Пленники власти

Продрогший воздух, что трепетно впитал весь тот страх обреченных подопытных кроликов доктора, метался, танцевал и заключал в свои дребезжащие объятия рядом с "Блоком 10" - излюбленным местом Йозефа Менгеле. Представьте тот ужас детей-подопытных, ибо они за версту чувствуют приближение своей смерти... Отбивающие четкий ритм, словно тиканье долговязых часов, сапоги палача были вычищены до безупречного блеска, они ослепительны, потому выказывают всю натуру своего безжалостного обладателя - стремящийся во всём быть первым, восхитительным. Форма СС была гладкой, словно пристрастный, свежий и юный лист, сорванный легкомысленно и без дум о будущем кем-либо. Доктор всегда улыбчив, каждый его не чахлый шаг его веселит, а сегодня он искрился счастьем. Нет, рыжеволосая продавщица не так запала ему в душу, врач в Аушвице каждый раз видит таких, потому и любовные чувства с каждым видением заключенных-красавиц угасают и лишаются своей могучей силы и притягательности. Дело было в том, что именно в этот день привезли тройню детишек-поляков. Они такие интересные с точки зрения науки, так похожи друг на друга, что приходится с трудом связывать имя каждого с внешностью. Тем более, вся тройня - кареглазые, а это значит, что Менгеле вновь выпала многозначительная честь превратить их ужасные карие очи в прекрасные арийские - голубые. "Катаржина, Йозеф и Александр", -так записал палач в свою облупившуюся книжку имена тройни. Дети лицезрели его задумчивость, с упоением пожевывая недавно купленные конфеты. Они такие сладкие, их вкус не сравнится ни с чем, а эти неповторимые ириски приятно липнут к зубам, оттягивая миг исчезновения радости. Потом врач резко выпрямился - и окинул странным взглядом детей. Сейчас его взор не напоминал дружелюбный и ласковый, скорее, ухищренный, что вгонял ребятишек в неопознанное волнение. Он встал со стула и бросил так хладно и пренебрежительно: -Идём. Дети словно по команде разом приподнялись и подошли к нему. В их карих глазах скиталось недоумение, ибо "дядя Менгеле" ни разу так с ними не говорил, сверкая очами, будто проворный хищник. Но они последовали за ним - слишком уж были к нему доверчивы. И тут в нос им резко ударил кислый запах, словно пожухлые листья иль гнилые яблоки, -затем, когда ближе подошли - трупной смрад, который щедро окутывал мглистый черный дым. Дети потрясенно скривились, им чужды были си будни Аушвица, ибо их Менгеле добродушно освободил от мытарств. И тут они сворачивают, и тройне открывается сущий ужас - тот самый, что лукаво скрывался за натянутой приветствием маской: истощенные женщины, что по щиколотку в мерзкой грязи поднимают тяжелые кирпичи, которые, наверное, ровно половина веса несчастных. Они укладывают их в ветхую телегу, что вот-вот провалится под грузом. Женщины не замечают никого, даже пристальные взгляды детей их не интересует. Им уже совсем не знакома человечность, сострадание, потому ждать ее не от кого и не имеет всякого смысла оборачиваться на каждого прошедшего - только надзирательница ударит плетью. И тут доктор остановился перед "Блоком 10". Он нетерпеливо окинул дверь взглядом, а потом откуда-то явился молодой немец, но отчего-то его одежда была запачкана чем-то... похожим на кровь. -Немедленно убери с операционного стола труп этого советского военнопленного - мальчика Олега. Всю кровь тщательно вытри, пусть всё блестит. Мои "кролики" не должны раньше времени пугаться, -Менгеле говорил это с неприязнью и шепотом, вспоминая сего противного мальчонку, что так и норовил откусить доктору палец. К сожалению, у него получилось только неслабо его укусить. Вышедший ассистент кивнул и поспешно удалился. -Дядя Менгеле, зачем нам сюда? -спросила робко Катаржина, и уловила согласные взгляды братьев, которые также стремились сим полюбопытствовать. Девочку пугала неизвестность, дескать, ранее все измерения доктором проводились только в его кабинете. -Проверка на наличие гриппа, -слова Менгеле были лишены всех убеждающих эмоций. Дети