20 сентября 2019 года
Перелёт с пересадкой очень выматывает. Из Лиона с командой в Питер, а потом первым же самолётом в Москву. Это не самое долгое путешествие в его жизни, но кажется, что оно вытянуло все силы. За время полёта он так и не смог поспать. До этого была тяжёлая игра. Ничья с Лионом, с одной стороны, ободряла набранными очками, с другой, вызывала досаду — они вполне могли выиграть. Но нервировало Дзюбу совсем другое. Он так ждал выхода Саши на свободу, но не смог присутствовать. Девятнадцатого сентября, прямо за сутки до игры Зенита в Лиге Чемпионов, Сашу Кокорина выпустили из тюрьмы по условно-досрочному. В ней он провёл два месяца, а, вместе с СИЗО, в неволе — почти одиннадцать месяцев. Одиннадцать месяцев боли и тоски для его близких. Одиннадцать месяцев ощущения непроходящей потери для Артёма. И, естественно, из-за плотного графика, как назло, Дзюба не смог его встретить. Тёма осоловело моргает, оглядывается по сторонам, потом сверяется с данными GPS на телефоне, пытаясь сообразить, где его ждёт такси, перекидывает рюкзак через плечо и следует к мигающему фарами жёлтому автомобилю с соответствующим его заказу номером. Он садится на заднее сиденье, пытаясь поместить свои длинные ноги в узком пространстве салона, и набирает СМС Даше. Короткое «я прилетел, еду к вам» остаётся без ответа. Тёма и не ждёт. Он созванивался только с Дашей, получив у неё разрешение приехать, так и не решившись позвонить на старый номер Сани. Внутри, где-то под ложечкой, сворачивается колкое чувство тревоги, и Тёма качает головой, вспоминая все вчерашние кричащие заголовки о выходе Саши. Вспоминает, как активно обсуждался «наезд» его отчимом на одного из отчаянных журналистов, который бросился под колеса машины с одной лишь целью — получить заветную крупицу информации, чтобы потом слепить из неё очередную желтуху. От прочтения всего этого во рту становится кисло-горько, как будто ты только что опорожнил желудок. «Журнашлюхи» — проскальзывает у Дзюбы в голове излюбленное Сашей название представителей одной из древнейших профессий, и Тёма морщится, представляя, что может его ждать перед квартирой Сани, если вся эта желтуха там собралась. Что, если его увидят приехавшим в Москву? Приехавшим не к себе домой, к родителям, а так, сразу после матча прямо в форме «Зенита» лишь с накинутой сверху тёмной курткой, в день освобождения скандального футболиста-«уголовника» к тому в квартиру. Ведь Тёма сейчас капитан сборной, её честь и совесть. Черчесов не переставая, после того, как Саню задержали, повторял ему: «Не вмешивайся, молчи, ничего не комментируй. Твоё дело — играть и защищать честь страны». И что сейчас делает Артём? Чью честь он защищает? Ему бы подождать, когда шумиха уляжется, когда Саня вернётся в «Зенит». Но… Тёма смотрит на хорошо знакомые огни столицы, его родного города, мигающие за окном такси, и понимает — та тоска, что поселилась внутри, не пройдёт, пока он наконец-то не увидит Сашу. Его любимого, всё ещё неимоверно нужного мальчика. У подъезда, естественно, никого нет. Никаких журналистов. Конечно, не сутками же им тут дежурить. Тёма облегчённо вздыхает. Он поднимается на лифте, из колонок у него над головой раздаётся приятная тихая мелодия. Когда скрипки берут первые ноты своей партии, а цифра табло над дверью приближается к 13, внутри снова начинает предательски тянуть беспокойство. Артём ждёт и боится их встречи, но, когда створки разъезжаются в стороны, он делает шаг вперёд. Дверь открывает Даша — заспанная, с пучком на голове, и в уголках её красивых глаз видны размазанные подтёки туши. Она прикладывает к губам пальчик, прося Дзюбу быть потише, и поднимается на носочки, чтобы чмокнуть в щёку. Пока он разувается, та даёт ему тапочки и показывает на дальнюю дверь спальни: — Он с Майки, тот