Love, Wei

За Усоком захлопывается дверь его квартиры, словно отрезая его от внешнего мира, уличного шума, закатного неба, - от всего на свете. Он тяжело вздыхает и скидывает на пол тяжелую сумку, не особо заботясь о сохранности ноутбука в ней. Он устал. Этот день начался так тяжело и сложно, и все потому, что он не услышал будильник. С ним это бывает нечасто, но стабильно: раз в две недели его резко подбрасывает на кровати, вталкивает в душ, засовывает в одежду и впихивает в душный автобус до работы. Вот как сегодня. Заставляя себя перестать думать про утро, он стягивает с ног черные мокасины, жестоко отбрасывая их в сторону, и делает пару шагов вперед, намереваясь просто упасть на диван в гостиной и полежать так минут двадцать. Оказавшись на твердой, но гостеприимной поверхности этого деревянного спального мешка, он шарит рукой, не глядя, по соседнему журнальному столику и хватает, наконец, пульт от кондиционера. Он сразу же понижает температуру на пять градусов, возвращает пульт туда, откуда взял (потому что иначе есть риск его вообще потерять) и начинает медленно, даже лениво, расстегивать пуговицы на своей рубашке. Усок мечтал об этом весь чертов день. Температура под тридцать градусов, душный класс и три десятка неугомонных детей под его покровительством, а он думал только о том, как придет домой, разденется до трусов и будет наслаждаться сладким уединением под прохладным ветром кондиционера. Он стянул с плеч рубашку, еле заставив себя слегка приподняться, и затем принялся расстегивать ремень с тяжелой и просто несоразмерно огромной металлической пряжкой. После того, как ремень с громким стуком свалился на пол рядом с диваном, Усок начал стягивать с себя черные в тонкую белую полоску брюки, откидывая их затем куда подальше в угол комнаты. И вот, достигнув мимолетного совершенства, он поудобнее устроился на уже ставшей мягкой поверхности, предварительно слегка поерзав и поправляя подушку под головой. День сегодня прошел бездарно. Дети капризничали и не слушались, то ли от жары, то ли от того, что почувствовали, что Усок сегодня не в том состоянии, чтобы их усмирять. Его коллега Ким Чонвон снова крутился вокруг него во время перерывов, и, если бы тот не был учителем начальных классов, то Усок запросто мог бы подумать, что тот с ним флиртует. И это откровенно раздражало. А еще он опоздал, и ему снова пригрозили выговором, но, кажется, красивые глаза спасли его и в этот раз. Хорошо хоть, что он с утра не пожалел времени на макияж. А еще он не успел сегодня заскочить в свою любимую кофейню. Обычно он всегда заходит туда по утрам, если встает по будильнику (хотя бы со второго раза). Она находится как раз недалеко от его дома и прямо по пути на работу, что крайне удобно. Можно с утра освежиться лаймовым лимонадом или ягодным смузи, или же взбодриться от крепко заваренного кофе. Он, конечно, определенно не признает фаворитизма (профессиональная деформация на лицо), но в этой кофейне у Усока существует один-единственный самый любимый бариста. Его зовут Джинхек, если судить по бейджу на темно-джинсовом фартуке его рабочей формы, и это все, к сожалению, что Усок про него знает. Ну, кроме того, что тот готовит божественный кофе. И еще, конечно же, кроме того, что у него сегодня был последний рабочий день перед тремя выходными. И Усок к нему сегодня не зашел. «Что ж, не судьба», - подумал было он, но расстроился отчего-то еще сильнее прежнего. Время медленно, но верно подбиралось к восьми. Завтра надо на работу, а это значит, что пора приходить в себя и начинать готовить материалы. Показательно громко вздохнув (исключительно чтобы подбодрить себя), он встал с дивана и отправился к шкафу с одеждой, чтобы выудить оттуда безразмерную, но аккуратную и чистенькую футболку, которая служила для него своего рода пижамой. Все люди, которые так или иначе имели доступ к его квартире уже раз сто успели пошутить про высокого бойфренда и фетиш на чужие вещи. На что Усок всегда неизменно выдавливал показательно-надменную