1 vine 2 stories behind

Иногда Тамаки кажется, словно чего-то в жизни ему недостаёт. Она у него, конечно, не плохая ничуть, — нет-нет, — а всё-таки словно бы неполная. А, быть может, и полная, а Тамаки просто как всегда чудит. Ему ведь не зря все говорят, что думать — не его конёк. А когда кажется, говорят, надо креститься. Однако эту навязчивую, шаловливую мысль о жизни из головы, — большой, с неряшливо раскиданными по невидимым глазу точкам волосами и странным родимым пятном на макушке, о котором известно только, разве что, его младшей сестрёнке, обожающей причёсывать его непослушную, но мягкую, как сахарная вата, голубую копну, — у него так и не выходит. Тамаки думает неуклюже и спотыкается в мыслях. Тамаки шагает неровно и спотыкается о камушки на дороге. Ему бы прибавить шаг — ему на раз-два надо быть в двух кварталах от милых домиков напротив. А он всё оглядывается на всякие глупости. Да и правда: чего ему неймется? Он живёт с сестрой в маленькой, но очень уютной квартирке, где о них заботится лучший опекун на свете (и Тамаки, вообще-то, уже восемнадцать, но разве это что-то меняет?). В их скромной обители всегда светло и радостно, и Тамаки чувствует, что это — то самое счастье, которое они с Аей заслужили. За Аю Тамаки, наверное, особенно рад. Спустя столько лет, проведённых в приюте (в котором их, конечно, любили и поддерживали, но в котором никто не мог восполнить пережитых ими потерь), он наконец вновь видит её свободную, лёгкую улыбку и искрящиеся глаза. У него и самого в глазах вместо хлопушек взрываются-лопаются яркими огоньками целые галактики. Он любит свою маленькую семью невозможно преданно и нежно — так, что каждая приятная мелочь отзывается гулом в его сердце. Каждый новый день мягко и плавно вытекает из предыдущего: по утрам Тамаки сонно наблюдает за своей неловко готовящей завтрак сестрой, которой куда более ловко руководит Банри (прозванный практически сразу самим Тамаки Бан-чаном и готовящий самые вкусные в мире оладьи), а по вечерам они втроём смотрят фильмы и кушают печенье. И Тамаки даже стыдно за то, что этого милого счастья ему — чисто теоретически — может быть недостаточно. Спустя ещё минут двадцать ходьбы, одно попадание ногой в лужу и пропущенный автобус Тамаки решает, что ему, в общем-то, не так уж и много нужно было для счастья. Да и вообще, глядя объективно (Тамаки тайно надеется, что правильно употребил это слово внутри своей же головы): 1. Из пробелов в его жизни: материнская забота, резиновый кошелёк и запасы пудинга на ближайший год. 2. Из хороших штук? Да всё остальное. А если ему и правда чего-то не хватает, то это, наверное, не так уж и важно. Он ведь всё равно не знает, чего именно. Вот и пусть дальше не знает. И не волнуется по пустякам. Потому что ненужные мысли ведут к ещё тридцати минутам ходьбы и опозданиям. И потому что жизнь — это пазл, а Тамаки с самого детства было лень их собирать. А вот уж кому наверняка не было, так это Иори, который определённо точно (уж на этот-то раз) угробит его за очередное опоздание. Тамаки ускоряет шаг. Вот и кто его просил увязываться за Иори в этот глупый университет, созданный, очевидно, для людей, чей ай-кью витает далеко за гранью вещественных чисел? У него в этом треклятом семестре долгов больше, чем когда-либо было четвертаков, так бережно хранимых им в тайном кармане ветровки с каждой сдачи. Тамаки тяжело вздыхает. Если ученье — свет, а неученье — тьма, то Тамаки, знающий о бизнесе и менеджменте только, разве, что, названия, должно быть, живёт в пещере, из глуби которой совсем не видно солнца. Он, наверное, должен быть благодарен Иори за то, что тот всё ещё подтягивает его. Со временами школы это самое «подтягивание», правда, не сравнится. Ещё год назад Иори позволял Тамаки вздремнуть на часик или поесть пирожные из кондитерской их семьи. Сейчас он безжалостно хватает Тамаки за хвост, как немытого пса, и, мотивирующе шлёпая его по голове, окунает лицом в книжные строки. И Тамаки