***
Когда Пол пришёл через день, его встретил на пороге чрезвычайно довольный Леннон. МакКартни всё ещё был не в духе, а Джон смотрел на него, довольно щуря глаза, и перекатывался с пяток на носки, держа руки за спиной. Пол попытался обогнуть Джона, чтобы пройти внутрь дома, но тот словно совершенно случайно качнулся в сторону, преградив ему вход. Темноволосый юноша вздохнул, смирившись, и всё-таки спросил: — Что на этот раз? — Да так, пустяки, — Джон растягивал гласные дольше обычного, почти пропевая их. — Просто хотел показать тебе свои новые часы. Его рука вынырнула из-за спины и показательно потряслась в воздухе. Солнечные лучи переливались на золотом циферблате и ярко блестели, и этот свет словно оживил некогда подавленного Пола. На его лице появился искренний, почти детский восторг, и Джон залюбовался широко раскрытыми глазами и улыбкой, которая с каждой секундой становилась всё шире и шире. — Это мои часы! Не может быть, — воскликнул Пол, потянувшись к своей вещи, которую до недавнего времени считал безвозвратно потерянной. Джон резко дёрнул руку вверх, уводя её прямо у него из-под носа. Тот попытался ухватиться за рукав, но Леннон нагло воспользовался своим преимуществом в росте. Часы дразняще блестели на его запястье, и Пол потянулся за ними наверх, делая шаг навстречу к Джону. — Отдай мне их, — сказал Пол, задрав голову, пока старшеклассник довольно разглядывал вблизи его растерянное лицо. Наконец краски вернулись на щёки, и они окрасились в привычный розоватый оттенок. Губы больше не сжимались в тонкую полоску, а были привычно полуоткрыты, и из них высовывался кончик языка. Джон отступал назад, пока не упёрся спиной в перила лестницы, ведущей на второй этаж. — Нет-нет, — выпалил Джон ему в лицо. — Где же вся твоя вежливость и воспитанность? — Пожалуйста, — Пол наконец отошёл назад, опустив руки. — Пожалуйста, отдай мне мои часы. В следующую секунду Джон выудил запястье из кожаного ремешка и вручил часы в раскрытые ладони. Пол тут же нацепил их обратно на правую руку, потому что был левшой, и довольно осмотрел отцовский подарок, проверяя его на сохранность. Часы всё так же прекрасно тикали, а детали циферблата всё так же чудесно отливали золотом. — Спасибо большое, Джон, правда спасибо, — затараторил МакКартни, когда они поднимались наверх. — Я уж думал, что никогда их больше не увижу, а ведь мне их папа подарил. Он, конечно бы, не ругался, если бы я сказал, что потерял их, но всё равно было бы очень обидно, понимаешь? Они мне очень дороги. — Ага, — поддакнул Джон, усаживаясь на свою кровать. Он в данный момент чувствовал себя героем или, как минимум, рыцарем из детских сказок. — Те ребята, которые у меня их отобрали, они ведь твои друзья, да? Ты с ними поговорил, и они отдали их? — поинтересовался Пол, и его большие глаза снова ожили и засверкали. — Да, — чуть замялся Джон, пряча разбитые костяшки в длинные рукава свитера. — Я с ними пообщался. А Леннон действительно пообщался со своими одноклассниками. Правда, переговоров и вразумительных речей они совсем не понимали, и пришлось изъясняться на более доступном им языке — языке боли. Джон увидел на руке старого знакомого те самые часы, когда пошёл искать свою компанию после уроков. Они, как всегда, ошивались возле заброшенного здания и решали, что будут делать с отобранной вещью. Кто-то предложил сдать часы в ломбард и поделить выручку поровну, когда Джон подошёл достаточно близко, чтобы услышать их разговор. С каждым шагом он чувствовал, как тяжелеют его кулаки, как чешутся костяшки пальцев, как играют желваки на напряжённом лице. Он вмиг ощутил глубокое презрение к старым приятелям, осознав степень их гнусности. Да, он сам был далеко не примером для