Часть 4. Paul und John. Пол и Джон.
Факт. Пол и Джон вышли на новый уровень отношений. Перестав быть друзьями, они стали любовниками.
Дополнение. Джон посчитал, что ничего практически не поменялось. Только секс. Они все так же вели себя на людях, но соединялись в случайных отелях.
Пол продолжал буйствовать в студии. Нет, он не выходил из себя, как Джон. Он не был импульсивным. Леннон называл его тихим тираном. Если Пол чего-то хотел, то так и должно было быть. Его эго было такое же большое, как и у Джона, что нельзя было сказать с первого взгляда. Но Джон раскусил его давным-давно. Он всегда замечал у МакКартни острую необходимость всем нравиться. Пол любил публику, особенно когда она любила его. Да, он определённо любил, когда его любили, признавали и хотели. Он неосознанно этого всегда добивался. Джон хотел того же, просто получал это по-другому. Не так изощренно. Он действовал в лоб, напролом, буквально крича: «Итак, дамы и господа, сегодня я буду находиться в центре вашего внимания!», и так и было. Джон курил лежа, выдыхая дым в низкий потолок. Пол мостился рядом, и пытался заснуть. Штор не было, и в пропахшую сигаретами и сексом комнату врывалась наглая Луна. Джон не стеснялся обличительницы, и, даже не прикрывшись, наслаждался длительными затяжками. — Я знаю, почему ты здесь. Пол, укрытый в одеяло, приподнялся на локте, уставившись на внезапно заговорившего Джона. — Здесь? — Я знаю, почему ты здесь и сейчас, со мной. — Может, потому, что я хочу этого? Хочу быть здесь? — Нет, ты не хочешь меня. Ты хочешь, чтобы я тебя хотел. — Пф, — что-то среднее между смешком и недовольным вздохом. — Надо признать, что ты получил желаемое. Я тебя хочу. — Ну, спасибо. Пол отворачивается к стене, сильнее кутаясь в одеяло. Джон тушит окурок, и пододвигается к нему ближе. — Я тебя хочу. — Ты дашь мне уснуть? — Безумно хочу. — Мы только что занимались сексом, неуемное ты животное. — Ну и что? Я хочу тебя всегда и везде. — Пощади меня. — Я сейчас не о том. — А о чем? — Обо всем. Хотеть — это не значит только хотеть секса. Это еще и хотеть касаться, просто касаться, видеть, слышать. Я хочу, чтобы ты всегда был рядом. — Иногда мне кажется, что ты терпеть меня не можешь. — Бывает и такое. Иногда ты ведешь себя, как полный придурок. — А ты всегда ведешь себя, как полный придурок, — в отместку бурчит Пол, хотя совсем беззлобно. Скрип. Руки Джона обхватывают Пола. — И все-таки, почему ты согласился? Почему не оттолкнул, почему позволил мне это? — Я многое тебе позволяю. Много чего позволяю только тебе. — Какая честь. — Потому что знаю, Джон, что я тебе нужен. — Да ну? — Да, Джон. Всегда это знал. — Знал что? — Что ты меня любишь. Луна нагло подсматривала за ними. Стены жадно вслушивались в тихий разговор. Джону стало внезапно очень неуютно. Так всегда бывает, когда обсуждаешь глубоко личные темы. Или когда тебе говорят правду в лоб, вот так, без предупреждения. Сам же виноват — первый начал. Пол слишком сонный, чтобы многословить, но теперь Джон от него не отстанет. — Вот как. Только из-за этого? Ты делаешь это, только потому что мне это нужно? — Не только. — Значит, это нужно и тебе. — Возможно. — Ты нуждаешься в моей любви. — Можно и так сказать. — Но совсем меня не любишь. — Джон, — огорченный вздох. Пол поворачивается к нему, и они сталкиваются глазами. — С тобой сложно. Иногда с тобой просто невыносимо. И снова на него глядят распахнутые окна. От них веет прохладой, но они смотрят с нежностью. Снова кто-то рассыпал на зеленую лужайку изумруды, отчего она блестит. Джон подумал, что мог бы вечность стоять, облокотившись о подоконник, разглядывая мерцающую траву. Он мог бы вечность глядеть в эти глаза, лишь бы они всегда были для него открыты. — Тем не менее, я люблю тебя больше всех, кого ты знаешь. Я знаю тебя настоящего. Я люблю тебя, когда ты грубый, люблю тебя, когда ты ласковый, люблю тебя, когда ты делаешь что-то гениальное, люблю тебя, когда ты творишь откровенную чепуху. Джон молча слушал. Только нежно касался пальцами его лица, словно проверял, настоящий ли Пол, или это ночное видение.Луна подумала о них: Он смотрит на него так, словно не существует звезд, закатов и рассветов. Он смотрит на него как на единственное достойное его взору сокровище, и для него все теряет в эту секунду значение.