заметно погрузились в покой. Они доверяли дяде Менгеле, он был единственным, кто поддерживал их в тяжкое военное время, потому сразу же у них на душе проявилась гладь спокойствия... Прошла словно целая вечность, как доктор изволил распахнуть ворчащую дверь "Блока 10", пригласив услужливо туда детишек. Там неприятно пахло спиртом, что подолгу врезался в нос, заставляя ребят морщиться и прибывать в забвении от этакого смрада. Тройню вдруг что-то начало угнетать, пугая, ибо даже их излюбленный доктор стал каким-то другим. Они опасливо прижались друг к другу, словно щедро делясь иль обмениваясь страхами между собой. -Вы что такие бледные, кролики мои? -Йозеф ласково потрепал Александра по черным, как смоль, волосам, взъерошивая их. Дети слабо и наигранно улыбнулись врачу, а в мыслях то и делало, что вертелось недоумение: почему же их назвали "кроликами", а не "дорогие мои"? Затем Менгеле, словно вовсе позабыв о тройне, грациозно порхнул к громоздкому шкафу, незаметно для ребят доставая хрупкую склянку, в которой столь приятно и успокаивающе переливалась хладными цветами жидкость: поначалу она чисто голубая, как чистое небо без единого облака, потом - сине-бирюзовая, подобно бьющимся морским волнам о борт скитающегося корабля. Доктор сжал ампулу в пальцах и, холено взяв шприц, трепетно набрал содержимое в него. К несчастью, проделать сие, скрыв от любопытных ребячьих глаз, не получилось, а детей взгляд заметался, как в предсмертной агонии, остановившись на двери. Сейчас их одной невинной мечтой было поскорее сбежать из этого проклятого места, пусть даже их преградой станет непроходимая петляющая дорога, но вот эсэсовцы, увидев бы такое безобразие, сразу же приведут за шкирку этих бесстрашных. Он аккуратно отложил шприц в сторону, шагнув к дотошно вычищенному операционному столу. Немец окинул его каким-то сожалеющим взором, а потом всё-таки обратил внимание на детей, которые словно отлучились от этого страшного мира, потупившись. -Александр, подойди-ка ко мне, -Менгеле вернул ребят в реальность, заставив их вздрогнуть. Он вновь натянул на себя неповинную улыбку, обнажив широкую расщелину между передними белоснежными зубами. Однако мальчик отчаянно помотал головой: даже если жидкость была чарующе прекрасна, всё равно не следует поддаваться обманам искушения. К его руке прижалась взбудораженная ходом событий Катаржина, её дрожь набегала на него, согревая защитой: она ни за что не отпустит любимого братика. -Ну же, дорогой, подойди к дяде Менгеле, -Йозеф заметно лишался терпения, нервно перебирая длинными паучьими пальцами. Его безупречная улыбка подергивалась, иногда, но незаметно, мог проскользнуть устрашающий оскал. Ребенок не двинулся с места, не сделав ни единого излишнего вздоха, вместо этого прижав к себе сестрёнку. Его окончательно покинуло ощущение доверия к доктору, опустошив приливы надежды. -Komm jetzt her, Untermensch! -рассерженно рявкнул Менгеле, отчего сию же секунду, укоряв себя, прокашлялся. Однако мальчик сразу же доковылял до него беспрекословно, сделав над собой тяжкое усилие вырваться из цепких объятий Катаржины. Он боялся и презирал крики, потому старался потакать. -Дядя Менгеле, зачем вам наш братик?!-едва сдерживая порывы истерического вопля, пролепетала девочка. Ее запугивала мысль о чем-то ужасном: та дума, ужас которой будет хитро поджидать до самого последнего мига, а затем проявится, наполненная мощью. -Сабин, подойди сюда! -вместо ответа доктор окликнул свою ассистентку, незаметно потирая руки. Вмиг порхнула в операционную уж очень изящная женщина: длинные прямые белые волосы, синие насыщенные глаза, пухлые губы, на которых распласталась алый цвет кровавых роз. Ей не понадобилось даже зазря вымолвленного слова, как она по одному лишь взгляду врача грубо и небрежно взяла Йозефа и Катаржину, уводя в неизвестность. Дети пылко, но неуверенно сопротивлялись, дергаясь, ими двигала та обида, что не тлеется от разочарования, а пускает свои сноровистые корни. Им никогда на пути не