сегодня еле уснул: так рад был видеть папу, что почти сутки на ушах стоял. И спать с ним требовал только Сашу. Тёма смотрит на неё растерянно, понимая, что он, похоже, зря приехал. Саша с сыном, и вряд ли сейчас Артём тут уместен, но Даша тянет его за локоть за собой на кухню и наливает в кружку что-то ароматное и дымящееся. Тёма садится за стол, делая глоток какого-то цветочного чая, и глядит на всё те же декоративные вазочки, которые так любил перебирать Коко. Теперь одной не хватает, но удивительно — их до сих пор не выкинули и не заменили новыми. Может, и у Тёмы есть шанс, как у этого вышедшего из моды сервиза. Даша касается его плеча своей маленькой ладошкой и тихо произносит: — Подожди здесь, я сейчас. Тёма смотрит, как она крадучись заходит в спальню, такая маленькая и хрупкая, и делает ещё один глоток чая, толком даже не чувствуя вкус. Когда она выходит, Тёма сидит, не отрывая взгляда от приоткрытой двери. Даша заглядывает на кухню и с улыбкой произносит: — Смотри, Майки заснул. Можешь подождать Саню, но он выйдет ненадолго, потом опять вернётся, чтобы, если сына проснется, он был рядом. Или можешь зайти. — Я не помешаю? — шепчет Дзюба. — Нет, он спит крепко, но прерывисто, часа по два. Это как только Саша… Она замолкает и смотрит испуганно, как будто боится произнести эти слова. Тёма понимающе кивает. Он выдыхает, поднимается, в нервном жесте обтирает ладони о форменные брюки «Зенита» и тихо шагает к двери. Перед тем как открыть, Тёма замирает. Он осознает сейчас, что почти год не слышал Сашу. Он звонил Даше, звонил его маме, но Саша так больше не выходил на связь. Как будто Тёма не из близкого круга друзей, а стал каким-то обычным приятелем или того хуже — просто коллегой. Дзюба сглатывает сухой комок, застрявший в горле, и толкает ладонью дверь. Первое, что он видит, — свёрток из одеял на большой двуспальной кровати (видимо, в нём запутан Майки) и сидящего рядом Саню, повернувшего в его сторону голову. В изголовье кровати горит жёлтый ночник, а в глазах Саши какой-то странный блеск. Тёма шагает вперёд, садится рядом с ним на корточки, так, чтобы их глаза были напротив, и произносит одними губами: — Привет. Тот не говорит ни слова. Он смотрит на Тёму, блуждая по его лицу взглядом, выискивая что-то. Тёма глядит не отрываясь в ответ, не веря, что Саша сейчас здесь, с ним, что только руку протяни… Артём так и делает. Он хочет прикоснуться, хочет положить ладонь на плечо, но не успевает даже поднять руку, как оказывается окутан в объятия. От Саши пахнет какой-то смесью детского клубничного шампуня и цитрусов. Под руками он горячий и колкий, весь состоящий из натянутых плотных мышц, как будто готовый вот-вот отпрянуть — и когда Тёма говорит ему в плечо «я так скучал», мгновенно расслабляется, обмякает в его руках. Он бурчит что-то и отстраняется, снова поднимая на Дзюбу глаза. На Тёму смотрит всё тот же Саша, такой же красивый и светлый, со вздёрнутым носом и голубыми глазами. Но в яркой радужке нет прежнего огня, она как будто подернута дымкой тревоги. Артём не находит другого выхода, он тянет Саню на себя. Сам ложится на кровать — аккуратно, чтобы не задеть малыша, — укладывает Сашу рядом, практически не выпуская из объятий, и утыкается ему лбом в лоб, тихо шепчет: «Всё будет хорошо». Саша на это лишь кивает и тянет уголки губ вверх. Они больше не говорят ни слова, так и лежат, обнявшись, смотря друг на друга, больше ничего не делая. Тёма впитывает знакомое тепло тела друга, а Саня, кажется, находится где-то на грани сна и яви. Он то открывает глаза, внимательно смотря на Тёму, их дыхание в это время смешивается, оседая влагой на губах, то снова утыкается лицом в изгиб плеча и тихо посапывает. Это длится, кажется, вечность, пока не просыпается Майки и его не приходится успокаивать. Ребёнок