ухмылку а-ля «идите-ка все в жопу». Зайдя на мгновение на кухню и поставив чайник, он затем медленно, словно наслаждаясь каждым шагом, отправился в прихожую, чтобы подобрать свою сумку с ноутбуком и всеми прочими крайне важными документами. Кстати говоря, все названия комнат в его квартирке были достаточно условными, потому что она представляла собой одну большую комнату, разделенную на зоны разными обоями и мебелью. Устроив свою рабочую лошадку на барной стойке, он отправился искать заварку для чая, так как сил на кофе у него уже не было. Его кухня знавала всего два состояния: идеальной чистоты, когда в доме вообще не было еды, и ужасного беспорядка, если в холодильнике были хотя бы овощи. Сегодня у Усока было убрано. Он вообще в последнее время мало следил за собой, питался на ходу и все какими-нибудь сэндвичами, но у него не было моральных сил на что-либо еще. Он уже буквально молился на скорый приход каникул. Тем временем, совершенно неожиданно для расслабившегося парня, на улице грянул гром. Причем неслабый, намекающий на приближающуюся мощную грозу. Внезапный звук заставил его вздрогнуть, а сердце забиться быстрее, но он тут же успокоил себя и принялся заливать кипятком пакетик с зеленым чаем. Усок, конечно, больше любил черный чай, но зеленый был полезнее и всегда его успокаивал. А потравить свой организм он еще успеет и вне дома. Поставив чашку рядом, но на достаточном расстоянии от ноутбука (горький опыт разлитых на клавиатуру жидкостей), он открыл папку с материалами для работы и продолжил писать планы уроков на ближайшее время. Тем временем за окном поднялся ветер, и Усок, никогда не любивший уличную пыль, встал со своего высокого барного стула, чтобы закрыть все створки и опустить жалюзи. Затем он, окинув взглядом квартиру, отыскал пульт от освещения и выставил его на нейтральный оранжеватый оттенок. Вернувшись на место и просидев за компьютером еще минут двадцать, он сделал для себя вывод, что работа сегодня не шла. Да что там работа, даже чай особо не пился, и поэтому он отправился к раковине, чтобы вылить его успевшие остыть остатки и приготовить себе все-таки кофе. Но в этот момент случилось нечто странное. Он услышал, как скрипнула задвижка на почтовой щели его входной двери, как если бы в нее бросили газету. Особенностью их многоквартирного дома было то, что у них не было почтовых ящиков, а все письма приходили через специальные щели в дверях, прямо как в фильмах про маленькие американские городки. Сначала Усок решил, что ему показалось. Ведь с людьми часто бывает такое, что они слышат какой-то знакомый звук, хотя его на самом деле не было. Как, например, с уведомлениями или вибрацией на телефоне. Ведь, в любом случае, в девять часов вечера почта уже не приходит. Даже курьерские службы уже не работают. Усок положил чайную ложку, которую все это время держал в руках, на столешницу и заодно оперся о нее двумя руками. Так, это уже все походило на какую-то паранойю, что совершенно не вписывалось в его концепт понимания самого себя, и именно поэтому он собрал волю в кулак и… заглянул за угол, слегка высовываясь из-за барной стойки. Самое страшное, что он мог бы увидеть, это то, как кто-то подглядывает за ним в эту самую почтовую щель. . . . Но, к счастью, никто за ним не подглядывал. Однако же, на полу возле двери аккуратно лежал белый конверт, которого там явно не было, когда Усок вернулся с работы, а это значит, что именно этот конверт ему только что и подкинули. Это было странно по всем параметрам, но, почему-то, именно в этот момент Усоком начало править раздражение вместо такого обычного для него страха, и он широкими шагами подошел к двери, наклонился, чтобы поднять письмо (предположительно), и вернулся на свое рабочее место. На лицевой стороне аккуратным почерком было выведено «Для Ким Усока», и обладатель сего прекрасного имени, недолго думая, начал вскрывать конверт, чтобы уже разобраться раз и навсегда с главным раздражающим фактором его сегодняшнего унылого вечера. В