вставало это ненавистное равнодушие, потому ребятам оставалось только дивиться ничего не выражающему лицу этой женщины, забредая с ней в соседний кабинет... *** Менгеле облегченно выдохнул: теперь ни непокорства, ни мерзкие звенящие детские вопли Катаржины ему не помешают. Его лицо выражало такое довольство, что на него было противно смотреть, но тут же оно исчезло: -Раздевайся. Побыстрее только. -П-полностью? -щупло спросил Александр, с надеждой в глазах глядя на Йозефа, надеясь, что это лишь нелепая шутка. -Донага. Мальчик, сдерживая протяжные всхлипы, начал стягивать с себя одежду: медленно, оттягивая миг своей участи. Спустя лишь пару минут ребёнок сжимался от стеснения, прикрывая гениталии. От неожиданности такого хода действий он сам не верил, что это сделал, ибо, когда моменты снуют с бешеной скоростью , уже не понимаешь: ты ли это сотворил? Доктор мгновенно укладывает мальчика на операционный стол, что отдаёт раздражающим хладом; он окутывает всё тело, заставляя судорожно дёргаться. Затем мужчина крепко прижимает рукой плоский живот несчастной жертвы, второй - медленно, словно от услады, подводит к очам Александра шприц. Сейчас острая игла еще пуще блестит и переливается, причудившись "кролику" еще больше, чем раньше. Но остриё не вонзилось в глаз, вместо сего выпустило крохотную каплю бирюзовой жидкости, врезавшись в зрительный орган. Она ловко осела на нём, пропитывая каждую клетку. В кабинете раздался оглушительный вопль. Александр извивался как змея, морща нос и вопя: -Где твои человеческие чувства?! Хватит! -Он визжал и вырывался, выжимая без исступления все оставшиеся силы, содрогаясь всею душой от этакого немыслимого смирения с реальностью. И тут пред мальчиком возвысилась мглистая черная пелена. Александр больше ничего не видел, однако умолял судьбу, дабы это было лишь предрассветным, смутным сном, и ему вновь откроются благолепия враждующего мира. Боль заполняла, можно даже вообразить, что она заменила ему всё, оставив на произвол будущего. Но ничего волшебного так и не произошло. Только боль пуще пульсировала, отчего мальчик всякий раз вскидывал голову. Он хотел притупить боль воспоминаниями о близких, да что уж там - припоминалась одна лишь скорбь: мать отправили в газовую камеру, отца сейчас пытают в гестапо, а брата старшего депортировалм в Дахау, где он, конечно, уже мертв... Однако его вдруг - ослепшего и бледного - подняли крепкие мужские руки, сопровождая действия хриплыми и резкими голосами. Это оказались пришедшие по зову Менгеле эсэсовцы, что подгоняли несчастного ребенка и грубостью, и сильными ударами. Вмиг они вывели его из операционной, закинув на плечо, и куда-то устремленно зашагали, где пахло гарью... -Черт, опять не удалось, -вздохнул доктор, промывая шприц в спирте. -Надо было его в других целях использовать. -Он краем глаза заметил, как Александра уже загнали в газовую камеру, делая пометки в поблекшей медицинской книжке. -Например, искусственным путем вызвать ожоги на теле, а потом попробовать их залечить , поместив его в специальную ванну. Однако не всё ведь потеряно - Катаржина и Йозеф пока живы и, кажется сгодятся для эксперимента с половым актом сестры и брата...-Потом Менгеле поблуждал в раздумьях, а затем утомлённо крикнул: -Сабин, приведи сюда остальных! На этот раз детей буквально протолкнули в дверь, ибо они всем и силами старались не поддаваться. Заодно всё сопровождалось пронзительными до звона в ушах визгами и шумом побоев. Ребята уставились на доктора затуманенными от ярости и разочарования глазами, и их губы разом зашевелились: -Где наш брат? Что вы с ним сдела… -Не успели дети договорить, как внезапно Сабин дёрнула Катаржину за длинную черную косу, всем своим видом внушая жгучую ненависть к этим близнецам. -Нет-нет, дорогая, всё отлично, -Менгеле ласково кивнул головой, давая женщине знак удалиться. Затем он обошел детей и как-то лукаво, словно впрямь его будоражил их ответ, поинтересовался: -Вы знаете, как появляются на свет дети? Йозеф