хнычет, но, слушая тихий Сашин голос и мягкое «сын», достаточно быстро снова засыпает. Тёма рассматривает Сашин профиль, освещаемый мягким светом ночника, то, как он гладит по волосам маленькое чудо Майки, практически точную, но только черноглазую копию Саши, и уже любит этого ребёнка всем сердцем. Саня укладывает его поудобнее, выпутываясь из объятий маленький цепких ручек, встаёт с кровати, тянется к айфону, лежащему на тумбочке, и цокает языком: — Кажется, ближайшие два часа точно не проснётся. Дзюба достаёт свой телефон — на часах почти полночь — и поднимает взгляд на Коко. Тот кивает в сторону двери и тихо добавляет: — Пойдём поедим. Завра гости приедут, так что ночуешь сегодня у нас. — Он думает и добавляет: — На диване. Тёма картинно морщится, на самом деле чувствуя внутри какой-то необъяснимый внутренний подъём, и тут же натягивает на лицо довольную улыбку. Весь оставшийся вечер Саша тоже улыбается. Дзюбе кажется: его друг вернулся, всё у них теперь наладится и снова будет как прежде. Но как же он ошибается. Когда Саня приезжает в Питер, его словно подменяют. Как будто не было того вечера, не было их объятий и искренних улыбок. Уходит всё тепло из голоса друга. Саня начинает его сторониться и старается общаться со всеми, кроме него. На тренировках это не так заметно, ведь они одна команда, они должны быть в ладу. Но на любые просьбы о встрече Саша отвечает отказом, находя тысячи поводов не приехать. Он проводит время с Азмуном, хорошо с ним подружившись, со своим братом и своим водителем. Изредка тот всё-таки идёт навстречу, общается как раньше, даже отвечает на Тёмины звонки, но вдруг снова что-то происходит — и Саша захлопывается, как ракушка. Тёме остаётся только недоумевать, что он сделал опять не так. А потом руководство клуба, никого не предупредив, даже тренера, отправляет Сашу в аренду в «Сочи». Всё это сопровождается очередным скандалом в СМИ, разочарованием команды и Семака. И очередной потерей для Дзюбы. Потерей того, чего у него, по сути, и не было.***
У Саши ноет где-то за грудиной. На самом деле, он давно привык к этому чувству. Оно поселилось в его грудной клетке ещё тогда, в октябре восемнадцатого. Потом, в СИЗО, когда все кому не лень занимались его публичной показательной казнью, он думал, что это обычное ощущение надвигающегося пиздеца, этакое предчувствие беды, которая скоро с ним случится. Но потом, когда это не прошло и позже, осознал: это ощущение какой-то безысходности, предрешенности и полного бессилия началось задолго до «инцидента со стулом». Он жил как по накатанной, улыбался — по привычке, кажется, потому что улыбка просто приросла к лицу, а мучительное чувство тоски не покидало. Оно росло, как снежный ком, собиралось колкой ледяной неровной глыбой за грудиной и рассыпалось градом из апатии и тихой истерики. Истерики, когда хочется смеяться от абсурдности происходящего, когда хочется орать в пустоту от обиды и несправедливости, но всё, что остаётся, — разрывающая черепную коробку боль, выжженные ледяной крошкой внутренности и пустота в голове. Ты улыбаешься, когда на тебя надевают наручники, улыбаешься в пластиковой прозрачной коробке суда, натягиваешь эту привычную маску на лицо в любой непонятной ситуации, скрывая за ней отсутствие каких-либо других человеческих эмоций помимо фантомной боли. Ты по-прежнему улыбаешься, когда выходишь и видишь голодных до сенсации шакалов-журналистов, не оставляющих тебя даже сейчас. Ты наконец покидаешь стены, что сковывают тебя извне. Но запертое внутри чувство остаётся с тобой. Оно приглушается, когда ты видишь маму, сына и всю семью. Оно отходит на дальние задворки твоей души, поскрёбывая иногда внутри рёбер. Но ты привыкаешь с этим жить. Ты сливаешься с этим чувством почти полностью. Оно становится частью