в них тонет — беспомощно и беспросветно. Дорога перед ним медленно рассыпается в пыль от того, насколько сильно он втаптывает ноги в землю. Тамаки наконец заворачивает за желанный угол и приближается к двери подъезда. Звонок домофона трещит так, как ни одна из голов Цербера у входа в Ад не рыкнет. Громко и пугающе настолько, что Тамаки каждый раз приходится буквально залетать внутрь, при этом разрушительно широко распахивая дверь. Этот раз исключением не становится. Лестница тихо грохочет под тяжёлым шагом. У Тамаки в ушах звенит от шума в голове. До лифта он доскакивает за считанные секунды — так, как это делают маленькие дети, спешащие раньше родителей добраться до заветной кнопочки вызова. Он успеет. Точнее, не успеет, но всем своим видом покажет (а затем ещё и расскажет), насколько сильно старался успеть, и, возможно, даже выклянчит у Иори печенье как утешительный приз за все его страшные приключения. Из мыслей его выбивает неожиданно прорезавшийся из воздуха голос. У Тамаки сердце уходит в пятки. — П-постойте! — запыхавшимся гудением по сломанным рельсам, — Прошу, подождите немного. Но Тамаки некогда ждать. Он опоздал хуже некуда, и ему нельзя терять ни капли времени. А с другой стороны... Не то что бы ему не влетело бы в любом случае. Да и, кто знает, возможно, незнакомец неподалёку тоже пропустил свой автобус? Тамаки почему-то улыбается этой мысли. — Спасибо, — тихим шёпотом у входа. — Не за что, — с зубастой улыбкой на губах, — Какой этаж? — Семнадцатый... — О, правда? Мне тоже, — собственный голос играет тихим эхом меж перепонок; Тамаки бездумно смотрит сквозь фигуру перед ним. Именованная фигура, кажется, что-то бормочет в ответ. Тамаки медленно, словно барахлящая камера, фокусирует свой взгляд на его лице. И видит, наверное, самую добрую улыбку, которая только может мелькать на лице у случайного незнакомца. А он красивый, на секунду проносится в голове у Тамаки. Но секунда сменяется другой, и он уже поспешно отводит взгляд от чужих глаз, сияющих наивным любопытством. Аметистовый блеск с треском рассыпается по радужке — у Тамаки начинают зудеть глаза. Когда он наконец выходит из лифта, милый незнакомец скромно подаёт голос. Тамаки оборачивается и глупо хлопает глазами. — Осака Сого, — нервно и скомканно; так, словно он целую вечность искал, что сказать, но так и не сумел найти нужных слов. — Э? — М-моё имя... Ах. Да. — А... Э, Йоцуба Тамаки, — он неловко сжимает края толстовки пальцами; будто никогда раньше ни с кем не разговаривал, — Приятно... — Познакомиться? — Да, точно. Ага. Незнакомец — Сого? — вновь улыбается. Тамаки, кажется, тоже. * * * Оказывается, что Сого — близкий друг того-самого-соседа-напротив, который так бесит (нравится, делает для себя пометку Тамаки) Иори. Это он узнаёт от самого Иори в перерыве между скучной болтовнёй о маркетинговой аналитике и ещё более скучной болтовнёй о каких-то потребителях. Тамаки всё равно мало что в этом понимает — его потребительство ограничивается каждодневным поеданием пудингов и печенья. Ещё оказывается, что Сого — мастер случайных встреч. Об этом узнавать уже ни от кого не приходится — всё происходит как-то само, на практике. Сначала они с Тамаки сталкиваются в метро. Несколькими днями позже — обмениваются удивлёнными взглядами в парке. А ещё через месяц они улыбаются друг другу в музыкальном магазине. И Тамаки, вообще-то, умирает в этом самом магазине, пытаясь найти в нём хоть что-то с Зеро, чего всё ещё нет у его главного фаната во всей вселенной, Изуми Мицуки, но добрая улыбка Сого определённо облегчает все его страдания. — Ищете что-то конкретное? — Тамаки решает не обращать внимание на то, насколько красиво выглядит Сого, когда заправляет мешающие волосы за ухо. — М? А, да... Со... Могу я звать тебя Со-чан? — сконфуженный кивок в ответ Тамаки принимает за согласие, — Так вот, Со-чан, ты говоришь совсем как ко... К... Продавец, в общем. Лицо Сого вдруг становится непривычно вдумчивым. Его брови