Он всегда вернётся к тебе

Рекомендуется к прослушиванию: Emeli Sandé – Read All About It, Pt. III

Вторник 18.00. Лука не сразу проснулся от тихого стука в дверь. Поначалу, он его даже не услышал, пребывая в глубоком сне. Усталость взяла своё, напрочь отказываясь выпускать парня из лап Морфея. Когда стук повторился, а потом снова, и снова, Лука резко распахнул глаза, как если бы его облили холодной водой. С вымученным стоном он поднялся с дивана, пытаясь придержать руками спадающий с плеч, пока ещё тёплый плед. Ему так не хотелось терять по–домашнему уютное тепло! Распахнув дверь пошире и решив послать куда подальше всех, кто так упорно старался добиться его внимания, Лука открыл было рот, но сразу же захлопнул его, когда узнал в потревожившем его человеке Элиотта. Парень в недоумении уставился на Демори, абсолютно не понимая, что тот делает раньше положенного времени возле его комнаты. Память же не изменяет ему, они договорились встретиться в шесть? Кстати, который сейчас час? Элиотт окинул сонного и полностью дезориентированного Луку взволнованным взглядом и сказал: — Я могу зайти позже, если тебе нужно ещё немного времени, чтобы отдохнуть. Лука незаметно для себя уронил плед на пол, так как сжал обе ладони в кулаки и принялся тереть ими глаза, пытаясь сбросить с себя сонное оцепенение. Лалльман не сразу понял, почему Элиотт бросился к его ногам, а когда опустил голову вниз, утыкаясь удивлённым взглядом сначала в родную макушку, а потом в бесформенную ткань, лежащую полукругом у его ног, то замер в ожидании чего–то неминуемого. Того, что произойдёт буквально через несколько секунд. Сердце за это время успело разогнать пульс до небывалой скорости. Не выломало грудную клетку с криком «лови меня» и не прыгнуло Элиотту в руки, и на том спасибо. Лука понятия не имел, какое выражение застыло на его лице, когда Элиотт медленно поднялся, опуская на его плечи мягкую ткань, как если бы они находились на одной из церемоний коронации, и его укутывали в мантию монарха. То, какими бережными и точными были движения Демори, обескуражило Луку настолько, что он, кажется, прирос к полу. А потом Элиотт, убедившись, что плед больше не собирается сбегать с, на первый взгляд, хрупких плеч парня, убрал руки и всё же рискнул встретиться взглядом с широко распахнутыми синими глазами. Луке показалось, будто весь кислород разом выкачали из комнаты, поместив их обоих в вакуум. Но откуда тогда возникали эти разряды тока, заставлявшие пальцы рук подрагивать и непроизвольно впиваться в края пледа? Почему напряжение между ними настолько велико, что, кажется, ещё чуть–чуть, и появится искра, перетекая в пламя и приводя к взрыву? Наверное, немой вопрос всё же отразился на лице Луки, потому что Элиотт поёжился, как если бы находился на улице с температурой воздуха, намного ниже нуля, и попытался улыбнуться, оправдываясь: — Ты мог споткнуться и упасть. И Лука бы умер на месте от этого внезапного, как град в разгаре июля, проявления заботы, если бы не улыбка на лице Демори, которая превратилась в нечто очень похожее на гримасу испуга, ужаса и секундного сожаления о содеянном в одном флаконе. Нужно было срочно что–то предпринять! Что–то, что не дало бы Луке заживо сгореть в этом всепоглощающем огне из эмоций и чувств. Он отвёл взгляд в сторону, утыкаясь куда–то в область ключицы Элиотта, скрытой за футболкой тёмно–синего цвета, и выдохнул: — Который сейчас час? — Уже шесть, – так же тихо прошептал в ответ Демори. — Чёёёёрт! – почти на грани слышимости. Заметив, как раздражение мелкими шажками убивает сонливость на лице его любимого мальчика, Элиотт встрепенулся и затараторил: — Я, правда, могу зайти позже, Лука! От взгляда Демори не укрылось и то, как парень вздрогнул, услышав собственное имя из его уст. Что–то неприятно кольнуло под рёбрами, когда Лука так и не поднял на него свой взгляд. Элиотт очень старался, чтобы его голос не звучал расстроенным. — Я пойду. Дай знать, когда будет подходящее время, ладно? А потом, не дав себе развернуться и уйти, всё же пустил в свой голос нотки отчаяния: — Дьявол! У тебя же нет моего номера, да? В