совместной жизни — не те эмоции, ради которых стоит что-то пытаться вернуть и начать заново. Конечно, будь Минсок все еще ни с кем и все еще не против отношений с Чондэ — можно было бы и попробовать, но сейчас у него Тэен, рядом с которым он выглядит довольным и спокойно-расслабленным. Таким, каким никогда рядом с Чондэ не был. А раз так — то стоит ли пытаться его вернуть? Пусть хоть кто-то в их дурацком браке будет счастлив. А Чондэ это как-нибудь переживет. И весьма просто и легко. Наверное. С тем мальчиком-красавчиком, Доеном, эту течку Чондэ решил не проводить. Он еще не настолько привык к чужим — да, все еще чужим — рукам и их прикосновениям. Ощущение «не так и не то» не было таким уж сильным, но все равно Чондэ бы предпочел, чтобы это «не так...» исчезло до того, как он в одной постели с Доеном окажется. Да и не стоит проводить вместе течку через две недели после нормального знакомства — не считать же месяц игры в гляделки в кофейне? — если хочешь не просто секса, а более-менее серьезных отношений. А ведь Чондэ рассчитывал именно на них, подпуская к себе Доена, так что лучше подождать. Поэтому Чондэ отправил мальчишек к дедушкам — ни к чему им извивающегося на постели текущего папочку видеть — и заказал себе кучу всякой неполезной еды. Пицца, гамбургеры, кока-кола и огромная плазма на стене рядом с кроватью — вполне достаточно, чтобы весьма неплохо течку провести. И можно даже без вибраторов обойтись — черт с ними, не так уж задница и зудит, когда ничто не провоцирует, запах-то выветрился за десять месяцев... Или? Чондэ замирает, принюхиваясь. Ему же показались эти терпко-пряные нотки, показались, да? Нет, не показались. Чондэ убеждается в этом с каждым вдохом: запах становится все сильнее и сильнее. И вот уже сам Минсок стоит на пороге, ухмыляется. И стоило только увидеть его — тут же радостью вспыхнуло в груди: он! приехал! ко мне! Глупо, как же глупо. — Что ты тут делаешь? — Минсока здесь быть сейчас не должно, до чусока почти две недели, потому Чондэ таким спокойным и был, иначе б блокаторов наглотался. — У меня второй отпуск неизрасходованный, его перенести можно, — говорит Минсок, медленно подходя. — И неотгулянные выходные за соллаль. И еще мне накинули сутки за добровольное дежурство по праздникам. — Останавливается совсем у кровати и начинает расстегивать свою рубашку пятнистую, или как там она называется. — Я решил все взять разом сейчас. Как раз день рождения отца в выходные и... — он ухмыляется многозначительно и садится на кровать, совсем рядом, касается пальцами щеки Чондэ, нежно и легко — и Чондэ хочется потереться о его ладонь, ласкаясь, как кот. И просто хочется — запах дразнит, напоминает телу, что в течку делать надо. И в заднице мышцы напряглись и ноют, и не расслабить их никак, и член под кожей болезненно защекотало. И в груди все скрутило мучительной жаждой, желанием принадлежать, сильным настолько, что не подчиниться нельзя. Но все-таки прежде Чондэ задает вопрос, тот, который нельзя не задать: — А Тэен? — Он послал меня. — Минсок наклоняется, его лицо теперь слишком близко. — Сказал, что влюбленные идиоты безнадежны, так что он зря на меня время тратил. — И выдохом по щеке: — Чондэ... «Послал» — главное и единственно важное сейчас, остальное потом. И Чондэ сам целует Минсока, жадно и нетерпеливо, тянет на себя, заставляя лечь рядом. Как же Чондэ скучал по его рукам! В них все так же много властной нежности, под их требовательной лаской не хочется думать ни о чем — только раздвинуть ноги и самому насадиться на член, сжать его