Стены подумали о них: Какие разные голоса. Слегка хриплый у одного, и почти воркующий у другого. Но когда они говорят вместе, получается дивная музыка.
Пол всегда хотел писать песни лучше, чем Джон. Его задевало то, что Леннона считали гением, а его чаще всего просто милым. Милый битл со славными мелодиями. Джон был мозгами их коллектива. Пол был сердцем. Но это не означало, что у одного не было мозгов, а у второго — сердца. Только Джон мог, проходя мимо бездомного, сунуть ему в руку пачку купюр. Только Джон мог притащить домой безухую дворнягу. Только Джон мог попросить тетю связать им по свитеру. Два шерстяных безобразия с кособокими буквами «Д» и «П» — вот что они из себя представляли. Любовь Джона была похожа на тот свитер. Неуклюжий, немного колючий, но такой согревающий. Они встретились, чтобы никогда не разлучаться — так подумал Джон. Это не было любовью с первого взгляда. Их встреча — просто совпадение. Они удачно подвернулись друг другу. Джон иногда упоминал, что пытается писать песни или стихи. Его друзья кивали, тут же задавая вопросы на более интересные темы: «А тебе нравится футбол?» Но нет, Джон терпеть не мог футбол. Он вообще не знал, что ему нравилось. Он казался учителям никудышным: с ужасными оценками и успеваемостью, проблемный ребенок без матери и отца, оставленный на попечительство тети. Джон не был силен ни в одном предмете, но ему нравилось часами сидеть с гитарой, перебирая единственные четыре аккорда, что он знал. И то они были для банджо. А затем он встретил Пола. «Я тоже пишу песни», — вот что он сказал. Это просто удивительно, что они нашли друг друга. Оказались в одно время, в одном месте. Оба питающие страсть к музыке, и недавно пережившие одно и то же горе — смерть матерей. Для Джона Пол был мальчиком, который пришел в его жизнь, чтобы остаться. Он ворвался в его жизнь и стер лица других людей. И он остался. Даже когда отец наказал ему найти постоянную работу, он остался. Для Джона это многое значило. Все, кого он просил остаться, уходили. Некоторые сами, некоторые не по своей воле. Джулия, его мать, ушла к другому мужчине. Его отец уплыл, и не вернулся. Дядя Джордж, что подарил ему радиоприемник и немецкую гармошку, умер от приступа. Со Стюартом они познакомились в колледже. Когда они гастролировали в Гамбурге, он помолвился там с девушкой, и не вернулся в Ливерпуль. А затем он умер — совершенно внезапно, от какого-то разрыва сосуда в голове. Джон боялся, что Пол уйдет, и Пол это знал, поэтому остался. Пол всегда мечтал написать что-то невообразимо великое. Когда они садились писать песни, он старался сделать их лучше. Когда они почти перестали соавторствовать, он пытался делать это в одиночку. Пол цеплялся за каждую мелодию, которая случайно образовывалась в его голове. Но была одна песня, которую он не смог сделать лучше. Эта песня была совсем не такая, как другие. Она завораживала своей необычностью. Она состояла из звуков, которые не существовали в природе. В ней был голос, который вещал не в уши, а прямиком в сознание. Этой песней был Джон Леннон. Джон был песней, которую Пол не смог сделать лучше. Потому что этого не требовалось.Факт. Пол был мальчиком, который пришел, чтобы остаться.
Факт. Джон был песней, которую Пол не мог сделать лучше.