глазах Луки отразился нечитаемый взгляд, и Элиотт почувствовал внутри резкую боль. Не физическую, нет. Другую. Ту, что убивает саму суть человека. Демори хотел бы что–то сказать, броситься к ногам парня, которого любил намного больше, чем свою собственную жизнь, и умолять на коленях простить его, но не смог и слова выдавить из себя. Бросив тихое: — Прости, – донельзя расстроенный парень дернул ручку двери на себя, но почувствовал сильную хватку на предплечье, остановившую его. Элиотт неверяще уставился на тонкие и хрупкие пальцы, которые таковыми на самом деле не являлись. Эта почти стальная хватка ощущалась так, словно его кожу пытались расплавить. И плевать, что между ладонью, обхватившей предплечье, и кожным покровом была преграда в виде рукава от толстовки. Сколько Лука его не касался по доброй воле? Миллионы лет? Миллиарды? Вечность. Элиотт не успел обдумать мысль о том, откуда в его мальчике столько силы, когда услышал: — Это я должен просить прощения. Не уследил за временем. Проходи. Лалльман убрал руку, и, глядя куда–то в пол, попросил: — Только дай мне пару минут. А потом двинулся в сторону ванной комнаты, сбросив плед на диван. Когда Лука оказался внутри, он подошёл к раковине, включил холодную воду и несколько раз умылся ею, пытаясь привести себя в порядок. Мысли испуганными пчёлками летали в голове и жалили лишь одной мыслью «Элиотт здесь. В его комнате». Лука никак не мог определиться, что же он чувствовал. Ещё и этот чёртов плед! Но одно он знал точно, присутствие Демори в соседней комнате не оставляло его равнодушным. Внимательно посмотрев на своё отражение в зеркале, Лука нахмурился. Волосы напоминали собой гнездо какой–то неугомонной по своей природе птицы: каштановые прядки торчали в разные стороны, никак не реагируя на попытки парня привести их хотя бы в относительный порядок. Намочив ладони, а потом и пряди, Лука зачесал волосы назад и собрал их в аккуратный пучок. Жорис был прав, нужно было избавиться от них. Жаль, он тогда не послушал его! Ему нужно было вернуться в комнату. Элиотт там, ждёт его для работы над совместным проектом! Вот только подсознание заходилось в крике о том, что не о проекте им сегодня беседовать. Два года назад Лука бы многое отдал, чтобы хотя бы знать, что с Демори всё в порядке, а теперь он здесь, за соседней стеной. А Лалльман понятия не имел, что ему делать и как себя вести: хотелось броситься Элиотту на шею и врезать по идеально выточенным скулам одновременно. Лука устал любить и ненавидеть его. Им пора поговорить! В последний раз бросив взгляд на себя и свой помятый вид, Лука оторвал ладони от раковины и вернулся в комнату. Элиотт успел немного расчистить стол и разложить кое–какие наброски, сделанные, по всей видимости, заранее. Увидев Луку, он растерянно пожал плечами и, не зная куда девать руки, спрятал их в карманы джинсов. А потом смущённо улыбнулся и сказал: — Я тут набросал пару версий будущего дизайна помещения. Глупо было делать это без чертежей, конечно. Ведь ты пока не сказал мне, какой концепт здания ты хочешь. Элиотт вопросительно уставился на Луку, и парень почувствовал, будто задыхается. Нужно было сделать это, пока ещё кислород оставался в лёгких. Пока глупое, плюшевое сердце качало кровь и билось, пусть не так ровно и спокойно, но всё же. Пока ещё теплилась хоть какая–то надежда на светлое будущее. — Я хочу поговорить с тобой, Элиотт. Улыбка сползла с лица Демори, оставив после себя плотно сжатые губы. Парень замер на месте, и Лука понял, что не только он один испытывает неловкость и желание сбежать отсюда на край света. — Если ты хочешь этого, – услышал Лука в ответ. Серые глаза были наполнены покорным смирением и чем–то ещё, что Лалльман не сразу смог определить. Он уговаривал себя не думать о том, что «чем–то ещё» было желание Элиотта поскорее отделаться от него, но у Луки это откровенно плохо получалось. — А ты? Зачем он это спросил? Зачем намеренно причиняет себе боль? Зачем, зачем, зачем? — Я подумал, что ты не захочешь говорить со мной, после всего… Демори не закончил предложение, и Лалльман понял, что смирение было разбавлено