внутри себя, чтобы всем телом почувствовать: вот он, твой альфа, с тобой и в тебе. И весь для тебя, как и ты для него, и потому он не оставит и не предаст, будет вечно с тобой, оберегая и защищая. И любя — даже сотню лет спустя, как в первый день, сильно до невозможности. И пусть это всего лишь наваждение, предоргазменный бред — но господи, как же хочется в него верить. И Чондэ верит — всем омежьим естеством, по-блядски слабым и по-животному безмозглым. Сомневаться будет завтра, когда придет порадумать и решать — а сейчас он будет просто чувствовать, не думая и не боясь. Это же так просто — довериться своему альфе, полностью и до конца, телом и душой — и получить его всего в ответ. Сделать своим, отдавшись. И Чондэ первый начинает — расстегивает его ширинку, касается ладонью члена. А второй рукой стаскивает с себя штаны, раз уж Минсок медлит. А футболку — нет, не надо, не сейчас, две секунды на нее — слишком долго, Чондэ не хочет ждать даже столько, и потому шепчет: «Давай же, давай». И Минсок слушается, тут же входит и двигаться начинает, сильно и резко — так, как надо, ведь Чондэ нужно, просто до смерти необходимо скорее почувствовать, как все внутри сцепкой сожмет болезненно и сладко. И потому он вместе с ним, своим альфой, рвется к развязке, с каждым разом все сильнее и быстрее подается навстречу толчкам… Оргазм — сладкой судорогой внутри, такой сладкой, что невозможно не застонать, не прогнуться в спине, не впиться пальцами плечи Минсока. И Чондэ не сдерживается, стонет, впивается, прогибается, а потом обвивает Минсока руками и ногами, заставляет прижаться теснее, лечь на себя — потому что хочет чувствовать его тяжесть, чтобы единение сильнее ощутить. Альфа, сверху, как и положено — и, как и положено, он, омега, этому рад. От этого счастья, незнакомого, чисто омежьего, хорошо не столько телу, сколько душе: там, в груди, так много чего-то болезненно-прекрасного, что невозможно терпеть; и губы сами улыбаются, и слезы текут по щекам… — Чондэ? — обеспокоенно спрашивает Минсок. — Ты чего? — Ничего, — мотает головой Чондэ. — Просто хорошо слишком… Правда хорошо. Минсок недоверчиво хмыкает, но ничего не говорит — только целует, нежно и неторопливо, но по-хозяйски властно при этом. И смешно, но Чондэ нравится. Нравятся замашки альфа-самца, которые раньше раздражали. Наверное, сейчас Чондэ даже самодовольную улыбочку стерпеть бы смог — но Минсок улыбается совсем иначе, тепло и счастливо. Может, потому Чондэ сейчас и стал совсем как нагретый воск, мягкий и податливый донельзя. Но почему бы и нет? Раз уж так хорошо, что на все плевать, и вечно лежать бы вот так, в сцепки и обнявшись, и не думать ни о чем. Все остальное — потом, потом… Ну, хотя бы после того, как сцепка закончится. Потому что сразу после нее Чондэ вспоминает, что в жизни есть и другие важные вещи. Очень-очень важные. — Ты что делаешь? — спрашивает Минсок, глядя, как Чондэ домашние штаны натягивает. — На кухню собираюсь, — пожимает плечами Чондэ. Хоть в квартире и нет больше никого, но ходить по дому с голой задницей он как-то не привык. — Я жрать хочу. Минсок с секунду смотрит на него широко раскрытыми глазами, а потом как заржет. — Что смешного? — спрашивает Чондэ без обиды совсем — он все еще счастливый и довольный, да. — Ничего, — улыбается Минсок. — Все-таки ты у меня прелесть. Чондэ пожимает плечами — прелесть так прелесть. Есть от этого меньше хотеться не стало. — Подожди, я с тобой, — Минсок встает и идет в свою гардеробную, через минуту выходит в домашних штанах. — Пошли. Еда — это