подражания, но никогда ничего не крал и уж тем более не нападал на невинных толпой. — Эй, Пит, — приветственно бросил он светловолосому парню. — Хорошие часики. Можно примерить? Пит молча снял часы, протягивая их Джону. Но он вместо того, чтобы надеть их, бережно сложил в карман своей куртки. — Что ты делаешь? — блондин подозрительно взглянул на одноклассника, отмечая про себя тяжёлый взгляд и потемневшее лицо. Джон сразил его одним сильным ударом в лицо, потому что Пит был самым дохлым из их компании. Он схватил громоздкий камень, угрожающе подняв его перед собой, и двое парней, подскочив на месте, разбежались в разные стороны. Джон развернулся прочь, отбросив булыжник в сторону, и ему в спину прилетел вопрос от четвёртого бывшего приятеля, который всё же не оставил Пита на земле, взвалив его на себя. — Джон, зачем? Джон остановился на секунду, но не повернулся. — Не суйтесь к нему больше, ясно? А с вами я ничего общего теперь не имею, — и скрылся за поворотом.***
Джон прекратил дружить с ребятами из школы после того случая, но начал сближаться с Полом. Они всё больше разговаривали друг с другом не по теме уроков и школы — в основном о музыке, о рок-н-ролле. Это было чертовски интересно, потому что Джон никогда не говорил с друзьями о своих музыкальных предпочтениях, да и вообще они обычно только поддакивали и смеялись над его шутками. А с Полом можно было беседовать, он был прекрасным слушателем и рассказчиком. Джону приносило особое удовольствие заставлять Пола смеяться: было ли это из-за его магического смеха, который был похож на звон колокольчиков, или его радовал сам факт того, что вечно серьёзный МакКартни тоже может дурачиться? Он точно не знал. Всё началось с того, что однажды Пол принёс не только учебник по химии, но и виниловую пластинку. Джон подумал, что наверняка это был Литтл Ричард, ведь МакКартни часто с восторгом отзывался об этом исполнителе, поражаясь и восхищаясь его манерой пения. Но из проигрывателя донеслись не гитара и ритмичный бит барабанов, а звонкие трубы и плавный, словно текучий, звук саксафона. Джон хотел возмутиться, но, заметив сосредоточенное лицо Пола, замолк, внимательно разглядывая необычную помесь эмоций на нём: словно печаль и радость слились в одно целое. Было ясно, что для него эта музыка была важна по какой-то причине, и Джон не посмел мешать процессу. Пластинка продолжала крутиться и воспроизводила то надрывный голос певца, то весёлую мелодию духовых инструментов, которая потом сменилась нежной и романтичной песней, почти балладой. А Пол, словно войдя в транс, следил за тем, как вращается в проигрывателе круглый кусок винила, и молча улыбался, хотя в его глазах застыла влажная пелена печали. Когда музыка наконец затихла, он опомнился, захлопав пушистыми ресницами. — Это мамина любимая пластинка, — сказал МакКартни после небольшой заминки. — И папа её часто слушает. Знаешь, как они познакомились? — Нет, — покачал головой Джон, улыбнувшись, продолжая разглядывать нежные черты лица и большие, отчего-то казавшиеся всегда печальными, глаза. — Расскажи. — Папа играл в одном блюз-бэнде, и мама была на его выступлении. Вот так они и познакомились. — Здорово, — произнёс Джон. Ему особо нечего была рассказывать о своих родителях, да и говорить о них ему не особо хотелось, так что он старался не упоминать их в разговоре. Джон не знал, как они познакомились, у него не было счастливых детских воспоминаний с ними, потому что отец не учил его играть в футбол, а мать никогда не готовила праздничный ужин. Он слабо помнил папино лицо, а маму и не называл этим словом, просто обращался к ней по имени, — Джулия, потому что она бросила его, уйдя к другому мужчине. Джон не имел счастливых детских воспоминаний и, наверное, поэтому с таким интересом слушал рассказы Пола про его дружную семью. — У нас в доме стоит фортепиано. Меня папа учил играть. — И как? — Ну, я немного научился, аккордам там всяким, мелодиям, но не особо хотел вникать во все эти гаммы, понимаешь? — Пол начал бубнить, пропевая ряд нот друг за другом, изображая звуки пианино, и это рассмешило Джона.***