страхом. Элиотт боялся его, и от этого хотелось кричать и крушить всё вокруг. Лука прошептал: — Я дал обещание моей матери. А потом отвернулся от Элиотта, застывшего соляным столбом, и проследовал до навесного шкафчика, где хранилась та самая бутылка с виски, которая спасала его в самые трудные минуты. Однажды, Жорис прочитал ему целую лекцию о сортах этого напитка и его вкусовых особенностях, когда узнал, что Лука абсолютно не разбирается в алкоголе и предпочитает пиво. В голове невольно воспроизвёлся тот самый диалог: — Пиво? Лука, серьёзно? — Да, пиво, и что? — А то, что оно подходит только для дешёвых ситуаций. — Что ты имеешь в виду? — Представь, ты ведёшь парня своей мечты в дорогой ресторан. Вы красиво одеты, глаза сияют, оба надеетесь на горячее продолжение после. А потом вы садитесь за сервированный по высшему разряду столик и заказываете пиво? Лука улыбнулся. Он хотел спросить: «А почему бы и нет?», но Жорис не дал ему и слово вставить, начиная перечислять: — Виски, бренди, портвейн, вино, вермут, джин, ром, да даже сидр! А ведь кто–то ночами не спал, выводя нужную формулу и рецептуру. Миллионы людей по всему миру коллекционируют эти напитки и вкладывают огромные деньги в это. — Глупые, – бросил Лука. — Глупо считать, что пиво – самый лучший напиток на Земле. Оно подходит только для того, чтобы утолить жажду после нескольких часов, проведённых на грядках в саду, не более. Лалльман расхохотался. — Тебе нельзя в Германию! Октоберфесты явно не придутся тебе по душе. Жорис тряхнул головой. — Обойдусь как–нибудь, а вот ты без стоящего алкоголя в самый тяжелый момент в жизни, навряд ли. — Какой же ты зануда, – простонал Лука, растягивая последнюю гласную. Гримо состроил печальные глазки, сложил ладони вместе, словно собрался небесам молиться, и простонал в ответ: — Ну может хотя бы перейдёшь на шнапс? Рука замерла на бутылке с янтарной жидкостью. Лука приобрёл её после того, как спас Элиотта от столкновения с машиной. Тогда он впервые испытал желание утопить свои чувства на дне стакана. Жорис был прав! Впрочем, как и всегда. Только сейчас это знание не бесило до искр из глаз. Лука сказал бы спасибо. Благодарил Гримо до потери дыхания и пульса, сжимая в своих крепких объятиях. Вот только некого было. Взяв бутылку и два стакана из шкафчика, Лука, не глядя на Демори, который так и не отмер, стоя недвижимой статуей возле письменного стола, проследовал до кресла и, сев в него, наполнил стаканы жидкостью, кивнул в сторону второго кресла, спокойным голосом сказав: — Думаю, нам лучше присесть, – и сделал первый глоток. Элиотт наконец пришёл в движение, сел в кресло напротив и, так и не взяв в руки второй стакан, спросил: — С каких пор ты увлекаешься виски? Лука, не поднимая глаз, ответил сразу же: — С тех самых, когда увидел тебя на улице почти под машиной. Демори не смог скрыть удивления. — Признаюсь, я не сразу узнал тебя. А когда понял, что спас человека, пропавшего из моей жизни без вести два года назад… Ну, знаешь. Это было, как минимум, эпично. Парень горько усмехнулся и посмотрел на дно почти пустого стакана. Он вдруг понял, что ему не стоило так быстро опустошать его, поэтому Лука отставил стакан на стол, сцепил пальцы в замок, чтобы не было искушения выкручивать их в истерии, и поднял воспалённые глаза на Демори. — Я знаю, что в тот день ты был там и всё слышал. Видел лепестки цветов повсюду после того, как ты ушёл. Я… Лука резко замолчал, закрывая глаза и прислушиваясь к своему разбушевавшемуся сердцу. А когда открыл их, то увидел желание Элиотта высказаться, и чуть ли не закричал: — Не надо! Дай мне… Просто помолчи и выслушай, хорошо? Элиотт испуганно и молча кивнул в ответ, не зная, куда спрятать свои глаза, и Луку это ранило до глубины души. Он решил, что бесполезно убеждать Демори в том, что его громкие крики, необдуманные поступки, резкие движения и внезапные действия – всего лишь жалкие попытки перепрыгнуть великую пропасть между ними и стать ближе. Хотя бы чуточку ближе. На миллиметр. И, может быть, тогда дышать стало бы легче? — Я дал ей обещание! Найти тебя и рассказать, что она была сильно не