Я подарю тебе рай

I ain't no Superman, I ain't no Holy Ghost I'm just the one that keeps you up at night, you love the most I'll be your strong man, I'll be your West Coast I'll be the sun, I'll be the waves, I'll be the one you love the most Imagine Dragons – West Coast

Лозанна, Швейцария Доктор Эрскин с затаенной горечью смотрел на сидящего перед ним пациента. Юный, привлекательный в своей еще не раскрывшейся полностью красоте, омега – хрупкий и немного нескладный, совсем еще мальчишка. Такие как он должны радоваться жизни: учиться, увлекаться чем-то, встречаться с альфами или бетами, ходить в кино, музеи, театры, куда угодно – одни, с молодым человеком или в группе друзей. Быть где угодно и с кем угодно, но как можно дальше от его клиники и его гения врача-андролога. Гения, который впервые оказался бессилен. Потому доктор Эрскин и терялся под выжидающим взглядом терпеливо не торопящего его юноши. При мысли о том, что сказанная им новость (хотя какая новость – это приговор чистой воды!) окончательно добьют его, горло сдавливал предательский спазм, а речевой аппарат словно отказывал в доступе. Откашлявшись и наконец-таки собравшись с мыслями, он решился как перед шагом в ледяную прорубь. - Прошу сразу меня простить, но, к сожалению, у меня для вас плохие новости. Красиво очерченные губы скривились в горькой усмешке: - Свои плохие новости я уже давно получил, доктор, так что уже неважно – одной больше или одной меньше. - Тогда я буду говорить откровенно. У вас не было выкидыша как такового. Вам сделали аборт. Вернее, судя по записям в вашей карте, никто даже не попытался сохранить беременность, когда открылось кровотечение, решив попросту прервать её. Кроме того, сделанные на тот момент анализы показывают, что само кровотечение было спровоцировано медикаментозно. И, поскольку все это произошло на опасном сроке, это не прошло бесследно и нанесло репродуктивной системе тяжелый урон. Все ваши анализы и проведенные исследования показывают вероятность в девяносто девять процентов, что у вас больше не может быть детей. Это не полное бесплодие, остается зыбкий шанс в один процент, но он сопряжен с большим риском, что вы можете не пережить роды. К удивлению и внутреннему облегчению Эрскина, пациент остался спокоен. На какое-то время словно погрузился в себя, обдумывая сказанное, затем кивнул каким-то своим мыслям и спросил: - В таком случае можно ли подобрать альтернативу стандартным подавителям? Мне нужно что-то, что позволит мне сохранять голову ясной, запах – в пределах нормы, и позволит тем самым продолжать жить в обычном режиме. - Это возможно, - осторожно ответил Эрскин, - мы сделали все, чтобы нормализовать все системы организма. Но ваш цикл пока не поддается общей стабилизации. Поэтому я не советовал бы вам перегружать себя химией, которая не будет способствовать восстановлению цикла. Но на всякий случай я подберу вам подходящие контрацептивы, чтобы исключить рискованную для вашей жизни вероятность стать родителем. - В этом нет нужды, - на точеных скулах мелькнула тень желваков и тут же скрылась, возвращая бесстрастное выражение лица, - с меня хватит альф. И бет тоже. Отныне я планирую целиком и полностью посвятить себя учебе, а потом и работе. Доктор Эрскин не стал говорить глупости, коими грешат его коллеги и психологи – «Не стоит рубить сгоряча», «Все еще наладится», «Вот увидите, вы встретите того, своего» и прочую банальную чушь. Перед ним сидел омега, оглушенный безжалостной правдой, переживший столько боли, сколько в его возрасте мало кто переносил. И хвала Триединому за закон о равенстве полов и возможностей, благодаря которому его пациент нашел новую цель. А с нею, возможно, и новую жизнь. Поэтому он лишь понимающе кивнул: - Как пожелаете. Глядя вслед ушедшему в сопровождении медбрата пациенту, доктор Эрскин от всей души проклял своих коллег из частной закрытой клиники в Штатах, откуда к нему поступил этот медленно угасающий парнишка. Они обрекли его на одиночество, потому что теперь он будет вечно принимать разработанное им лекарство, чтобы не вводить в искушение как альф, так и себя самого. Хотя… Ему доложили о приехавшем к его пациенту друге. Что ж, быть может, еще не все потеряно? …Он позволил выплеснуться эмоциям уже в палате. Разбил и растоптал палитру, сломал кисти, разорвал альбом. Потом он сидел над разорванным холстом, на полу в центре царящего вокруг хаоса, слыша мерзкий рефрен у себя в голове. Брошен. Бесплоден. Один. Один. Бесплоден. Брошен. Брошен. Бесплоден. Один. Три простых коротких слова навязчиво звучали у него в голове. Этот мерзкий рефрен ввинчивался в уши, затягивал в свой тяжелый и мутный водоворот. Брошен – всеми, включая отчима. Сейчас он наверно сидит в своем родовом