конверте действительно находилось письмо, вроде как написанное от руки, но, внимательно приглядевшись, Усок понял, что оно все же было напечатано. Он усмехнулся, заглянул на обратную сторону листа и, ничего там не обнаружив, принялся читать: «Дорогой Ким Усок, Привет! Я очень долго думал, как же к тебе (Вам) обратиться, и не придумал ничего умнее, чем обратиться по полному имени. И да, я также очень долго думал о том, использовать ли мне формальный или неформальный стиль для своего первого письма, но решил, что чем больше я буду писать, тем менее будет подходить для такого откровения формальный стиль, и поэтому отныне в моих письмах и в моих мыслях я буду назвать тебя просто «Усок». Возможно, мои слова звучат немного хаотично, но это все потому, что я очень волнуюсь. Я пытался написать тебе это письмо около трех месяцев и все никак не решался. А вот теперь решился и пообещал себе, что буду просто писать, не редактируя, все то, что придет в голову. И, несмотря на кажущуюся полнейшую несвязность моих слов, я пишу с определенной целью. Я пишу, чтобы признаться тебе в любви…» Чт-о? Усок отложил письмо и приподнял очки, чтобы помассировать уставшие глаза. Его мысли терзала смесь из подозрений и недопонимания ситуации. Однако, вернув очки на место, он уже был в твердой уверенности, что это какой-то развод. Ну, не может же быть, что какой-то незнакомый человек вот так взял и решил признаться ему в любви через, мать его, письмо? Усок усмехнулся сам себе, слегка покачал головой, демонстрируя свою показательную снисходительность, взял письмо обратно в руки и продолжил читать. «Я ЗНАЮ! Это может прозвучать странно, но, прошу тебя, просто дочитай это письмо до конца! Прости, конечно, ты не обязан ничего дочитывать, если чувствуешь себя оскорбленным, или что-то в этом роде. Просто я так долго скрывал свои чувства, и мне больно от осознания того, что, хоть я и решился на это письмо, они все же могут не дойти до тебя. А впрочем, тебе ведь и не нужны чувства, не так ли?» Эта часть письма немного поразила Усока. Складывалось такое впечатление, что во время ее написания у автора случился какой-то приступ неконтролируемой агрессии, и он внезапно решил, что может позволить себе больше обычного, но затем успокоился и пришел в себя. Он часто видит такое на рисунках детей, которые, бывало, начинают красиво рисовать домик и выводить все линии, а потом ставят какое-нибудь ярко-фиолетовое пятно прямо посреди крыши. Усок почти рассмеялся от своей собственной аналогии. Он сравнил письмо с признанием в любви с детским рисунком домика с кляксой. Что ж, это было очень в его стиле, и в одном автор этого «загадочного» послания определенно был прав: ему не нужны были никакие чувства. «Наверное, на этом этапе ты уже задумываешься о том, знакомы мы с тобой или нет. Я отвечу тебе так: да, знакомы, но так получилось, что я знаю о тебе намного больше, чем ты знаешь обо мне. На самом деле, я даже рад, что так оно и есть, рад быть тихим и скромным наблюдателем за твоей прекрасной жизнью. И даже если ты думаешь по-другому, и твоя жизнь кажется тебе скучной, то просто знай, что это не так. Ведь все, что касается тебя так или иначе – все становится прекрасным. По крайней мере в глазах одного влюбленного безумца. Однако, даже если судить непредвзято, в твоей жизни действительно очень много интересных и, я бы даже сказал, спорных моментов» - Спорных моментов? В смысле, спорных? – Усок пробормотал эти слова еле слышно, а затем отложил письмо, решая вместо кофе налить себе стаканчик виски. Ну, раз уж такое дело. Процесс подготовки виски занял у него не более минуты, уже отработанный до автоматизма. Затем, в момент, когда он вновь опустился на барный стул, он понял, что работать сегодня уже все равно не будет, и поэтому было самое время расположиться поудобнее. Он закрыл ноутбук, предварительно сохранившись, взял письмо и стакан с напитком, взглянул в сторону окна, прислушиваясь к звукам дождя снаружи, и направился в сторону диванчика. Стакан