изгибаются в необычную по форме дугу, и его короткие, подкрашенные белой тушью ресницы подрагивают под тяжестью неизвестной мысли. Сого закусывает губу и забавно жмурит нос, и Тамаки не может отвести от него взгляд. — Если так подумать, многие ошибочно принимают меня за консультанта здесь... — его лицо заметно расслабляется, когда он поднимает свой взгляд на Тамаки, — Должно быть, я слишком часто сюда прихожу. Тамаки невнятно шмыгает в ответ. И просит Сого помочь с подарком. * * * Сого умный. И очень (очень) вежливый. И он разбирается в музыке, как никто другой. И в менеджменте — в том самом, в котором Тамаки ничего не смыслит — тоже разбирается. И маленькие морщинки в уголках глаз, появляющиеся на его лице, когда он улыбаются, приковывают взгляд. И его белые волосы, похожие на маленькое облачко, тоже. И слушать его — одно удовольствие; то, как скромное молчание сменяется листопадом фантазий всякий раз, когда Сого видит пятно знакомого альбома с дальних полок, заставляет Тамаки чувствовать себя особенным. Потому что если для Тамаки музыка — это весёлые мелодии и импровизированный брейк-данс в переулках, то для Сого это — целый мир. И Тамаки готов сбросить в фонтан все блестящие монетки из кармана, которые хотел потратить на аркады и плюшевые игрушки, чтобы приблизиться к этому миру хотя бы на миллиметр. В музыкальном магазине он появляется как минимум дважды в неделю в надежде выловить между десятками шкафчиков, сплошь набитых всяким стаффом, выбивающийся из чужой причёски-облачка завиток волос, напоминающий Тамаки росток нежных подснежников. В один из дней Сого приветливо машет ему рукой. Улыбка Тамаки расцветает вместе с сакурой за окном. — Здравствуй, Тамаки-кун. И весь мир Тамаки отказывается стоять на месте. Хруст медовых листьев под ногами, такой далёкий от прохладной, но свежей и солнечной весны, сладко шепчет на ухо. — Привет, Со-чан. Тамаки улыбается ярко-ярко. И благодарит Сого за помощь с подарком для Мицуки. Потому что лимитированный фотобук Зеро чёрт-знает-какого-года и видео-мэшап, неумело сделанный самим Тамаки и наполненный кучей тёплых воспоминаний, заставили Мицуки буквально плакать от счастья. Уголки губ Сого весело приподнимаются. Тамаки несуразно дёргает плечами и рассказывает про прошедший день рождения Мицуки. Сого смеётся с истории про битву за сердце именинника, робко кивает в ответ на непонятные ему отсылки и правда, правда пытается представить себе апельсиновый торт с вылепленными из марципана цветами, который Тамаки так усердно описывает ему. Когда Сого спрашивает, за чем Тамаки пришёл на этот раз, Тамаки теряется. А затем позорно врёт, что просто ищет себе что-то послушать. Отчасти потому что не хочет говорить, что пришёл ради него (это смущает). Отчасти потому что глаза Сого сверкают ярче самого Сириуса, когда Тамаки просит у него совета. Тамаки облегчённо выдыхает. Спустя минут тридцать ходьбы вокруг и разговоров ни о чём Сого вручает ему в руки несколько дисков с непереводимыми названиями. — Эти песни очень подходят твоему характеру, — неловко обьясняет он, пряча ладони в рукавах кардигана. И Тамаки вновь чувствует себя частью чего-то большего — чего-то абстрактного и непостижимого. Походы в магазин становятся закономерными. Рекомендации Сого — тоже. Тамаки радостно потягивается. Песни, выбранные Сого специально для него, отчего-то и правда очень ему нравятся. И тело двигается в такт, и душа хаотично скачет по минам. Теплота и яркость, подобная свету софитов в дни фестивальных концертов, смешивается с необъяснимой лёгкостью, похожей на ту, которая порхает бабочками в животе перед волшебными фейерверками. Всплески цветов заставляют голову идти кругом — Тамаки не может насытиться этой летучей каруселью. И спрашивает, какие песни нравятся самому Сого. Осенний блюз меркнет меж стонов клавиш и дробью барабанов. Сого начинает балладами и заканчивает тяжёлым роком; призрачная улыбка не сходит с его оживлённого лица. Каждая всплывшая в памяти