замке под Штутгартом и думает о том, что теперь делать и как удачно сбыть с рук «порченого» пасынка и при этом не продешевить. Бесплоден, ведь фактически это так и есть. Ни один альфа не возьмет на себя риск стать невольным убийцей ради того, чтобы продолжить свой род. Да и он не позволит этому случиться. Он не позволит прикоснуться к себе больше никому – ни бете, ни тем более альфе. И будет принимать подавители, блокаторы и что угодно, лишь бы задушить в себе эту предательскую природу. Задушить. Искоренить. Уничтожить. Один. Потому что он остался совершенно один, и сейчас это ощущалось как никогда остро. Остро… В палате нет ничего острого. Политика клиники или приказ Шмидта, испуганного его реакцией на сообщение, что он потерял ребенка? Вернее, не так. Что его отняли у него. Что его выпотрошили, хладнокровно убив зарожденную и растущую в нем жизнь в угоду чьим-то амбициям и планам. Добро пожаловать в реальный мир, юный омега. Мир, где жизнь порою стоит пачки купюр за вовремя закрытые глаза и пару нужных документов. Ты можешь повзрослеть и принять этот мир. Только принять, смиряться с ним и любить его от тебя не требуется. Или же можешь сбежать туда, где ты навсегда забудешь о случившемся и обретешь такой желанный сейчас покой. «Я все равно никому никогда не был нужен» - взгляд задумчиво смотрит на простыню. Если попытаться её разорвать, то можно получить такой желанный сейчас и необходимый билет туда, где все пережитое останется позади. Брошен. Бесплоден. Один. Так стоит ли жить теперь, даже не жить, а просто существовать? Не проще ли покончить с этим прямо сейчас, чем отрубать от хвоста по куску, оттягивая неизбежное? «Я так устал…». В себя его приводит хлесткая, жгущая отрезвляющей болью, пощечина. Вздрогнув, рефлекторно потирая горящую щеку, он встречается взглядом с прозрачно-голубыми, полными страха и злости, глазами. - Б..баки? – хрипло выдыхает он. - Какого черта, Стиви? – игнорирует очевидный вопрос тот, садясь на пол перед ним, - Только не говори мне, что ты залип на простыню, завороженный этим милым узором в альпийские фиалки. Послушай, - уже спокойнее, взяв его за руки, он посмотрел ему в глаза, - я не стану сочувственно врать, что понимаю, как тебе тяжело. Я бета, и мне никогда не понять каково это – ожидать ребенка, дать ему жизнь, видеть, как он растет, и уж тем более мне никогда не понять, что значит потерять его. Я не стану говорить, что все наладится – твоя жизнь уже не будет прежней, это очевидно. Но она не заканчивается. Давай сделаем так. Сейчас мы наведем тут порядок или попросим это сделать, если сами не справимся. Потом я помогу тебе принять душ, и за ужином ты мне все расскажешь. Все, от и до, и уже потом мы придумаем, что делать дальше. А завтра я поговорю с твоим доктором, потому что красот гор с тебя явно достаточно. Нужно вытаскивать тебя отсюда. - А… - В задницу Шмидта. Ты поедешь со мной, и это не обсуждается, потому что не хотелось бы в далеко не самый прекрасный момент опоздать. Учитывая, что я чуть тебя нашел, ты хрен теперь от меня отделаешься. Он лишь слабо улыбнулся, принимая протянутую ему руку и поднимаясь. Часть учиненного им беспорядка они смогли убрать сами, часть же потребовала помощи извне. Свой рассказ он начал еще в душевой. Горячая вода смыла горечь и боль, а поддерживающие и помогающие ему руки невольно соткали иллюзию, что последний месяц – кошмарный сон. Что он вот-вот проснется в крепком, но заботливо-нежном объятии, окутанный запахом кофе с горьким шоколадом и пряностями, и у него спросят, что он хотел бы на завтрак… Но этого больше не будет. Никогда. Поэтому именно это – иллюзия, а реальность – набрасывающий ему на плечи нагретое большое полотенце Баки. Единственный, кому он теперь может доверять. Слишком сильно он обжегся и слишком дорого оплатил преподанный ему урок. …- Спи, Стиви, - улыбнувшись, Джеймс Бьюкенен Барнс, или же Баки, поправил укрывающее спящего одеяло. Ему самому спать не хотелось – он напряженно думал о том, как вытащить друга из этой бездны отчаяния, в которую тот оказался брошен, и вновь разжечь в нем жажду жизни? Парень с ненавистью посмотрел на распечатанное с электронного ящика письмо, найденное им во время уборки. Даже не письмо, а всего одна строчка. Развод – отличная идея. Теперь делай, что хочешь. - Храни тебя Триединый от встречи со мной, ублюдок! – прошипел Баки, сжимая в руке лист бумаги так, словно вместо него было горло того, к кому он обращался. Бросив скомканный лист на поднос, Барнс уже достал зажигалку, но потом непонятное чувство заставило его убрать её, а потом расправить зло скомканное письмо, аккуратно сложить и спрятать в бумажник. Как напоминание всегда быть настороже и никогда больше не оставлять Стива одного.