в себе, когда говорила это. Она сама попросила меня об этом перед смертью. Элиотт, ты должен простить её, она была больна. И… — Уже… Тихий шёпот Демори заставил Луку замолчать и в немом вопросе уставиться на парня, сидящего напротив в напряжении и волнении, видимом даже невооружённым глазом. Элиотт поднял на Лалльмана полные печали глаза и прошептал: — Ян мне всё рассказал. Неприкрытая злость, вспыхнувшая за доли секунды в синих глазах, почти заставила Демори выскочить из кресла. Он подался вперёд, умоляюще посмотрел на разозлившегося донельзя парня и начал оправдывать себя: — Лука, прости, я… Но тот перебил его громким: — Когда? Элиотт замолчал, мечтая никогда не отвечать на этот вопрос. Взгляд упал на наполненный стакан, который Лука придвинул ближе к нему в самом начале разговора, ведущего в никуда, и парень испытал дикое желание утопиться в янтарной жидкости. — Когда, Элиотт? Лучше бы Лука кричал. Набросился на него с кулаками, выбивая весь дух, саму жизнь, его суть. Но только не так! Не таким голосом, вынимающим душу и изощрённо убивающим её, и без того потрёпанную, измученную, почти мёртвую. Закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла Демори признался на выдохе: — На следующий день после нашей ссоры. Лицо Луки исказилось в уродливой улыбке. — Это в той, в которой ты обвинил меня в педофилии? — Лука, пожалуйста, – прошептал Элиотт, не отрывая глаз. — Пожалуйста, что? В нём было столько злости! На Яна, на Элиотта, на ситуацию, но больше всего на себя, конечно. Лука задыхался, это чувство грозилось задушить его своими безжалостными порывами. — Не надо так! Я не знал, что мне делать! Элиотт открыл глаза, которые покраснели и подозрительно заблестели. — Что он тебе ещё рассказал? По тому, как Демори спрятал глаза, опустив голову вниз, Лука понял – тот знал всё. Горечь и стыд затопили его с головой. Лалльман прикрыл глаза ладонью и обречённо простонал: — Господи… Воцарилась напряжённая тишина. Луке вдруг захотелось исчезнуть. Раствориться в воздухе. Воспользоваться той роскошью, которую позволил себе когда–то Элиотт – пропасть навсегда. — Отлично. Теперь ты знаешь, что я не только педофил, но и псих. — Прости меня. Мне… – Элиотт не успел договорить, увидев, как Лука покидает кресло. Демори вскочил на ноги и сделал пару шагов по направлению к Лалльману, но тот, вытянув руку вперед, остановил его на полпути своим всхлипом: — Не подходи ко мне! Пожалуйста, не делай этого! Лука развернулся, чтобы уйти в другую комнату. Сбежать, спрятаться, скрыться. Знание того, что Элиотт обо всё осведомлён, и давно, убивало изнутри. Отчаянный крик заставил замереть парня на месте: — Прошу, не уходи! Только не сейчас, когда мы можем наконец–то поговорить! Ян ни в чём не виноват! Я сам попросил его рассказать мне всё, потому что, не знал, что мне делать! Лука обхватил себя руками, его плечи поникли и начали сотрясаться от тихих рыданий. — Я тоже не хотел, чтобы ты уходил! Парень обернулся и посмотрел на Демори. Элиотт почувствовал, как его сердце пропустило несколько ударов от вида влажных дорожек на любимом лице. Ему безумно захотелось подойти и обнять Луку, но в голове набатом стучало: «Не подходи ко мне!». — Лука, я… — Почему? Почему ты исчез тогда, Элиотт? Синие глаза смотрели на него так внимательно, будто считывали каждую эмоцию, каждое движение, каждый вдох. Как он мог, глядя в них, таких родных и любимых, полных слёз и какой–то безутешной печали, сказать, что переспал с другим? Что ему было настолько больно, что Элиотт не справился с собой и потерялся в тёмных водах своей болезни? Понял и простил бы его Лука после этого? Возможно. Если бы Элиотт признался во всём в тот же день, когда покинул чужую постель и незнакомую квартиру. У него был шанс, но Демори упустил его. Разрушил самое дорогое, что было в его жизни. Осознание того, что он губит всё, к чему прикасается, отняло последние силы, и слезы полились из льдистого цвета глаз, вторя слезам его любимого. — Я допустил ошибку. Кое–что случилось, и я буду расплачиваться за это до конца своих дней. Лука с шумом втянул воздух и закричал: — Неужели я не