расположился на журнальном столике, его тело слилось с приятной поверхностью, и письмо, оказавшись перед глазами, вновь обрело свой голос в его голове. «Вот, например, твой самый главный недостаток - это то, что ты слишком много пьешь. Готов поспорить, что даже сейчас ты лежишь где-нибудь на диване, или сидишь за барной стойкой и пьешь свой любимый виски» Усок нахмурился, но решил, что это, должно быть, просто совпадение, но, похоже, что автор письма и правда его хорошо знает. «Ха-ха, я шучу, конечно же! У всех нас есть недостатки, но у тебя гораздо больше достоинств. Ты такой эфемерно красивый, отстраненный и закрытый ото всех, что создает столь особую атмосферу вокруг тебя, которую я, наверное, никогда не решусь нарушить. Я не знаю, честно говоря, почему я все еще пишу это. Почему я надеюсь на что-то, хотя, я уверен на сто процентов, что я не рискну подписать это подобие нормального признания в любви своим именем. Но подписаться все же нужно, иначе будет невежливо. А я знаю, как ты ненавидишь хамов. Не сердись на меня за то, что я использую прозвище вместо имени. Желаю тебе приятного вечера с твоим виски :) С любовью, Вэй» Гром за окном. Шуршание письма. Стакан, опустившийся на стол. Ну и что это сейчас было? Усок не до конца верит своему восприятию реальности и снова берет письмо в руки, чтобы перечитать его еще раз, а затем и еще раз. Короткое рукописно-печатное скомканное нечто, и это должно было его как-то впечатлить? Что ж, не впечатлило. Он со вздохом поднимается на ноги, чтобы проследовать до мусорной корзины и отправить эту писанину туда, где ей самое место, но, уже подойдя к корзине, он по какой-то причине не решается. Его прекрасное лицо приобретает столь сложное и запутавшееся выражение, что со стороны можно было подумать, будто Усок сейчас принимает решение, которое повлияет на всю его оставшуюся жизнь. Вот так, стоя перед мусорной корзиной. В его груди поселяется некое тянущее чувство… стыда? Нет, просто легкого сомнения... Так ведь? Усок никогда не церемонился с людьми, которые признаются ему в любви. Считал, что это глупо и нетактично – давать им надежду, и поэтому всегда отшивал их в как можно более жесткой, но негрубой форме. Так почему же сейчас он сомневается в том, выбросить ли ему это чертово письмо? Ладно. Стоя, окутанный нежным светом от ламп, он приходит к какому-то внутреннему согласию с самим собой и решает, что от того, выбросит он это письмо или нет, ничего толком не изменится, ведь его автор все равно об этом не узнает. Он снова смотрит на него, вертит в руке, словно дает окончательную оценку, а затем возвращается к барной стойке, чтобы забрать оттуда конверт, в котором это письмо пришло. Он пользуется моментом, чтобы присесть за стол и рассмотреть конверт повнимательнее. Сверху и снизу, слева и справа, это просто кусок белой картонной бумаги, подписанный черной ручкой. Тут же до него доходит, что, в отличие от самого письма, подпись на конверте, кажется, действительно сделана от руки. Наверное, это и есть почерк его «тайного воздыхателя» (он снова коротко усмехается от собственных мыслей). Что ж, это действительно стоит того, чтобы оставить про запас, ведь мало ли, вдруг он окажется каким-нибудь сталкером. Маловероятно, конечно же, но так у Усока хотя бы будут улики против него. С другой стороны, размышляет Усок, будь он сталкером, он бы точно не стал ничего подписывать самостоятельно. Так что, если этот парень – сталкер, то почерк наверняка не его, а если просто влюбленный идиот, то, может, и его. Он слегка трясет головой, словно пытаясь выбросить из нее ненужные мысли, и отодвигает указательным пальцем правой руки уголок конверта, чтобы поместить письмо обратно, туда, откуда оно родилось в его мир, но в последний момент он замечает, что в конверте лежит что-то еще. Он мгновенно откладывает письмо, оставляя его прямо на своем ноутбуке, и с любопытством заглядывает в конверт, раздвигая его двумя пальцами для лучшего обзора. И в итоге выуживает оттуда кусочек