святое, отвлекать во время нее Чондэ нельзя. А вот потом, когда до кофе дело дошло (ну и что, что час ночи — спать, похоже, еще долго не придется), можно уже и на диван перейти, вместе с чашками, френч-прессом и вазочкой с ттоком. И вот там уже можно позволить себя обнять, поцеловать, немного полапать-погладить — почему нет? Тем более — Чондэ про себя усмехается — ему это как-то непривычно нравится. «Непривычно» — не потому, что раньше не нравилось, а потому что оттенок у чувства другой. Раньше все было как-то… ну, как у своенравных кошек — как я хочу и чтобы тут же прекратил, стоит мне хвостом хоть раз шевельнуть, — а сейчас совсем нет той внутренней готовности оттолкнуть руку Минсока в любой момент. Наоборот — пусть делает, как и что ему надо. Чондэ приятна его спокойная властность. И собственная послушность и податливость, что удивительно, тоже. — Я тоже по тебе скучал, — выдыхает Минсок ему в шею. И в голосе слышится она — его вечная самодовольная усмешка. Которую Чондэ все-таки не переносит — даже сейчас, когда он удовлетворенный по самое не могу и потому лениво-благодушный, раздражение тихо скребнуло в груди. — Я не скучал. — Ну да, мне рассказывали, — фыркает Минсок, водя носом по шее Чондэ. — И к Тэену не ревновал. — Не ревновал, — подтверждает Чондэ. Честно, кстати. — Правда? — Минсок таки поднял голову и теперь смотрит в глаза. — Правда, — кивает Чондэ. И неожиданно даже для себя добавляет: — Мне было просто больно. — А это разве не ревность? — Нет. Ревность — это когда ты злишься еще, что не с тобой. А мне просто было больно. Это не ревность. — Наверное, — задумчиво кивает Минсок, на секунду опуская взгляд, нерешительно как-то, словно раздумывая над чем-то. А потом снова смотрит в глаза: — Чондэ… Давай попробуем снова быть вместе. Ну… попытаемся. Глаза Минсока слишком близко, и в них слишком много отчаянной надежды. И это отзывается в груди чувством-воспоминанием — тянущей болью, как тогда, когда Чондэ о Тэене узнал. Наверное, поэтому врать сейчас и не хочется, и Чондэ осторожно начинает: — Знаешь, Минсок, я, наверное, все-таки люблю тебя. Но… мы слишком разные. И не подходим друг другу. А если у нас опять не получится, то мы врагами можем стать. А это… ну, нехорошо. Для Чонмина и Сонмина особенно. Минсок молчит с минуту, а потом вздыхает: — Чондэ, ты всерьез думаешь, что после твоего «я люблю тебя» я отступлюсь? — Я сказал «наверное». И много чего еще потом сказал. — Я слышал, — кивает Минсок. — Но «я люблю тебя» это не отменяет. — Ну, как и прежде — слышишь только то, что хочешь слышать, — фыркает Чондэ, закатив глаза. — Скажем так: я вычленяю важное, — усмехается Минсок. — То есть то, что я думаю по этому поводу — это неважное? — А вот теперь Чондэ уже начинает действительно обижаться. — Нет, Чондэ, это важно, конечно же, — улыбается Минсок. Нормально улыбается, без самодовольства, даже грустно капельку. — Просто это то, над чем можно работать. А «я люблю тебя» — то, ради чего над этим можно работать. Согласись, второе важнее. — Ну, если так, то да, — не слишком охотно кивает Чондэ. Тут Минсок прав. И пусть соглашаться с ним не особо хочется, но начинать ссору только из-за чувства противоречия слишком по-детски, что ли. Глупо даже для Чондэ, в общем. — Вот видишь, — удовлетворенно замечает Минсок. — Так что я предлагаю поработать. Над и ради. А если вдруг не получится, то точно так же поработаем над нашими чисто человеческими отношениями ради наших детей и родителей. Идет? — Ты так говоришь «если вдруг», словно не сомневаешься, — морщится