заслуживаю того, чтобы ты был честен со мной? Элиотт вздрогнул от крика и опустил голову вниз, позволяя слезам срываться с ресниц и разбиваться о пол, превращаясь в мелкие брызги. — Не могу! Умоляю, не заставляй меня! — Ты всегда так поступал! Пытался скрыть правду от меня. Ты не сразу доверился мне и рассказал о биполярном расстройстве, не захотел заводить собаку, и только спустя месяц я узнал от твоей мамы, что у тебя аллергия на шерсть, утаил то, что посещал психотерапевта. Ты хоть представляешь, каково это было? Узнавать правду о тебе от других людей? Мириться с тем, что ты мне не доверял никогда? Лука был полон отчаяния. Он больше не сдерживал своих слёз. — Но я любил тебя. Всегда, – обречённым шёпотом. Признанием, которое почти остановило сердце Демори. — А ты бросил меня! Когда ты был мне так нужен, ты бросил меня, Элиотт! Голос Луки слишком резко перешёл от шепота до суровых интонаций. — И либо ты здесь и сейчас скажешь, почему ты это сделал, либо убирайся из моей жизни! Элиотт понял, что это конец. — Я переспал с другим парнем. Лука невольно отшатнулся. Он ведь хотел услышать правду, так ведь? Но почему же тогда так больно? — Я услышал слова твоей матери в тот день, и понял, что она права. Во всём! Я всегда был больным, отравляющим жизнь дорогим мне людям, неправильным. Клянусь, я никогда не хотел причинять тебе боль или скрыть что–то важное от тебя. Просто хотел оградить от своей болезни, чтобы ты не видел всего этого и был счастлив. Думал, что маленькая ложь о нежелании выгуливать собаку или отсутствии в моей жизни врачей, ничего не испортит. А потом Анетт произнесла это вслух, и я вдруг осознал, что как бы не старался, как бы сильно не желал убежать от этого и не пытался скрыть свою болезнь от близких мне людей, она всегда настигнет меня, найдёт, догонит. И не важно, сколько таблеток я бы принял, врачей посетил или признался тебе, что мне плохо. Я бы всё равно остался больным. Это почти убило меня в тот день. Меня накрыло так, что я не понимал, что делаю. А на утро нашёл себя в чужой постели и с незнакомым мне парнем. Когда я понял, что мне нужно будет глядя в твои глаза сказать об этом, признаться человеку, которому я люблю больше всего на свете о том, что переспал с другим, потому что не справился с собой и своей болезнью, я… Элиотт поднял голову, но пелена слёз не давала рассмотреть лицо Луки. — …отчаялся. На секунду представил, каково бы было обнимать тебя, целовать и засыпать в одной постели, продолжая изо дня в день врать тебе об этом мерзком недоразумении! Ты – лучшее, что было в моей жизни, и ты не заслужил такого. Я так испугался! Мне было невыносимо от одной лишь мысли о том, что до встречи со мной твоя жизнь была намного лучше. Я помню тебя в свой первый день в лицее: жизнерадостного, светящегося, беззаботного. А со мной ты стал задумчивым, тихим, постоянно переживающим даже тогда, когда этого не требовалось. Анетт была права, когда сказала, что я брошу тебя. Только это наступило немного раньше. Когда я открыл глаза и увидел напротив не твои, синие, а карие. Тогда я предал тебя, Лука. И сбежал, как последний трус. Если бы я только знал, что будет после! Мне так жаль! Элиотт нашел в себе силы смахнуть слёзы и посмотреть в глаза Луки, но тот не смотрел на него. Взгляд Лалльмана был стеклянным и отсутствующим, направленным куда-то в стену за его спиной. Элиотт не на шутку испугался! Он сделал пару шагов к парню, но тот отшатнулся слишком резко, и это сказало Демори больше, чем любые слова. — Прости меня, если сможешь. Я л… Элиотт проглотил заветные три слова, когда Лука перевёл на него свой неверящий взгляд. Он не увидел в синих глазах разочарования, ненависти, осуждения или чего-то ещё. Лишь пустоту. А потом услышал то, что поставило окончательную точку в их разговоре: — Уходи. Мертвый голос, которым Лука окончательно убил в Элиотте надежду на то, что для них ещё не всё потеряно, долго преследовал его, пока парень потерянно плутал по коридорам кампуса, абсолютно не видя, куда идёт. Когда за Демори захлопнулась дверь, Лука до крови закусил нижнюю губу. А потом рухнул на колени и завыл.