Неисповедимы пути

      Кроули хочет напиться.       Он хочет забыться, хочет потеряться. Чтобы никто не нашёл его, никто не достал. Ни Нижняя Канцелярия, ни Оппозиция, ни Армагеддон, ни Антихрист.       Он хочет потерять себя. И неважно где — здесь на Земле, в тёмном одиночестве Альфа Центавры или же в непроглядной ночи вечного падения. Всё это, на самом деле, больше не имеет никакого значения.       Кроули просто хочет напиться.       Его ангела, его лучшего врага и худшего друга, больше нет. Нет того робкого лучика света, освещающего тьму павшей души и делающего её чуточку лучше. Нет просто хорошего собеседника, что гонит прочь тоску и по своей воле или же неосознанно, просто потому что это так, чёрт возьми, в стиле ангелов, исцеляет старые раны, заставляя демона тянуться к свету, словно одно из многих его напуганных растений, всем существом льнущее к тёплому солнцу.       Его просто больше нет.       А Кроули просто хочет напиться.       Человеческий алкоголь не дарит желанного облегчения. Он не несёт того забытия, и Кроули разбавляет его магией. Разъедающей металл кислотной серой, что хотя бы ненадолго приглушает разъедающую его боль.       Боль, во сто крат более сильную, чем боль Падения; боль, во сто крат более сильную, чем ломающиеся крылья. Пылающие перья, превращающиеся в прах, тлеющие ненасытной, бездушной, равнодушной тьмой.       Он потерял лучшего друга.       Он потерял единственного друга.       Он потерял кого-то, кто за шесть тысячелетий успел стать кем-то большим, чем просто друг.       Он потерял кого-то, кто умудрился поселиться там, под левой грудью; занять надёжное место в тени левого лёгкого.       Он потерял кого-то, кто умудрился растревожить холодный твёрдый камень. Заставить его снова биться и чувствовать.       Он потерял кого-то, кто умудрился проникнуть слишком глубоко под кожу и укорениться в каждой клетке, прорастая в ней робкими ростками.       Кроули смеётся горько, и вино, смешанное с серой, разъедает глотку.       Он банально не успел.       «Ты не вовремя, я занят», — никогда не знаешь, какие слова станут последними, прежде чем диалог прервётся на целую вечность и чуточку больше.       Кроули совершенно точно не хотел, чтобы всё закончилось так прозаично. Но Она словно смеётся демону в лицо, и он не может не оценить жестокую шутку.       В конце концов, демоны в определённой мере тоже Божьи твари, проводники обратной стороны Творения, тёмной воли, всегда идущей по пятам за светом — неудивительно, что от Неё они взяли всё только самое худшее.       «Ты не вовремя, я занят», — ему всё же стоило наплевать на эту облезлую жабу, так же как он делал до этого — быть может, тогда его ангел был бы в безопасности. Он бы сидел сейчас рядом, и вдвоём они бы пытались что-нибудь придумать так же, как делали это много раз до этого.       Кроули кривит губы в горькой усмешке и пьёт адское пойло прямо из горла. — Для таких, как я, второго шанса не существует, верно? — он смеётся пьяно и хрипло. Смеётся обречённо и устало.       Какой во всём этом теперь смысл, если отныне его не ждёт ничего, кроме бесконечной дороги одиночества? — Я не имею права о чём-либо просить Тебя, но… Ангел-то этот второй шанс заслужил, разве нет? — он тоскливо смотрит в потолок кафе, прекрасно зная, что его пьяный бред никогда не достигнет чужих ушей.       Кроули снова пьёт и снова смеётся. Бесконечный холод вечной тьмы, дорога, что не имеет своего конца, гнетущее одиночество, что никогда не пройдёт — это ведь то, что он заслужил, не так ли? Это ведь то, что предначертано ему Непостижимым Замыслом? Это ведь его природа, его призвание, то, кто он есть на самом деле?       А мечты о свете и робкие надежды — всё это лишь мимолётные грёзы, к которым Кроули привязался слишком сильно. Сны наяву — такой, как он, не достоин ангельской благодати — пора бы уже смириться с этим.       Хотя бы перед концом света.       Кроули не прячет свою тоску — расставаться с ним оказывается нестерпимо больно. Словно отрывать куски живой плоти — адская пытка для бунтующего демона. Какая ирония. — Каждый заслуживает второй шанс, я верю в это, — Азирафель улыбается как всегда словно бы стеснительно. Полупрозрачный — мутный пьяный взгляд Кроули едва может сфокусироваться на нём, и демон икает, растерянно глядя на ангела.       На своего ангела, живого и немного развоплотившегося, но тем не менее вернувшегося к нему. — Прости меня, — Кроули, до неприличия счастливый и, похоже, такой же пьяный, глупо улыбается, сжимая в своей руке чужую призрачную руку.       Азирафель мягко смеётся, качая головой, в ответ сжимая чужие пальцы. Разве мог он в действительности бросить демона одного?       Своего демона, экспрессивного и неприлично пьяного, но тем не менее переживающего о нём?       Азирафель думает, что едва ли. А потому он неизменно возвращается, в то время как Кроули неизменно находит его в те мгновения, когда ангел более всего нуждается в демоне.       И этот раз не становится исключением.