мелодия — новая сказка о душе, о чувстве, о чём-то неосязаемом и невидимом, бросающем в дрожь и в бездну без возможности сохраниться. Сладкий сироп сменяется горьким пеплом; связь между песней и датой, альбомом и годом становится такой невозможно личной, что сердце замирает. Тамаки вдыхает с микро-кувырком. Сого осторожно, но щедро впускает Тамаки в свою вселенную смыслов и звуков. Тамаки, не имеющий в кармане мира иного, кроме как настоящего, беспечно тянет Сого за собой в ближайшее кафе неделей спустя. И Сого слепо следует за этой горящей решительностью во взгляде. Васильковые глаза-фонарики отчего-то блещут радостью и озорством — Сого на физическом уровне не может отказать ему. — Почему именно это место? — мимолётный интерес пурпурным отпечатком сияет на носу и щеках. — Потому что здесь делают очень вкусный пудинг, — Тамаки отвечает, не колеблясь ни секунды; так, словно это — простая, каждому известная истина, — И потому что у меня сегодня день рождения. — Ох, Боги, мне так жаль... — и Сого, вообще-то, сожалеет о том, что ничего не сумел подготовить (не то что бы он вообще знал), но проходит секунда, и он понимает, что именно и в каком контексте он ляпнул, — То есть с праздником! Или... С-Стой, погоди, Тамаки-кун, это же не первоапрельская шутка, да? Тамаки обиженно дуется в ответ. Сого в панике извиняется. Четырежды. А позже узнает от раздражённого (но смотрящего прощающе и понимающе) Тамаки о том, как сильно тот не любит ассоциировать свой праздник с днём дурака (с тихим «Хоть я и сто раз идиот» рядом). И извиняется в пятый раз. Его лицо пестрит всеми оттенками красного и розового, когда он решается спросить: — Могу я угостить тебя чем-нибудь в честь твоего дня рождения? Глаза Тамаки расширяются до размеров сверхмассивной чёрной дыры — в его зрачках сердечками-звёздочками пляшет сахарная посыпка. Сого не нужен ответ, чтобы понять. Тамаки просит пудинг. И ещё чего-нибудь послаще. А на выбор напитка отмахивается, предлагая взять что угодно на его, Сого, усмотрение. А потом растекается дождевой каплей по столу, когда Сого медленно (с неловкой, беспокойной улыбкой) придвигает к нему медовый раф с лавандовым чизкейком. И Тамаки, вообще-то, кофе не пьёт, но раф (с дополнительными четырьмя ложками сахара) выхлёбывает до дна. * * * Тамаки — не без помощи Иори — находит страничку Сого в Инстаграме. И замирает позорным изваянием. На аватарке у Сого стоит фотография его самого, держащего в руках большого белого кота и зарывающегося лицом в его — наверняка — супер-мягкую шерсть. Его наполненных нежностью, как распустившаяся ранней весной сирень, глаз, почти не видно за чужими пушистыми ушами. Сого тонет в белом. Тамаки — в фото его профиля. Кликает дальше. Ансамбль цветов в парке. Бенгальские огни в руке. Застывшая камнем книга на коленях. Блинчики с кленовым сиропом. Новый аутфит — элегантно-мрачный, с тонкими цепочками у карманов и вельветовыми лентами. Массивные стрелки, аккуратно выведенные в чёткую линию неким @coconagi на его по-ангельски красивом лице. Запись чьего-то уличного выступления. Архитектурные чудеса и ясное, ярко-голубое небо. Тамаки ныряет — в слова, в фигуры, в пейзажи, в позы, в блеск фиалковых глаз и шелка белых прядей. Его руки приятно подрагивают, губы — непроизвольно размыкаются в удивлённых вздохах. У Тамаки за грудиной лопается целый ряд несуществующих миров, когда он пальцем мажет по бросившемуся в глаза видео. Он пожирает взглядом бледные руки, невозможно быстро (и так же невозможно естественно) скользящие по клавишам. Он вдыхает в себя вместе с воздухом каждый звук — точный, мягкий, правильный. Он упивается лёгким, хрустальным голосом и давится бешеной скоростью нот, парящих беркутами в жарком небе. Внутри Тамаки жирной кляксой оседает сладкое, тягучее чувство, медленно расползающееся по всему телу. Он ставит видео на повтор. И позволяет воркующему, сахарному голосу утащить себя под воду. Он не знает, какую песню слушает. Как не знает и