Со временем начало теплеть, и существующая между ними ледяная граница таяла вместе со снегом на улице. Даже холодная Мими словно поддалась весеннему настроению (или обострению?) и с шутливыми, ласковыми нотками в голосе спрашивала у Джона за обедом: — А где твой маленький друг? — Господи, Мими, — обычно закатывал глаза Леннон, параллельно орудуя вилкой или ложкой. — Не называй его так. — Но он правда выглядит намного младше тебя! Хотя это не мешает ему быть умнее. Именно поэтому он торчит тут. — Я не держу его в заложниках. И вообще, Пол это делает только из-за тебя, не я его попросил. — Конечно, и по совету мистера Уильямса тоже. Только вот что-то я не вижу сильных продвижений, особенно в математике. Неужели ты настолько пустоголовый? — Видимо, да, — ехидным голосом ответил Джон, пережёвывая бутерброд. — Это всё из-за твоих бестолковых увлечений… Лучше бы занимался математикой, а не своей гитарой. Гитара — это, конечно, хорошо, но она тебе денег не принесёт. Другое дело — математика. Может, ты станешь банкиром. — Когда я стану известным, то куплю тебе дом и выбью на нём эти слова, Мими, помяни моё слово. — Было бы просто прекрасно, — ответила она, а затем буднично добавила: — Я сделала лазанью, так что не забудь предложить её своему маленькому дружку вечером. — Я же просил его так не называть! — страдальческим голосом отозвался Леннон, прежде чем убежал в школу. Джон действительно подтянул хвосты по учёбе, которых за годы безделья накопилось с лихвой. Конечно, он не стал паинькой, но шаг за шагом нагонял программу, особенно по химии. Мистер Уильямс, видя проявившуюся в ученике старательность, пошёл Джону навстречу и исправил двойку в четверти на удовлетворительную оценку. У Леннона теперь стояла твёрдая тройка, которой он был очень доволен: всё же решать задачи он мог с большим трудом, и на контрольных ему приходилось также тяжко, но устный материал сдавал с лёгкостью, и один раз даже рассказал о биографии великих химиков. Некоторые учителя, особенно учительница математики, продолжали предвзято судить Джона, в основном из-за его поведения. — Ну, научился ты решать дискриминантом, и что? Мы эту тему давно освоили, а ты ещё еле-еле пользуешься теоремой Пифагора, — ворчала седовласая женщина. Джон часто жаловался на неё Полу, обзывая «каргой» или «старой ведьмой», потому что учительница алгебры и геометрии заостряла своё внимание именно на нём. Она не отводила глаз с его парты во время контрольных, чтобы несчастный Леннон, не дай Бог, не списал у соседки. Даже если Джон самостоятельно кое-как решал уравнения, показывал домашнюю или классную работу, то она не успокаивалась, а просила его решить похожий пример уже у доски. Так произошло и в тот день, но Джон не опешил, а с готовностью подошёл к доске. Преподавательница постоянно пыталась к чему-то придраться, множество раз переспрашивала и дотошно проверила решение задачи, прежде чем скрепя сердце поставила Джону заслуженную оценку. Леннон ощутил триумф, — кажется, это была первая в его жизни пятёрка по алгебре, — но он всё равно пожаловался о произошедшем Полу вечером того дня. — Как можно быть такой противной? — вздохнул Джон в конце своего рассказа на вопрос МакКартни, как у него обстоят дела с математикой. — Я её не выношу, эту жирную мымру… — Ну, наверняка она мстит тебе за долгие