***
Однажды у них завязался диалог на балконе. Погода была просто отличная. Так подумал Джон. Моросил дождь и ветер поддувал под пальто. Идеальная погода, чтобы лежать в кровати часами, и пытаться кого-то согреть. Джон уже знал, кого. У Пола всегда были мертвецки холодные пальцы. — Ну и погодка, — присвистнул Пол. — А мне нравится. — Любишь дожди? — Да. Меньше людей высовываются на улицу. — Есть закурить? — А ты только ради это пришлепал сюда? — Нет, что ты. Мне безумно интересно с тобой болтать. Два смешка, чирканье зажигалки. В следующую секунду появляется красный огонек зажженной сигареты. — Мне больше нравится солнечная погода. Наверное, единственная причина, почему мне не нравится Англия. — Дожди — единственная причина, по которой я люблю Англию. — Какие мы разные. Они усмехнулись друг другу: избитая фраза, которой все оценивали их. — Не совсем. Мне кажется, мы стоим здесь по одной причине. — Нам обоим захотелось покурить? — Нет. Я знаю, что нас обоих сюда привело. На балкон этой студии. Мы оба тщеславны. — Даже так. — Да. Нам обоим нужна публика. И нам обоим нужно, чтобы публика нас любила. — В этом есть что-то неправильное? — Да нет. Мне кажется, ты как-то компенсируешь таким образом недостаток материнской любви, которой был лишен еще в четырнадцать. — Хочешь сказать, что визгливые девчонки могут заменить мне тепло маминых рук? — Отчасти да. — Глупость. — Мне нужна публика, чтобы мои мысли были услышаны. — Да, ты любишь промывать людям мозги. — Заткнись. Тебе вообще можно молчать, тебя будут обожать в любом случае. Просто улыбнись, как ты всегда это делаешь, — Джон строит гримасу натянутой улыбки. Пол смеется, качая головой. — Тебя любят все, но тебе этого мало. Фанаты, пресса, даже я. Ты чертова машина по очаровыванию людей. — Боже, Джон, когда ты научишься делать нормальные комплименты? — Ты прекрасно знаешь, что ты значишь для меня. Джон наклоняется, и целует губы, сложенные в улыбку. Он делает это нежно, но настойчиво. У Пола теплый и податливый рот, чуть отдающий вкусом сигарет. Пол отстраняется, когда по нему начинают скользить требовательные руки. Джон безумец. Под окнами студии постоянно шляются фанаты и репортеры. Сюда, на балкон, может ворваться любой сотрудник. Но Джону плевать. Когда МакКартни рядом, он теряет ощущение времени и места. Все теряет значение. Только Пол. Вся Вселенная сужается до трех букв. П о л. — А мне было бы достаточного того, чтобы меня любил один человек, но по-настоящему. И вновь впереди маячат широко распахнутые глаза. Им неловко, они не понимают, куда смотреть. — Почему этим человеком не можешь быть ты? — У тебя уже есть Йоко. — Какая, к черту, Йоко? Мне нужен ты. — Я не понимаю, что ты хочешь от меня, Джон. Тебе все мало. Я делаю все, что ты хочешь. Я соглашаюсь с тобой во всем. Я тащусь с тобой на край света, когда тебе приспичит. Я поднимаю трубку, когда ты звонишь в три часа ночи, и просишь прийти. Я всегда извиняюсь первым, когда мы ссоримся, и даже не жду извинений от тебя. Что ты еще хочешь? — Почему ты не можешь быть только моим? — Мы не можем, плюнув на все, купить дом на необитаемом острове и жить там, пока не состаримся. — Почему не можем? Потому что ты нашел себе новую пассию? Эту дамочку с прицепом? — Не называй так Линду. — Когда я называл Джейн ведьмой, ты не был против. — Я тебе многое позволял, потому что знал, что ты ревнуешь. — Какой умный мальчик! Не давай мне, черт возьми, поводов. — Достаточно. Я пошел. — Не уходи. Пол останавливается. — Хорошо. — Спасибо, — Джон дышит ему в затылок. Ему ужасно хочется обнять Пола, прижать к груди, и не отпускать. — Еще сигаретку? — Да, давай. Джон нервно курит. У него дрожат