Сердце матери

— Правило первое, — пробормотала женщина, делая первый неловкий шаг в комнату, — никогда не забывать, где лежат инструменты. А они лежат на кухне. И всегда там лежали. Мог бы вспомнить и раньше. Она вскинула устройство на уровень глаз, заложила внутрь новый гвоздь и выстрелила ещё раз. На этот раз — в алчную, широко распахнутую тёмную пасть. Вопль стал невыносимым. Чёрные ошмётки таяли, смазывались, истлевали. Капали на землю бессильной жижей, превращаясь в застывшие мазутные капли. Тварь на потолке издыхала — и, поверженная, пыталась нанести последний отчаянный удар. Один из ошмётков рванулся было в сторону Марины, ударился о её светлую блузку — и рассыпался на мелкие чёрные капли, которые растаяли в воздухе, не долетев до пола. — Не выйдет, — она качнула головой и грустно усмехнулась, на миг неуловимо напомнив своего сына. — Я уже умерла. Двух раз не бывает ведь, да? И выпустила третий, последний гвоздь прямо в один из широко распахнутых глаз существа. Словно заворожённая, Оля следила за тем, как корчится на потолке обезвреженная тварь, как тают, обращаясь в ничто, уродливые чёрные отростки. Как скукоживается и захлопывается пасть, не в силах втянуть в себя обезображенный, пригвождённый к стене язык. Теперь она будет видеть такое постоянно. И это был её собственный выбор. Оля очнулась, лишь когда Марина выронила гвоздомёт и тот с оглушительным грохотом упал на паркет. Мать качнулась, как травинка на ветру — и опустилась на колени. Нет: на руки вовремя подоспевшего Женьки. — Поверить не могу, — пробормотал он, глядя на женщину, как на ожившее чудо. — Ты… ты живая? — Правило второе, — Марина приподняла руку и легко щёлкнула сына по носу. — Не верь. Не верь тому, что видишь. Ты же как-то дожил до своих лет, верно? Должен уже знать… — Но как ты… — Тише-тише, — та улыбнулась, снова став до боли похожей на Женьку — то ли тонкими чертами лица, то ли странными, слишком светлыми серыми глазами. — Боже, как ты вырос… забавно, Димка всегда говорил, что ты моя копия, а ты стал похожим на него. Только глаза мои… — Но вы и правда похожи, — вмешалась Оля сбоку. Ей вдруг стало ужасно неловко, как будто она подсматривает в замочную скважину: воссоединение Женьки с матерью казалось глубоко личным делом, на которое негоже глядеть посторонним. — О… это та девушка. Марина, до того безвольно висевшая на руках Женьки, приподнялась и медленно села. Окинула Олю взглядом — настоящим, живым, а не тем, что тогда, во время чаепития. Почти таким же оценивающим, но не холодным и злым, а тёплым, почти радостным. — Я Оля, — пробормотала Оля, чувствуя себя невероятно глупо. — Да. Я знаю. — Марина кивнула. — Ты очень смелая. И добрая. Я всё видела, когда смотрела его глазами, всё до последней минуты. — Его глазами? — переспросил Женька. Мать снова рассеянно улыбнулась. — Ох, до чего же вы все неопытные ещё… его глазами, конечно. И пока пили чай, и пока пытались скормить мне этот отравленный кекс. Чья это была идея? — Моя, — сконфуженно призналась Оля. Уши горели. Появление настоящей Марины изменило всё, и теперь недавнее решение отравить Женькину мать казалось не просто глупым — циничным и жестоким. Она была готова к любой реакции — но не к той, что последовала. — Молодец, — Марина кивнула. — Женя, держись её, у неё хорошая смекалка. То, что ты сказал тогда… она ведь на самом деле пока не твоя девушка? — Пока?! — Оля и Женька выпалили это практически хором, и мать засмеялась, безумно довольная их реакцией. — Правило третье. Семьи, где у всех членов есть способность, обычно намного крепче… — Не продолжай, — перебил Женька. — Даже слышать об этом не хочу. Нет, нет, нет. Ни за что. Никаких семей. — Я тоже так говорила, — ответила Марина и поморщилась. — А потом Димка… какая жалость. Хотела бы я с ним поговорить. А в результате тебе придётся объяснять, откуда в потолке взялись гвозди. Оля машинально задрала голову вверх и уставилась на всё ещё торчавшие из штукатурки металлические штыри. Длинные, блестящие. Скрыть точно не выйдет. Стоп. Что она имела в виду — «хотела бы поговорить»?! — Ты же не… — Женька, как всегда, догадался первым. Оля перевела взгляд обратно на Марину: та улыбалась, хотя в глазах стояли слёзы. — Я же сказала. Не верь тому, что видишь. Я уже мертва. Много лет. Жизнь во мне поддерживало только это существо, а теперь, когда его нет… у меня больше ничего не осталось. — Но… но как же… На Женьку было больно смотреть. Оля никогда раньше не видела, как выглядит человек, который обрёл что-то невероятно дорогое — и тут же потерял навсегда, уже без возможности вернуть. Теперь видела. И лучше бы и дальше оставалась в неведении. — Ну-ну, чего ты, — Марина ласково провела руками по его волосам, убрала за уши непослушные пряди. — Жил же как-то без меня девять лет, верно? Вот и дальше проживёшь. Ты уже взрослый. И ты не один. — Но это неправильно! — С чего бы? Все когда-нибудь умирают. — Она