автора, которому эта самая песня принадлежит. Но он знает точно, что пряничные гласные на выдохе, нежное вибрато перед самым припевом и тающие на кончике языка «ми» и «фа» — безупречны. И Тамаки, конечно, в вокале совсем не профи, но он уверен на все сто и четыре с половиной — стрекотания чище и милее он в этом мире не сыщет. Он чувствует себя очарованным, а сердце — полным. В голове — пусто-пусто; одни только бумажные сердечки складываются в колонку в цветные самолётики. Во рту — вкус вафель с джемом и виноградного компота. Руки жадно тянутся к оставшимся видео. Сого звучит, как тёплый ветер в сентябре. Слабый стук клавиш — редкие накрапывания грибника. Тамаки улыбается неестественно широко. Он чувствует себя робкой фанаткой мега-крутого артиста, для которой свята каждая секунда клипа, кавера, записи лайва. Но Тамаки — не скромная фанатка. Он не из тех, кто будет просто тихо воздыхать по своему кумиру. Или знакомому. Или другу. Или другу соседа своего одногруппника. Суть одна. Поэтому он (после целых трёх секунд раздумий) торжественно подписывается на Сого. И шлёт ему гифку пудинга в директ. * * * Сого даёт ему свой номер телефона; небо и земля в голове Тамаки меняются местами. Они пишут друг другу каждый день. И созваниваются (почти) каждый вечер. У Тамаки закладывает в ушах от тёплых смешков (Тамаки-кун совсем не отрывается от телефона в последнее время) вперемешку с менее тёплыми подзатыльниками (Йоцуба-сан, ради всего святого, у нас занятие) всякий раз, как он спешит проверить диалог. Их чат всегда поднимает ему настроение. («Удачи тебе на тесте, Тамаки-кун» «смотри какие милые кроличьи мордашки у иорина в бенто!» «Надеюсь, вы с Аей-чан хорошо проведёте свой ленивый выходной» «отдыхай побольше со-чан!!») Когда Тамаки за обе руки тянут на диван для очередного марафона фильмов, Тамаки всё ещё что-то печатает. — Что мы сегодня смотрим? — на лице Банри проскальзывает маленькая улыбка, когда он заходит в зал с двумя большими мисками попкорна. — Энни? — с робкой надеждой в голосе и взгляде. Банри посмеивается и потрепывает Аю по голове. Тамаки хрипло протягивает медную «э» через всю комнату. — Разве мы не смотрели его, типа, уже раз сто? — скользкими гласными: вверх-вниз и по накатной. Ая смешно дуется. Банри снова не может сдержать неуклюжего хихиканья. — Не сто, а всего лишь пять, — говорит он и тянется за пультом, — К тому же, сегодня очередь Аи выбирать кино. И он прав — поэтому Ая тихо, но задорно хлопает в ладоши, а затем тянется обнять сначала Банри, а после и Тамаки. Знакомая музыка вновь заполняет зал. Они опять смотрят Энни. Вы: мы опять смотрим энни ლ(ಠ益ಠლ Вы: я конечно очень люблю аю но этот фильм даже не похож на настоящую жизнь сирот Вы: и я типа говорю как сирота Вы: ну почти... сейчас у нас есть бан-чан Вы: и всё равно мы не танцевали со скатертями по комнатам и не мыли полы катаясь на тряпках Вы: а было бы классно уборка была бы в двести раз круче если бы её можно было протанцевать сочян: Тамаки-кун, это мюзикл сочян: Там все поют и танцуют? Вы: пфф в любом случае ╮(－_－)╭ Вы: кстати как ты? надеюсь ты покушал Вы: потому что я да Вы: и я ем попкорн прямо сейчас сочян: Приятного аппетита, Тамаки-кун! Но не ешь слишком много, живот может заболеть... сочян: И спасибо за заботу... На самом деле, я пью чай прямо сейчас. Вы: дада я буду аккуратен Вы: и!! приятного чаепития со-чан!! закуси чем-нибудь сочян: Обязательно сочян: ^w^ Тамаки и не замечает, как погружается всё больше в беседу и всё меньше в излюбленный им вечер фильмов. Внезапно его слабо дёргают за рукав. Тамаки моментально оборачивается на Аю, повисшую на его руке. — Нии-чан, прекрати пялиться в телефон! Весь фильм пропустишь! — Да-да, уже иду смотреть, — Тамаки отправляет последнее сообщение Сого — короткое «Спокойной ночи, Со-чан» с эмоджи пудинга рядышком — и, обнимая Аю покрепче, усаживается поудобнее. И засыпает на середине фильма. С улыбкой на пол-лица и привкусом медового рафа на губах.