Чондэ. Да, самоуверенность некоторых все-таки раздражает. — У меня есть основания так предполагать. — Это какие? — Ну, как мне сказали, кое-кто повзрослел. Чондэ сразу захотелось схватить все еще не до конце пустой френч-пресс и перевернуть этому гаду на голову. Очень-очень захотелось. — Тебе соврали, — честно говорит Чондэ. — Мне так не показалось. — Ключевое слово — «показалось». — Чондэ, ты опять начинаешь быть против просто потому что? — обречено спрашивает Минсок. — Так я ж тебе сказал: тебе соврали, — напоминает Чондэ. Мстительно, конечно же. — Ладно, зайдем с другой стороны, — вздыхает Минсок, явно не желая развивать эту тему. Правильно, в общем-то, не желая — Чондэ может и не сдержаться. — Что именно у тебя вызывает… хм, приступ несогласия? — Пожалуй, Чондэ сообразительность Минсока переоценил — тот продолжает взрывоопасный разговор. Что ж, раз хочет, то получит: — Меня просто бесит подход «мы подумали — и я решил». Что я могу прийти к другим выводам, видимо, по умолчанию опускается. — Чондэ, я решил все для себя. Но это не означает, что мое решения обязательно для тебя. — Но ведешь себя именно так. — Я просто стараюсь склонить тебя к нужному мне решению. Если слишком давлю на тебя… мне жаль. Правда, жаль. Я постараюсь… ну, сбавить обороты. Я понимаю, что порой могу перегибать палку, и попытаюсь этого не делать. Ну надо же! Какие интересные мысли для Минсока, который всегда и во всем прав. — Не стоит, — поджимает губы Чондэ. — В смысле, склонять меня не стоит. У нас все равно ничего не получится. Мы ж даже сейчас вот… явно не туда все зашло. — Почему? — удивляется Минсок. Вполне искренне, похоже. — Мы выявили по крайней мере одну проблему, над которой мне нужно поработать. Очень хороший результат обсуждения. — Угу. А то, что мне тебя прибить немножко хочется — это какой результат? — Это побочный эффект, — пожимает плечами Минсок. — И несмотря на это, мы все же разговариваем, и вполне нормально. Поэтому я считаю, что у нас может получиться. Чондэ вздыхает. Наверное, он прав, но: — Тебе не кажется, что нам слишком над многим надо работать? Минсок молчит секунд, наверное, двадцать, а потом тихо произносит: — Над многим. Но знаешь, я готов. Я попробовал жить без тебя — и мне не понравилось. Поэтому для меня это того стоит. А для тебя? Обезоруживающее признание. Правда, обезоруживающее. Чондэ видит: Минсок искренен, манипулировать-давить даже не пытается. Он просто говорит как есть. И это подкупает — ни обижаться, ни злиться на него больше не получается. И даже хочется ответить «да», но… Но Чондэ все еще сомневается. Все-таки они и правда очень разные, общего у них — только постель, но классного секса и привязки по запаху для отношений маловато. Но и Минсок, в общем-то, прав — в конце концов, они, похоже, оба если и не изменились, то готовы меняться. А это немало. — И ты примешь любое мое решение? — уточняет Чондэ. — Да, — кивает Минсок, не отводя взгляд. — Любое. Каким бы оно ни было. И Чондэ понимает: Минсок говорит правду. Действительно примет, действительно уйдет, если скажут, оставит и смирится. Но очень, очень хочет, чтобы Чондэ ответил «да». Просто потому что любит и желает быть рядом. — Хорошо, — кивает Чондэ, сдаваясь. Ну, почти. — Давай попробуем. Но если я скажу «все» — тогда все. Ты прекращаешь. — Чондэ… — его тут же сжимают в объятьях. — Хорошо, малыш. Все будет как скажешь. Чондэ… …спустя два часа Чондэ думает, что принял верное решение — по крайней мере попытаться точно стоит. Минсок его в этом убеждает самым приятным — особенно в течку — способом.