руки. Возможно, на балконе слишком холодно. — Можно мне тебя обнять? Пол улыбается. Тепло и понимающе. На Джона бессмысленно обижаться, но он отрицательно качает головой. — Нет, прости, — он провожает взглядом пронесшегося у двери человека. — Не здесь, ты же знаешь. — Тогда давай уедем. Прямо сейчас. — Не сейчас. Когда запишем песню. — Мы бы ее давно записали, если бы не ты. Ты вечно недоволен результатом. — У тебя просто не хватает терпения, Джонни, — Пол тушит сигарету и быстро клюет его в щеку. — Это у меня-то нет терпения? Ты всегда кончаешь раньше меня, — Джон хмыкает, но Пол уже к тому времени ушел. Это стало привычным, несколько раз в месяц проводить ночи вместе. Конечно, Джону хотелось большего. Хотелось каждое утро просыпаться с Полом, а не второпях собираться в середине ночи. Пол очень редко ночевал вместе с Джоном. Обычно он ждал, пока тот уснет, и тогда тихо одевался. Наутро от него оставался только запах, запечатанный в простынях. Их приветствовала полупустая, темная комната. Они так и не включили свет. Им достаточно было кровати. Джон снял очки. Пол размотал шарф, который скрывал половину его лица. — Ты такой бесстрашный. Не боишься, что тебя узнают? — Да ты видел лицо того паренька за стойкой? Он почти спал. — И все же, если бы он нас узнал, то ты бы не отделался простым автографом. И в следующий раз бери двухместный номер. — В следующий раз оплачивать будешь ты. — Еще чего. Мне кажется, или там пробежал таракан? — Вспомни Гамбург, неженка, когда мы мылись в раковинах этого вшивого кинотеатра. — Сомневаюсь, что до этого ты мылся чаще, — Пол коротко хохочет, и от сладкого смеха Джону даже не хочется дать ему по роже. — И уже тогда делили одну постель. — Вот именно. Как это не случилось раньше? Мы потеряли столько времени. — Нет, все шло своим чередом. Это должно было случиться не раньше, не позже. — Я хотел этого еще тогда. Но не совсем понимал. — Какой ужас. Неужели, пока я крепко спал… — Нет-нет, — короткий смех. — Я просто пялился на тебя. — Звучит жутко. Джон сцеловывает улыбку с надменных губ. Пол ужасно доволен собой. Ему нравится быть желанным. И в то же время он смущен — на лице горит румянец. Джон хочет его сильнее всего и всех на свете. У Джона зрачки похожи на черные дыры, когда Пол глядит в них. Это напоминает Полу, что внутри Леннона существует целый космос. Опасное, неизведанное огромное пространство, со своими законами и правилами. Со своими звездами и чёрными дырами. Такой влекущий и далекий, таинственный прекрасный космос. — А когда ты понял это? — Я всегда знал, что между нами есть что-то помимо приятельских отношений. Да и с тобой нельзя по-другому. Ты либо не подпускаешь к себе, либо полностью доверяешься кому-то, и тогда отдаешься на сто процентов. Ты сам этого не замечаешь, но ты искренне любишь каждого, кто тебе по-настоящему дорог. По-другому не умеешь. — Хочешь сказать, что я либо люблю, либо ненавижу? — Ну-ну, ты не настолько примитивный, — Пол тихо хихикает, пока нетерпеливые пальцы расстегивают его рубашку. — Знаешь, я очень любил Джулию. И в то же время ненавидел. Ну, сам знаешь, были причины, она же меня фактически бросила. И в то же время я был сильно к ней привязан. И Мими. Я благодарен и люблю ее, но она такая чопорная и холодная, что я порой я проклинал этот мир за то, что живу с ней. И с тобой у меня то же самое. Потому что во всех вас я одинаково нуждался. Джон остановился, замершим взглядом уставившись на взъерошенного МакКартни. Это был один из тех редких моментов, когда Джон начинал откровенничать. Правда, длился он совсем не долго, и вскоре он добавил: — Ну, у нас же все чуточку сложнее. Мы не только дружим и