бумаги. Кусочек. мать его. бумаги. Усок закатывает глаза и думает, что это начинает походить на какую-то злую шутку. Причем смеется здесь сам Усок над самим же собой. Этот кусок бумаги при ближайшем рассмотрении не представляет собой ничего особенного, и парень мысленно отвешивает себе пощечину за то, что уже успел напридумывать себе сказку со сталкером и жертвой в главных ролях. Словно желая покончить со всем этим как можно скорее, он, наконец, объединяет две части этого бумажного террора в одну, лениво семенит к своей прикроватной тумбочке и убирает его в нижний ящик, которым никогда не используется. С глаз долой – из сердца вон. Спать и хочется, и одновременно не хочется, и Усок снова падает на диван, нехотя включая телевизор, даже не потрудившись пощелкать каналы в поисках чего-то интересного. Он попадает на какой-то концерт классической музыки, и под яркие, красивые, но такие скучные мелодии его день медленно начинает подходить к концу… … Следующим утром он просыпается от первого же будильника. Телефон, крайне противно вибрируя на стеклянной поверхности журнального столика, весьма красноречиво сообщает владельцу, что ему пора вставать, если он хочет провести это утро спокойно, а не как вчера. Но, как только Усок тянется, чтобы отключить звук, он понимает, что проснулся, скорее всего, даже не из-за него, а от дикой боли в спине и шее. Он со стоном пытается поерзать на месте, чтобы хоть как-то уменьшить свои страдания, и в который раз напоминает себе, что в двадцать семь лет засыпать на диванах в неестественных позах уже нельзя. Особенно, если завтра на работу. А затем начинается утренняя рутина. Душ, выбор между белой и белой рубашкой, воображаемый завтрак, поиск ключей, и, наконец, торжественный момент выхода наружу. Каждый раз, ступая за порог своей небольшой квартирки, Усок словно преображается: расправляет плечи, его лицо принимает возвышенно-спокойное выражение, а его походка становится плавной и даже немного соблазнительной. Усок любит играть на публику. Первым делом, он, конечно же, направляется в сторону кофейни. Идти до нее минут десять-пятнадцать максимум, но Усок уверен, что сегодня его дорога займет гораздо меньше времени, потому что пить хочется просто неимоверно. Он идет, словно проносит себя, мимо улиц, толпы, шума, сквозь суету и быстротечность жизни, его мысли то несутся впереди него, будто развеселая собачка, то плетутся сзади, увлекаясь каким-нибудь плохо лежащим камнем. Звон колокольчика на двери кофейни приводит его в чувство, и он возвращается в реальность, отдавая своим мыслям команду «служить». В кофейне человек пять, сидят за столами да ждут заказов у барной стойки. Он подходит ближе к ожидающим, и тут, откуда-то из глубин подсобки выплывает фигура, которую Усок никак не ожидал здесь сегодня увидеть. - Добро пожаловать к нам, - говорит ему фигура, улыбаясь столь яркой улыбкой, от которой даже глаза начинают блестеть по-иному - рад Вас снова видеть. Эта фраза, брошенная, казалось бы, вскользь, все же вызывает некое волнение в душе Усока. Ему приятно осознавать, что Джинхек помнит его, что он для него – кто-то. Кто-то абсолютно конкретный, а не просто очередной «какой-то» клиент. - Лавандовый лимонад с собой, пожалуйста, - он делает заказ с легкой полуулыбкой и поджимает губы, пытаясь выудить из своей сумки кошелек. - Будет сделано, с вас три тысячи вон. Тот стоит за кассой и весь словно светится от счастья, и Усок невольно задумывается, каково было бы ощущать себя, если бы кто-нибудь (не обязательно Джинхек) вот так одаривал его своими эмоциями просто потому что. Он вздыхает, понимая, что сегодня его тянет на какой-то бред, быстренько достает купюры и расплачивается. Его приглашают подождать заказ, и, присаживаясь за столик прямо напротив места, где происходит вся кофейная магия, он отстраненно наблюдает за тем, как люди уходят, разбирают свои заказы, и он остается здесь наедине с главным магом. - Ваш лимонад готов, рад был для вас стараться! – сообщает Джинхек, продолжая