годы твоих издевательств, — хохотнул Пол, словно и не собираясь жалеть друга. — Ты же сам рассказывал, как измазал доску мылом, чтобы она не смогла ничего на ней написать. А ещё ты выпустил мышь в её кабинет, и она здорово перепугалась… — Про мышь придумал не я, а Стюарт, — сложил руки на груди Джон, но был огорчён не нападками Пола, а тем, что сам не додумался до такой гениальной мысли. — Я после этого инцидента пищал в её присутствие, а ещё прозвал слонихой, потому что, как оказалось, она страшно боится мышей. — Ужас, — воскликнул Пол, но весело засмеялся. Джон получал удовольствие, когда его розыгрыши или шутки заставляли всех заливаться смехом, но особенно наслаждался, когда видел хохочущего Пола. Он чувствовал странное ощущение лёгкости в районе желудка, которое просыпалось, стоило ему увидеть расплывшиеся в улыбке розовые губы или подрагивающие от веселья тонкие плечи. Пол никогда не поощрял выходки Джона и особенно не любил, когда тот ругался, обычно выдавал возмущённое: «Так же нельзя» или просто многозначительное «Джон», прикрывая ладошкой непрошеную улыбку и рвущийся наружу смех. Не мог он просто так рассмеяться, и обязательно вставлял что-то нравственно-поучительное.***
Однажды Джон решился сыграть на гитаре в присутствии Пола, хотя тот его никогда не просил об этом. Наверное, единственной вещью, с которой Леннон обходился аккуратно, был его инструмент. В его комнате могли быть разбросаны вещи, но гитара всегда стояла в углу, облачённая в чехол. Он всё лето просил у тёти гитару, но она, как всегда, была непреклонна. Чудо свершилось девятого октября — в день его рождения он обнаружил у себя то, о чём давно мечтал. Это была акустическая гитара чёрного цвета, — именно на неё Джон посматривал сквозь витрину магазина музыкальных инструментов. Мими только снисходительно улыбнулась, когда он полез к ней обниматься. Он твёрдо взялся за идею научиться играть и создать собственную группу, и активно воплощал свой план на первом этапе. Правда, единственными его слушателями была Мими и пару раз Синтия, но Джон сам прекрасно знал, насколько хорошо или плохо у него получалось играть, и судил себя очень строго. Он множество раз репетировал, содрал кожу на пальцах и обзавелся мозолями, прежде чем наконец решился сыграть что-то для тёти. Он сыграл какую-то простенькую мелодию, — первую, которую начал учить вообще, и был готов к разгромной «рецензии» Мими. Но она, видя искреннее старание, впервые проснувшееся в Джоне, похвалила его. Она всегда бурчала о том, что рок-н-ролл, который так любил Леннон,— совершенно несерьёзная музыка, и предлагала ему учиться играть что-то классическое. А Джон не слушал её, продолжал откладывать карманные деньги на покупку пластинок. В нём просыпалась прилежность, когда он брал в руки гитару, и Мими была тронута усердием племянника, который ещё и с недавнего времени взялся за учёбу, хоть для этого и пришлось приставить к нему в помощь «учителя». Пол симпатизировал Мими намного больше, чем все бывшие друзья Джона, и она видела в нём ребёнка мечты: он ей казался милым, вежливым, умным мальчиком, общение с которым не могло положительно не сказаться на успеваемости Леннона. И вот, Джон рискнул показать свои умения Полу. Несмотря на то, что он часто вёл себя так, будто ему плевать на мнение окружающих, на самом деле он был чувствителен к критике, и имел страх облажаться перед другом. По этой причине он множество раз репетировал свой номер, как в случае с Мими, прежде чем предложить Полу одним вечером: — Хочешь, сыграю что-нибудь? — как будто невзначай бросил Джон, но на самом деле репетировал эту фразу много раз у себя в голове. На лице Пола проснулся интерес, и он ответил: — С удовольствием