вздохнула. — Я бы сама не хотела, поверь. Но мне и так не следовало возвращаться. Моё сознание должно было умереть давным-давно. — Так почему тогда… — пробормотал Женька. — Если такого не могло быть, то как… в твоей тетради про это не было. Ни слова. — Сердце матери, сынок, — туманно ответила Марина. — Только оно. — Что, этот сраный кексик? Женщина рассмеялась, запрокинув голову, и на миг Оля осознала, какой же красивой была мать Женьки раньше, до того как её судьбу перечеркнуло алчное существо. До того как она отдала свою жизнь за жизнь сына. — Кексик был волшебен, но нет, он всё же ни при чём. Глупые. Сердце матери — это не метафора. Я серьёзно. Именно оно дало мне силы снова встать на ноги… пусть и ненадолго. Но очень вовремя… вы уже были готовы сдаться. — А что нам оставалось? — тихо заметил Женька. — В окно не выпрыгнешь, в дверь тоже никак… а здесь толком ничего нет. Мать покачала головой и снова бессильно опустилась на его колени. — Правило четвёртое, малыш, — никогда не сдаваться. Я его нарушила однажды. А в результате случилось это всё. Понимаешь? Не бояться, не сдаваться. Не отчаиваться. — Что, даже, — голос одноклассника дрожал, будто он был готов расплакаться, как ребёнок, — даже сейчас? Когда ты умираешь? — Даже сейчас, — кивнула Марина. — Не отчаивайся. И не переживай слишком сильно. Знаешь… я могу сделать так, чтобы вам с папой не пришлось по мне тосковать. Это существо оставило… кое-что напоследок. Я могу сделать так, что вы не вспомните о моём существовании. Будете думать, что я так и умерла девять лет назад — это ведь почти правда. Марина прерывисто выдохнула и закрыла глаза. Женька затряс головой, хотя сейчас мать не могла его видеть. — Ни за что! Не скажу за отца, но я… ни за что! — Я тоже, — быстро добавила Оля, — не хочу забывать. Не надо. Пожалуйста. Мать засмеялась и снова приоткрыла глаза. Уже не такие яркие: помутневшие, покрывшиеся пеленой. Время уходило. Кожа на висках натянулась, высохла, как у мумии, и Марина будто разом стала лет на десять старше — впрочем, она такой и была. — А я всё-таки в вас не ошиблась. Ни в одном из вас. Ладно. Только не рассказывайте Диме… я боюсь, он не оценит, если вы ему сообщите. Про чудовищ. Про это всё. Про меня. — Мам… — позвал Женька. — Неужели и правда нет никаких шансов? — Нет, малыш. Но, знаешь… я рада, что успела ещё раз увидеть тебя, такого взрослого. И эту чудесную девушку. Оля смутилась и отвела глаза. «Чудесная»? Это она-то? Ничего толком не сделала, только испортила всё да ещё обрекла себя на постоянную опасность. Чего тут чудесного? Безрассудность? О да, она, пожалуй, и впрямь была феерической. — Эй, — окликнула её Марина, — правило четвёртое, помнишь? Ты отлично справилась. И с кексом, и со всем остальным… передай своим родителям, чтобы тобой гордились. Я бы гордилась, будь ты моей дочерью. В глазах предательски защипало, и Оля отвернулась. Настоящая Марина оказалась такой хорошей! Будь она злюкой, как Вивла, справиться было бы куда легче. И ведь даже не родственница! Почему тогда ощущается знакомой с детства? — И тобой я тоже горжусь, — мать перевела взгляд на Женьку и тепло улыбнулась. — Ты вырос ровно таким, каким я хотела бы тебя видеть. Сильным. Упрямым. Пока ещё не слишком опытным — но это пройдёт… всегда проходит. Марина потянулась было рукой к Женькиной щеке — и бессильно уронила кисть. Она угасала стремительно. Ещё минута — и в ней вовсе не останется жизни. — Изучай мою книгу, там много важного… а ты, девушка, — присматривай за ним. Если он и впрямь в меня, может случаем наворотить… такого, что не расхлебаешь. — Мам, нет, — Женька склонился над матерью, теперь уже не скрывая слёз и подступающего отчаяния, — пожалуйста! Ты… ты не можешь сейчас вот так умереть! — Я уже умерла, — напомнила Марина. — Не плачь. Я люблю тебя. И всегда буду любить. Правило пятое — я всегда буду тебя лю… Она умолкла на полуслове, не договорив. Осталась лежать на коленях сына: хрупкая, высушенная оболочка, что ещё несколько минут назад была цветущей женщиной. Нет, не была — казалась. Казалась, повторила себе Оля. Марина умерла давно. А сейчас они видели лишь призрак. Призрак, что спас их обоих, посмертно отомстив твари, что когда-то забрала его жизнь и семью. Она не решилась ничего сказать Женьке. Лишь подошла поближе и села рядом, уже привычным движением прижавшись щекой к его плечу. Ещё несколько минут они сидели в тишине и наблюдали, как медленно тает, смешиваясь с пылью, высохшее тело матери. Исчезает, рассыпается в прах. В прах, в который за девять лет оно и должно было превратиться. — Она сказала, — когда Женька наконец нарушил тишину, его голос звучал хрипло, но твёрдо, — сердце матери. И она говорила не про кекс. — Нет, — качнула головой Оля. — Совершенно точно не про кекс. — Вот, значит, как… Больше он ничего не сказал. Лишь тяжело вздохнул и ласково провёл пальцами по тонкому слою устлавшей пол серой пыли.