улыбаться и смотря прямо на него. Лучи утреннего солнца красиво заливают все небольшое пространство помещения, создавая великолепный эффект игры света с тенями, и делая все вокруг в два раза более атмосферным. Внутри тихо, лишь очень отдаленно с улицы доносятся какие-то звуки, многие из которых разбиваются о фасад кафе прежде, чем успевают достигнуть слуха его посетителей. Джинхек не отходит от стойки, как он обычно делает, чтобы продолжить заниматься своими магическими обязанностями, а продолжает стоять на месте, словно желая отдать напиток Усоку лично. И он не знает, что именно повлияло на него в тот момент: тишина и уют кафе, бодрое утро или же вчерашнее письмо, - но он, совершенно внезапно для себя, заговаривает с ним. - Мне казалось, что сегодня не Ваша смена. Поменялись с кем-то? И, словно ничего особенного не произошло, Усок берет свой напиток, обхватывает губами соломинку и делает первый глоток, такой сладкий и освежающий, выглядя при этом крайне соблазнительно. Он и сам не понимает, что творит в данный момент. - Да-а-а, - тянется ему в ответ, - приходится подменять, у нас все внезапно заболели, так что я тут буду по-видимому еще неделю без выходных. Джинхек вздыхает, отводя руку за голову, но его неисчезающая улыбка выдает то, что он не сильно возражает против сложившейся ситуации. - Там, на самом деле, целая история, - продолжает он, к большому удивлению и к великой радости Усока, - но Вы, наверное, торопитесь, как и всегда. Интонация, с которой он произносит последнюю фразу, достойна, по мнению Усока, почетного первого места на пьедестале интонаций, и… да, он признает, что окончательно сходит с ума сегодня утром. В ней и сожаление, и оттенок насмешки, и просьба, и намек на продолжение. А у Усока – колючее желание подыграть ему. - Как ни странно, не сегодня, - Усок смотрит на свои часы скорее для галочки, нежели чем с целью узнать время, - если это, конечно, не был тонкий намек, чтобы избавиться от меня. Эти слова как будто бы ударяют Джинхека под дых, внезапно и больно, и он сразу же словно сжимается на несколько сантиметров и испуганно смотрит на Усока. - Нет, что Вы, я бы никогда… А Усок в ответ просто смеется. Чуть сгибается, прикрывая рот рукой, и смотрит так по-дьявольски хитро и развратно. - Я же шучу просто. Джинхек пару секунд просто смотрит на него как-то нечитаемо, но затем расслабляется, и уже собирается ответить этому маленькому провокатору, как откуда-то сзади раздается звон того самого колокольчика, в кафе заходит парочка, и ему приходится приветствовать новых посетителей. Пока те переговариваются между собой, выбирая кофе, Джинхек глядит на Усока извиняющимся взглядом и шепчет несмелое «в другой раз?». Усок только кивает ему в ответ, и уже думает уходить, но тут в его голову приходит шальная мысль. Безусловно, он уже преодолел все свои возможные лимиты и ограничения на безрассудные действия на сегодня, но он просто не может сейчас остановиться. Словно бы дьявол с его левого плеча завладел его рассудком и подчинил себе его тело на несколько часов. Ну и кто, в итоге, Усок такой, чтобы сопротивляться самому дьяволу? Он подходит к небольшой стойке с расходниками, берет оттуда салфетку, тратит еще секунд двадцать на то, чтобы отыскать в своей сумке ручку (в очередной раз обещая себе там прибраться), собирается с мыслями и пишет послание: «Ставлю 5000 на то, что твои коллеги в итоге просто захотели устроить себе «медовую» неделю. ㅋㅋㅋ Зайду завтра за ответом~~~» Он критически осматривает свое послание и думает, что сегодня в него точно вселился бес. Ну кто так пишет? Ладно, хотя бы весело получилось. Однако, в тот момент, когда он собирается уже вернуться к барной стойке, чтобы передать записку, этот посланник черта на полставки останавливается и дописывает на салфетке: «Ким Усок». Ведь ему никогда не предоставлялось возможности назвать Джинхеку свое имя. Он оставляет салфетку рядом с кассой, привлекая внимание Джинхека коротким «Возьмите!», и с гордостью отправляется далее