тебя. Но именно сейчас оно смешивается с чувством восторга, желанием приблизиться и наконец-то снова прикоснуться к человеку, способному уничтожить это не покидающие чувство тоски. Тут, на поле его клуба, его команды, его семьи, Саня впервые за год делает шаг к Артёму сам. Не просто отвечая на его привычное, но всё ещё ломающее всё внутри, внимание; он как будто принимает решение — сделать шаг навстречу. Посмотрев в эти бездонные колодцы задора и всеобъемлющей любви, он тонет в них так же просто, как и много лет назад. Впервые за всё это время, когда один-единственный разговор заставил его отступить и отказаться от этого ощущения эйфории, которое дарит всего лишь присутствие Тёмы рядом, он вновь смотрит в эти глаза, не скрывая своих чувств. Саша ощущает, как улыбается — улыбка не только на лице, улыбка поселяется и в сердце. Как же он, оказывается, скучал.4 ноября 2019 года
— Как там Тёма? — Дашка спрашивает, но в голосе у неё ни капли интереса. Она усаживает сына на колени, поправляет слюнявчик на груди и отдаёт в руки ребёнка кусочек манго. Майки тянет его в рот, поднимает глаза, замечая отца, и роняет кусочек на стол, начиная улыбаться и протягивать ручки. — Это Дзю, у него всегда всё прекрасно, даже если это не так. — Саша хочет сказать, что у Дзюбы всё «заебись», но он не матерится при сыне. Майки должен вырасти лучше, чем его отец, и Саша сделает всё для этого. Саня поднимает Майки на руки, прижимая к груди. Даша хмыкает, смотрит на обслюнявленный кусочек фрукта, поднимает его со стола и выкидывает в мусорку. Она отрезает новый и подходит к Саше, протягивая манго сыну. Тот разрывается между желанием обнять папу и полакомиться, но всё-таки выбирает фрукт. Он тянет манго в рот, держа его обеими ручками, и поднимает на Сашу свои огромные карие глазки. Тот не выдерживает, чмокает Майки в щёчку и утыкается носом в волосы, вдыхая неповторимый запах детства. Саша так его любит, это просто непередаваемое чувство. Кажется, он никого так не любил: этот щемящий восторг — просто знать, что у Майки всё хорошо, просто чувствовать его маленький вес на своих руках, слышать его дыхание. Он никогда не чувствовал ничего подобного, даже к Даше. Почти ничего подобного. Он задумчиво переводит взгляд на Дашу, вспоминая их первую встречу. Мысли сами по себе почему-то приводят к их знакомству с Артёмом. Саня вспоминает ту лёгкость, которую чувствует рядом, вспоминает этот потрясающий открытый взгляд и… Его мысли прерывает звонок мобильного. Саша лезет в карман, так и не выпуская Майки из рук, и с удивлением смотрит на экран. Он даже не задумывается, когда берёт трубку и шутливо произносит: — Я даже и не думал, что мной может заинтересоваться ЦСКА, — и хихикает в трубку. Голос на том конце как всегда спокойный и выдержанный: — Привет, Саша, мне казалось, ты уже занят. Хоть красный ты любишь так же сильно, как голубой и синий. Саша качает головой, передает ребёнка Даше и уходит в другою комнату, произнося уже серьезно: — Что тебе нужно, Игорь? — Мне кажется, ты знаешь, — голос Акинфеева звенит, — я вот прямо сейчас разговаривал с Артёмом… — Разговаривали они, знаю я, как вы разговариваете, — ржёт в голос Кокорин. Он смеётся, а внутри натягивается пружина раздражения. — Знаешь? Ну и прекрасно. Так вот — по нему как катком проехали. Я не знаю, что вы делаете вместе, но он каждый раз сам не свой. — Что ты, блять, хочешь от меня? — шипит в трубку Саня. — Ты можешь производить впечатление поверхностного дурачка, Саша, но я тебя знаю слишком долго. Ты всё прекрасно понимаешь. Эта ваша «дружба», — Игорь так пренебрежительно произносит это слово, что Саня кривится, — ничего хорошего не принесёт. Ни тебе, ни ему. Вы только мотаете друг другу нервы. «Да что ты можешь знать?» — хочется произнести Кокорину. «Пошёл ты на