послушаю тебя. Они уселись на маленькую кушетку Джона. Выдохнув через нос, Леннон начал играть, стараясь не обращать внимания на маячащие сбоку огромные глаза МакКартни, которые пристально следили за ним. Он постарался не показывать своё стеснение, а, наоборот, уверенность в голосе. Его маленькое выступление длилось с минуту, но за каждым отточенным движением стояли часы повторений и репетиций. Джон наконец замолк, проведя последний раз вниз по струнам, и выжидающе посмотрел на Пола. Тот захлопал в ладоши, с толикой восхищения глядя на старшеклассника. — Что это за песня? — Я сам её сочинил. — О, — губы Пола расплылись в широкой улыбке, а в глазах замерцали огоньки. — Я принесу свою гитару тоже! Завтра.***
Джон был более или менее уверен в своих способностях играть на гитаре. Но, как оказалось, даже в этом деле знания Пола были обширнее его. На следующий день МакКартни, как и обещал, принёс с собой гитару. — Ну что, начнём? — Джону не терпелось взяться за инструмент, но Пол осадил его, сказав деланно серьёзным тоном: — Сначала разберёмся с уроками. Джон сделал лицо страдальца, но уселся за стол, доставая ручки и тетради. Он сделал всю домашку за рекордные сроки, и ручка его двигалась с невиданной ранее скоростью. Когда с задачами было покончено, он с облегчением откинулся на спинку стула, протягивая тетрадь Полу. Тот внимательно осмотрел решение и, кивнув головой, отвесил скромную похвалу: — Всё правильно. — Аллилуйя, — Джон вскочил со стула, плюхаясь на кровать. — А теперь перейдём к более интересным вещам. Пол достал свою гитару, присаживаясь рядом. Джон успел сыграть пару-тройку аккордов, но тут же был перебит другом. — Джон, ты играешь аккорды для банджо, — деловито произнёс МакКартни. — И вообще, у тебя гитара расстроена. — Что? — воскликнул возмущённо Леннон, уставившись на рядом сидящего друга. — Да ты сам гитару неправильно держишь! — Я переделал её под себя, умник. — В смысле? — Я же левша, и поэтому перевернул её. — Ну сыграй, сыграй, — с вызовом предложил наконец Джон, выжидающе глядя на Пола. Тот, не теряясь ни секунды, начал играть знакомую мелодию, которую Джон пару раз слышал по радио. Аккорды стремительно сменяли друг друга, складываясь в энергичную музыку. Пол пел, подражая исполнителю оригинала, но получалось у него более нежно и певуче. На удивление, он знал слова всей песни, а не как Джон, который обычно учил только первый куплет и припев, часто на ходу додумывая строчки. Когда Пол закончил петь, Джон, не скрывая своего удивления, пролепетал: — Есть ли то, чего ты не умеешь делать? Пол смущённо улыбнулся, отведя взгляд в сторону: он не ожидал от Джона похвалы, и залился краской. — Я могу научить тебя, — предложил он, добавив: — У тебя хорошо выходит, правда. Кто тебя научил? — Ну, у мамы было банджо, она показала мне кое-что на нём, и приятель объяснил, как зажимать пару аккордов. — И всё? — удивлённо спросил Пол. Ему не верилось, что Джон, по сути, не брал ни одного нормального урока, но добился таких результатов. — Ага. Дальше я сам. А что? — Я учусь по пособию, и у меня есть сборник аккордов, — сказал Пол, и Джон усмехнулся, потому что это было очень в его стиле — основательно подходить ко всякому делу. В МакКартни как будто жил перфекционист, а в Ленноне талантливый бездельник. Пол старательно копировал манеру пения у своих кумиров, потому что по другому не мог учиться, и только потом приходил к чему-то своему, а Джон так не мог, и делал всё по-своему. Вот так Джон научился не только решать уравнения, но и играть на гитаре. Мими, застав их однажды за «уроками музыки», досадно воскликнула: — Боже, Пол! Это Джон тебя надоумил? — Боже, Мими, — передразнил племянник, громко рассмеявшись. — Да он