навстречу делам дня сегодняшнего. Оставшаяся дорога до работы не представляет собой ничего необычного: он добирается до школы, быстренько добегает до учительской, чтобы скинуть ненужные вещи, здоровается с коллегами и убегает в свой класс на первый урок. Он… любит свою работу, конечно же. Однако, как и у любой профессии, у нее есть свои плюсы и минусы. В иные дни Усок думает, что минусов у нее больше, а иногда, что все же поровну с плюсами. Осматривая внимательно свой класс, он вздыхает, понимая, что не особо готовился к сегодняшнему дню, и потому придется импровизировать. Он знает, что его дети любят больше всего именно те уроки, которые он ведет от души, когда он разговаривает с ними на отвлеченные темы, пусть даже в этом возрасте они и не способны понять всей глубины тех или иных проблем. Но такие уроки, как бы дети их не любили, оставляют его на целый день с такой разрывающей, ноющей болью в душе, так что он старается проводить их как можно реже. Благо, в последний момент он вспоминает про контрольную, которую обещал дать им еще в конце позапрошлого урока, но тогда в школе сломался принтер, и он решил, что это тот самый знак, которая вселенная подает злобным учителям, чтобы те прекратили свои пытки. Что ж, знак знаком, а отложенную казнь придется возобновлять сегодня. Урок за уроком он проводит тесты, рассказывает новые темы и повторяет старые, в общем, занимается своей обычной, очень ему привычной работой. И Усок уже было думает, что этот спокойный и размеренный день не сможет нарушить абсолютно ничего. Сидя за столом в учительской после занятий, он заполняет журналы, попивая чай из своей огромной «офисной» кружки. Атмосфера вокруг поддерживается рабочая, но коллеги то и дело над чем-то смеются и чему-то удивляются. Это ни на секунду его не беспокоит, и он в очередной раз думает, что ему действительно повезло с коллективом, пока в комнату не заходит тот-самый-Ким-Чонвон, наверное, самый раздражающий элемент во всей его жизни. Тот подсаживается к нему, и начинает о чем-то болтать, как обычно. Усок слушает его вполуха, продолжая заниматься своими делами. Он уже давно вывел для себя формулу поведения с этим мужчиной: просто иногда кивай и поддакивай в ответ на его «Не так ли?», и живи себе спокойно, насколько это вообще возможно. Усок глубоко вздыхает, понимая, что за окном резко посерело. Видимо, снова будет дождь. Чонвон-сонбэ продолжает рассказывать о своих приключениях вчера в супермаркете. Он вынужден признать, что у его коллеги все же потрясающее чувство юмора, и он настоящий мастер рассказывать истории. Усок ничуть не удивится, если однажды узнает, что тот по вечерам сидит себе в своей квартирке (точно так же, как и Усок в своей) и пишет романы. Усок откладывает последнюю на сегодня тетрадь, которую он должен был проверить, и поворачивается на полкорпуса к Чонвону-сонбэ, продолжая слушать его историю. У него очень яркая и выразительная мимика, он подкрепляет особые моменты в своем рассказе жестами, но они очень сдержанные и уместные. Он не до конца понимает, почему чувствует такое раздражение к своему старшему коллеге. У них разница в десять лет, Чонвон-сонбэ выше его на голову, он очень мил и обходителен. Возможно, именно поэтому он так надоедает. Этой своей показной идеальностью. Ведь Усок проверил на собственной шкуре то, что идеальных людей на самом деле не бывает. И поэтому он продолжает вежливо поддакивать на историю Чонвона, а сам достает свой ежедневник, чтобы записать туда итоги сегодняшнего дня, и распланировать следующий. И в этот момент он замечает странное. Открыв блокнот с помощью тканевой закладки на нужной странице, Усок обнаруживает, что у нее оборван уголок. Поначалу это удивляет и обескураживает его, ведь он никогда не отрывает ни страниц, ни тем более кусочков от страниц из своего ежедневника. Но затем он вспоминает. Он вспоминает письмо. Он вспоминает, что в том чертовом конверте, который он убрал в чертов нижний ящик своей чертовой прикроватной тумбочки лежал