хуй, Игорь», — добавить сверху. Но Саша молчит, лишь угукая, выслушивая очередную лекцию экс-капитана. Тот всё наговаривает и наговаривает в трубку: — Тебе сейчас нужна семья и покой. Ты только вышел. Может случиться что угодно, любая провокация — и вы оба попадёте как кур в ощип. Артём сейчас капитан, его репутация слишком важна для страны, и его моральный покой тоже. Саша морщится, дожидается, когда Игорь выговорится, и спрашивает: — Всё сказал? Покеда. Он практически отключается, когда слышит: — Ты умный парень, Саша. Подумай хорошенько. Кокорин судорожно нажимает на сброс вызова и отшвыривает телефон на диван. Он утыкается лицом в ладони. Делает несколько вдохов и выдохов, снова берет айфон в руки и пишет Тёме.Брат
в воскресенье никак
не смогу
Практически сразу прилетает ответное:
А когда?Хуй знает
Посмотрим
Я позвоню
Сам он больше Артёму не звонит.***
— Ну ты и отжарил. — Саша скалит зубы и подмигивает. Тёма мотает головой и прикрывает рот ладонью, чтобы ответить: — Причем в прямом смысле. — Он подаётся вперёд корпусом, чтобы Кокорину было лучше слышно. Несколько секунд до стартового свистка, и они стоят посередине поля напротив друга друга. Не рядом, как должны, а как соперники. На Сане белоснежная форма «Сочи» с маленьким барсом в левом верхнем углу футболки, а на Артёме — капитанская повязка. Эта встреча, этот разговор так непривычно-привычны. Кажется — ничего не изменилось. Но изменилось всё. Взгляд Саши всё такой же открытый, а улыбка светлая, но за прозрачной радужкой затаилось какой-то всепоглощающее пламя, которое того и гляди сожжёт их обоих. Шутки всё те же — глупые и пошлые, но за звонким Сашиным «я ревную» звенит такое напряжение, что хочется верить, что ревность реальна. Саня шутит про ревность к Азмуну, а Тёма понимает — это он сам весь извёлся за этот неполный год их недообщения. В месяцы недодружбы, когда хочешь позвонить и просто рассказать какую-то байку, как раньше, когда в его жизни Сашей была занята почти половина суток, но рука замирает над кнопкой вызова и отключает телефон. Когда отрешённость Сани мешается с какими-то странными порывами, когда он наконец берёт трубку — и они снова говорят почти часами. Когда Саша всё-таки приезжает на встречу с Артёмом, но всегда не один. Что самое смешное, чаще всего с ним именно Сердар, про которого они так пошло сейчас шутят. — Смотрите там, а то в Иране за это смертная казнь, — гогочет Кокорин. Тёма подмигивает и пафосно произносит: — Ничего, в обиду не дадим. Уж тылы-то точно прикроем. Саня мотает головой. Тёма отступает и не сдерживается: посылает Саше воздушные поцелуи через плечо. Это шутейка в их стиле, но Саня улыбается так, как будто Тёма по-настоящему его поцеловал. Звучит свисток к старту, и они вступают в борьбу за мяч. А внутри Тёмы поднимается надежда, что очередной приступ Сашиной открытости больше не закончится. Он так четко осознает, что Саша сейчас должен быть с командой, что после матча он тоже должен держать кубок. Это и его кубок, это и его чемпионство. Тёма так хочет, чтобы после матча Саша был с ними, чтобы Артём мог обнять его и поздравить, почувствовать тепло его тела, почувствовать тот восторг, что вызывает простое прикосновение к такому родному и любимому хрюшке. Мяч переходит к Лунёву, тот передаёт его на флаг. Артём немного отвлекается и следит не за мячом, а за Сашей. Тот снова улыбается и, как будто чувствуя взгляд, поворачивает голову в сторону Артёма — его улыбка становится ещё более яркой, ямочки так сильно выделяются на щеках, а солнце отражается от короткого ёжика волос бликами, делая их светлее. Мысль, так давно сидящая в подсознании Дзюбы, звучит чётко и ясно: Саша должен быть с ними, Саша должен быть с ним, с Артёмом. И Тёма теперь совершенно не сомневается в том, что это значит для него на самом деле.***