враждуем, но и трахаемся. — Господи, — завыл Пол, силясь не рассмеяться. — Мы можем просто сделать это, не заводя длинные монологи? — Хочешь сказать, я слишком болтлив? — Нет, просто люди обычно не так многословны перед сексом, Джон. — У меня все не как у людей, забыл? — Ты безнадежен. — Хорошо. А так тебе нравится больше? — Наконец-то ты заткн… ох. — Нравится? — Ммм, уже лучше. Так определенно лучше, ах… Окончание фразы смазывается, и Пол бубнит ее в накрывшие его губы. Джон уже знает, как ему нравится. Джон безошибочен в своих действиях: когда надо, он дразняще еле-еле касается кожи, когда надо, он продавливает ладонями себе путь и сжимает нужные места пальцами. Это похоже на игру на инструменте. Чтобы не фальшивить, нужно наловчить руки зажимать гриф в нужных местах, не бить по струнам однообразно или хаотично, а с выверенным ритмом. Пол прекрасный инструмент. Даже когда Джон фальшивит, он звучит прекрасно, потому что каждый издаваемый им звук живой и настоящий. Пол абсолютно покорный, и он своим послушанием сводит Джона с ума. МакКартни проявляет сообразительность, когда Джон вожделенно уставляется на его губы, и мягко надавливает на затылок, опуская голову вниз. Он добровольно встает на колени и устраивает голову ему между ног. У Джона пересыхает в горле, когда рот смыкается на головке. Пол не умеет брать глубоко, но старательно вылизывает всю площадь. У него нежные губы, похожие на лепестки роз. И внутри глаз зеленая лужайка, а тело пахнет лавандой. Личный райский сад для Джона. Джон сажает его на колени. Пол сам садится на торчащую плоть. В полутьме он вновь похож на заблудшего ангела. Джон лихорадочно скользит по лопаткам, но вновь не находит там крыльев. С каждым подпрыгивающим движением бедер Пол катится вместе с ним в Преисподнюю. Становится невыносимо жарко, кожа плавится от каждого соприкосновения. Духота напоминает Джону чем-то Ад, но почему в этом Аду так сладко и приятно? Страсть охватывает их подобно языкам пламени. Луна вновь пытается заглянуть за задвинутые шторы. Она завидует, потому что белоснежная кожа Пола светится более ярким светом, чем она сама. — Останься. Не просьба, не вопрос. Джон просит Пола остаться. Пол остается. Он ложится на спину, и грудь мерно вздымается после каждого вздоха. Джон кладет голову на нее, и пытается услышать пробивающееся сквозь ребра сердцебиение. Тудум-тудум. Стук, похожий на метроном. Пол идеальный инструмент. Джон зарится на его шею. Пол ловит его взгляд, и качает головой — нельзя. Джон зарывается носом в выемку между ключиц. — Не надо. — Почему? — Линда может увидеть. Это имя режет слух Джона. Он вмиг становится едким и кислотным. — Опять твоя блондиночка с прицепом. — Заткнись. — Чем она тебя так зацепила? — Линда замечательная. И дочка у нее тоже чудо. Джон заметил, что Пол стал принимать душ после каждого раза. Словно не хотел, чтобы на нем оставался запах Джона. Леннон отворачивается, и рыщет рукой по карманам скинутых джинсов. Находит пачку сигарет и закуривает. Пальцы вновь дрожат. Странно, потому что в комнате не холодно, а душно. От обиды немеет горло. — Джон, ты не понимаешь. Вместо ответа — струя дыма в потолок. — У меня все в голове отдельно, по полочкам. Работа, женщины, друзья. Ты. Кривая усмешка, — все, на что способен Джон в данный момент. Хочется поморщиться. Сигареты ужасно горькие. Не такие сладкие, как губы Пола. — И полочка для Линды. — Джон. — Для Линды и её прекрасного ребёнка от первого брака. — Хватит. — Может, моя полочка сломалась, Пол? Чем она лучше меня? — Джон, я женюсь на ней. Следующая фраза добивает Джона. — Она ждет ребенка, понимаешь? От меня. У Пола мечтательная улыбка. — Я стану папой.