кусочек чертовой бумаги, который вывел его из себя к чертовой матери. И он очень хочет сейчас ошибаться. - Сонбэ, извините, я вспомнил кое-что важное, мне нужно идти, - бросает он своему собеседнику, и начинает спешно собираться, скидывая все подряд в свою многострадальную сумку. - А, ну, конечно… бегите. Надеюсь, Вы взяли с собой зонт, сегодня явно будет дождь. -Что?.. А, да… да, взял. Спасибо вам, до свидания. Усоку было глубоко и сильно наплевать, что буквально весь коллектив провожал его странными взглядами. Впрочем, это сейчас было последнее, о чем стоило волноваться, ведь его уже и так давно считают странным и высокомерным, хоть и не говорят об этом в глаза. Он устремился вдоль по коридорам, что выглядело для него как один большой забег по лабиринту минотавра, из которого нет выхода, и где все похоже между собой, словно было выполнено с помощью огромной копировальной машины. Его слегка потряхивает, а где-то в груди поселяется ноющее чувство уже даже не просто плохого предчувствия, а откровенной паники. Выбежав из двери, еле-еле успев перепрыгнуть порог (ему сейчас еще только не хватало упасть для полного счастья) он рванул на автобусную остановку, спустя какое-то время переходя на быстрый шаг, потому что его организм никогда не выдерживал длительных забегов. Он толком не понимал, почему он так волнуется, ведь ничего страшного еще не произошло, и даже не было особо отчетливых намеков на то, что может случиться именно самый худший сценарий. Но при этом он все прекрасно понимал. «Почему именно сейчас?» - эта мысль, оформившись в его сознании, начала преследовать его, словно тень в очень солнечную погоду, и как бы он ни пытался от нее избавиться, это не помогало. Ни музыка, ни кусание губ, ни заламывание пальцев, ни шум автобуса, ни жара, ни толпа, ни локоть в его спину, ничего не помогало. До дома оставалось минут семь езды, и Усок убеждал себя, что ему нужно просто это перетерпеть, как сильную головную боль. А потом он приедет домой, поймет, что кусочек бумаги не подходит, и все встанет на свои места. Он успокоится, сделает себе кофе (или нальет виски) и продолжит свой день как ни в чем не бывало. Либо же нет. Все на самом деле было вот так просто. В какой-то момент он словно бы выгорает до конца, и его лицо приобретает спокойное, почти мертвое выражение, и таким образом он доходит до своей квартиры, преодолевая последние препятствия в виде выхода из автобуса, пути до дома, подъема на второй этаж и всех прочих мелких и не очень событий. Дома за ним, как обычно, захлопывается дверь, отрезая его от чего бы то ни было, что осталось за ней. Он, как обычно, вздыхает, но на этот раз уже не от облегчения, не от того факта, что он наконец-то мог сбросить свою уличную маску. Его вздох был с оттенком отчаяния и сбившегося от длительного работа-домового марафона. Он скинул на пол сумку, но затем, словно очнувшись от наваждения, присел на пол рядом с ней, и вытряхнул все ее содержимое наружу. Ему было абсолютно плевать, что станет с его документами, что станет с тетрадками учеников и с его ноутбуком. Все его карандаши и ручки разлетелись в разные стороны, а одна (он точно заметил) вообще укатилась куда-то под комод. Усок горько усмехнулся, вспоминая, как буквально сегодня утром в который раз пообещал себе прибраться у себя в сумке. Он взял свой ежедневник, который валялся посреди бумажной лужи на полу, весь словно изогнутый и скрюченный, и направился прямо к своей прикроватной тумбочке, ныне обители злобного письма. Он вновь опустился на колени, которые уже порядком ныли из-за крайне странных действий его владельца, быстрым движением руки выдвинул нижний ящик, достал конверт и извлек оттуда причину его нервного срыва. И в момент, когда он подносил клочок бумаги к странице его ежедневника, его руки тряслись, будто он был хронически болен, а осознание всей ситуации подарило ему одновременно спокойствие и некое новое едва зарождающиеся чувство страха. В следующее мгновение через его дверь упало второе письмо.