рок-н-ролльщик похлеще меня! Если Джон сочинял стихи, то Пол сочинял стихи и мелодии. Они завели общую тетрадь, в которой рождались строчка за строчкой их музыкальные начинания. — Джон, не знаешь рифму к «Я тебя люблю»? — Как насчёт: «И мы сядем в тюрьму»? — Отлично, моему папе очень понравится. — Ты что, сочиняешь песню ко Дню Отца? — Именно, — Пол сидел у подножия кровати, задумчиво грызя головку карандаша. Джон, засмотревшись на полураскрытый рот, вдруг выдал: — Не туда ты вкладываешь свои силы. Надо сочинять для девушек! — Но у меня нет девушки, — ответил Пол, взглянув на него своими честными глазами. — Ты не понял, — Джон подполз поближе, отбирая тетрадь. — Надо сначала сочинить песню, спеть, и тогда — та-дам — у тебя появится девушка! — А мне кажется, что ты неправ, — розовые губы слегка надулись, высказывая свое несогласие. — Это же неискренне. Надо сначала найти себе кого-то, а потом посвящать ему песни. — Зачем тебе искать кого-то? — не унимался Джон. — У тебя же есть Джейн! — Да что ты заладил: Джейн, да Джейн… — растерянно пролепетал МакКартни, уткнувшись подбородком в собственные колени. — Она по тебе сохнет, а ты, видимо, планируешь умереть девственником, — полушутливо съязвил Джон, толкнув друга в плечо. — Заткнись, — порозовевшее лицо спряталось в сложенных друг на друге руках, и только кончики ушей виднелись сквозь копну густых волос. Пол замолк и весь съёжился. Джон, увидев реакцию МакКартни на его слова, получил укол совести, посчитав, что зря над ним посмеялся. Леннон часто затрагивал эту тему в их разговорах, во-первых, потому что ему приносило удовольствие видеть смущённого и растерянного Пола, который всегда ярко реагировал на тему отношений и всего вытекающего, и, во-вторых, потому что он никак не мог понять, почему Пол был один, будучи умным, вежливым, да почти, чёрт возьми, идеальным парнем, учитывая, что он нравился одной очень красивой девчонке. — Ладно, я перегнул, — примирительным тоном сказал Джон, кладя руку на чужое плечо. — Прости, хорошо? Пол ощутимо вздрогнул, но голову с колен не поднял. — Я не в обиду тебе, а из лучших побуждений, правда, — продолжил Леннон, сжав свою ладонь. — Просто… я не понимаю. То есть, ты такой, ну, красивый, и не пользуешься этим. Совсем. — Как ты сказал? — переспросил Пол, наконец-то повернувшись, отчего они чуть не столкнулись носами. — Что слышал! — гаркнул Джон, потому что ему было ужасно неловко. Сглотнув образовавшийся ком в горле, он смягчился, продолжив: — Ты красивый, умный и всё такое, и я подумал, почему у тебя нет девчонки? — Красивый? — Пол опустил глаза вниз, спрятав их за густыми ресницами. На его лице всё так же горел лихорадочный румянец. — Слушай, может, ты стесняешься сам подойти? Давай напишем письмо той, кто тебе нравится, ну? Наплетём всякой розовой мути, я сам так много раз делал. — Не знаю, — МакКартни лишь безучастно пожал плечами. — Ну, если не Джейн, то давай Софи, она тоже ничего такая. Или Грете, — правда, она зануда, но умная до чёртиков, тебе, наверное, такие нравятся? — Спасибо, Джон, — Пол встал на ноги, прихватив с кровати гитару в чехле. — Может, потом. Мне сейчас надо идти. — Да ты что, голубой? — съязвил Джон, абсолютно привычно, как делал до этого сотни раз, но Пол почему-то вскочил, второпях собирая школьные принадлежности обратно в сумку. Они спустились вниз, и Пол нервно топтался у входной двери, ожидая, пока хозяин дома отыщет связку куда-то брошенных ключей. — Придешь завтра? — А, что? Не знаю, наверное, — протараторил Пол, махнув рукой на прощанье. Джон долго лежал на кровати, задумчиво перебирая струны на гитаре. Разум ужалила мысль: «Почему это я Синтии ни разу не говорил, что она красивая, а ему сказал?».