и Катаржина пылко закивали, ибо они покажут свои познания: -Да. Папа целует маму, а на следующий день мамочка узнаёт, что беременна. -И вы правда считаете, что ребёнок появляется за счет родительского поцелуя? -Менгеле посетило разочарование, это было заметно на его унылом лице. Дети благоговейно кивнули, гордясь своими знаниями. -Что ж, вынужден вас огорчить, ведь дело совсем не в поцелуях, -огонёк нетерпеливости перестал меркнуть в глазах врача, вновь возгораясь вкушением будущего. - Есть детородные органы, которые в воссоединении создают эмбрион. Сперматозоид попадает в матку, потому и получается зачатие. Дети поняли, о чём доктор им говорит, однако промолчали, начав краснеть от неожиданной истины. -И я хочу, -продолжил как ни в чём не бывало Менгеле, -чтобы вы зачали ребёнка.Потому сейчас же оба раздевайтесь, -его тон отдалённо уже не напоминал любезный, выглядев как суровый приказ. Девочка пораженно приблизилась к брату, до сих пор не привыкшая к такому странному череду событий. Она помнила, как говорила матери, что назовет свою дочь Каролиной, как будет счастлива ее будущая семья... Но, видимо, судьба уготовила иное... Но Катаржина и Йозеф отчего-то послушно сняли оставшуюся одежду и аккуратно, как бы желая поскорее не встречаться с участью, сложили её. Менгеле тщедушно побарабанил пальцами по столу, приказав близнецам туда лечь. -Не переживай, тебе должно понравиться, -заверил немец девочку успокаивающим, глубоким до дрожи голосом. Сейчас будет очень уж излишним ее сопротивление, потому можно и неистово выплясывать, внушая поддержку. Затем мужчина отошел еще на некое расстояние, прикрыв ладонью глаза, дабы не смущать детей... Катаржина неуверенно и с окоченением распласталась на операцинном столе, раздвинув худенькие ножки, что еще недавно были такими мягкими и изнеженными, а сейчас покрыты ощурившимися мурашками. Ее сковал страх, исподтишка подчинение, что она даже не догадалась сбежать, пока доктор на них не смотрит. Ее брат навис над ней, искрясь неугасаемым сожалением, гладя изведенную сестру. Потом, подведя инструмент, вонзил его в девочку, даже не думаю, что боль окончательно затмит ту... В операционной вновь раздался визг. Такой пронзительный, звонкий и продолговатый, что отголос его поневоле отдавался в ушах всех. Девочка продолжала орать, истекав потоками крови, боль разрывала ее на мелкие тлеющие кусочки, а сердце... Оно стало бешеным, колотив о ребра так, словно стремится их проломить и вырваться на свободу. -Йозеф, остановись, мне больно! -Катаржина отчаянно хрипела, цвет ее лица постепенно приобретал оттенок покойного... И вдруг она, испустив последний и взмывающий возглас, замолчала. Сердце в трепете остановилось, замерев вовеки. Только лишь кровь вытекала из влагалища, но как-то неохотно, словно вот-вот проскочит последний поток... Колени ослабли, разогнувшись. Теперь всё тело девочки было белое, подобно чистому снегу, а глаза вмиг остекленели, будто сейчас лопнут, обернувшись вольными осколками. -Дядя Менгеле, она не дышит, -Йозеф запаниковал, начав теребить сестру за щеку, молвя ее имя. Доктор убрал ладонь с лица, окинув разочарованным взглядом ребят. Потом, мысленно презирая свою глупость, ибо ей-то только 10 было, подошел к мертвой Катаржине и, легко и победоносно прикоснувшись к леденящей коже, выдохнул: такое долгожданное сокровище даром загубили... -Иди обратно в барак, -Менгеле кинул ему одежду, словно так и выжидал, пока мальчик наконец-то исчезнет из этого места. -Так что с моей сестрой?! Она умерла?! -У Йозефа прорвались потоки слёз едкой горечи. -Думаю, да. А сейчас уходи. Ребенок неверящим взглядом впился в мужчину. Такие события пробуждали в нём желания стать нелюдимым, стать кем-то другим и не такии горюющим. Однако с усердной спешкой выбежал, смахивая безбрежные слезы... -Надо будет провести вскрытие и взглянуть на изменения внутри после полового акта... -Менгеле задумчиво полоснул сосок Катаржины скальпелем, ухмыльнувшись навстречу алой струйке крови...