Саша чувствует себя окрылённым. Он не знает, что в определённый момент меняется у него внутри, но находиться сейчас на поле, видеть ребят, видеть Артёма и Сергея Богдановича, — это просто прекрасно. Игра — вся его жизнь. После тюрьмы ему могли не дать играть совсем, они и так вставляют палки в колёса, уже не дав участвовать в составе «Зенита». Но даже сейчас это лучшее, что он может испытывать. Знакомое чувство всегда сопровождающей его тоски будто вытесняется этими стенами, этими трибунами, этими людьми. Оно практически испаряется, когда рядом находится Артём. Когда в начале второго тайма им приходится защищать ворота от очередного углового, Саша выбирает себе для сдерживания Дзюбу. Ему хочется говорить, хочется шутить и паясничать; внутренне захлестывающее его ощущение эйфории затмевает мысли. Он подпирает грудью спину Дзюбы, блокируя его отступление, приближает лицо ближе, поднимая подбородок, говорит какую-то глупость. Он чувствует пышущее жаром борьбы Тёмино тело и не может оторвать взгляд от столь любимого профиля. Артём лишь ведёт подбородком, отвечает на шутку, улыбка касается краешков его губ, и Саша вспоминает, как уголки этого красивого большого рта опустились вниз, когда на зимних сборах «Зенита» в Катаре Саня сказал Артёму, что переход в «Сочи» всё-таки состоится и он улетает на следующее утро. Тёма смотрел на него тогда, как побитый щенок, — хлопал глазами, а сердце Саши разрывалось от ощущения несправедливости и потери. Он чувствовал себя снова запертым в эту чёртову клетку. Снова его судьба решалась не им. А тот, кого он действительно так сильно хотел, так давно и так искренне любил, смотрел на него своими потрясающими глазами и задавал самый глупый вопрос, который Саше доводилось от него слышать. — Ну мы же друзья, Коко, а? Саня хихикает и сначала мотает головой, а потом качает вверх-вниз подбородком. Такое «нет-да» — отрицание и утверждение в одном флаконе. — Друзья, — давит он это слово, и оно застревает где-то в глотке. «Кого ты обманываешь, Кокорин? Себя же и обманываешь». Дзюба кивает головой, как болванчик, и тянет его в объятия. Ночь в Дохе всё ещё жаркая — не такая, как день, но потрясающе душно-сладкая, наполненная ароматами цветов и прибрежного бриза. В такую ночь нужно не прощаться на балконе комнаты отдыха в отеле. Такой ночью нужно целоваться до саднящей кожи на подбородке и болезненно истерзанных губ. Нужно уйти с влажного воздуха улицы в прохладу номера и заниматься любовью на смятых хлопковых простынях. Нужно наконец сказать, что чувствуешь к этому неимоверному человеку, наплевав, кем он там и как серьезно занят. Сделать уже то, чего так сильно хочется. Но Саша только цепляется пальцами за футболку, натянутую на широких плечах Артёма, и слушает задушенное: — Раз друг, тогда звони, — и тихое следом: — Пожалуйста. Саша только шепчет тихое "хорошо" в его плечо и конечно же не выполняет своё обещание. Сейчас, когда он смотрит на такого серьёзного Артёма, который расцветает своей задорной улыбкой от шуток Саши, Кокорин принимает решение. Запоздалое, но единственно верное. Когда матч подходит к концу, команда ФК «Сочи» уходит с поля, а «Зенит» остаётся на вручение кубка, Саша быстрым шагом направляется к выходу. По пути Кокорин крепко обнимает Сергея Богданыча, и потом цепляет за рукав Толю Тимощука, одного из любимых тренеров «Зенита». Тот хлопает его по плечу и удивлённо приподнимает светлые брови, когда Саша наклоняется к его уху и тихо, чтобы никто больше не слышал, шепчет…***
Ванечка — точная копия отца. У них с Мишей один цвет глаз, одинаковые форма губ и линия роста волос. Малыш выглядит таким же серьезным, как Миша, даже очень похоже морщит бровки, но на улюлюканье Тёмы начинает улыбаться сногсшибательной четырехзубой улыбкой. Точь-в-точь как у отца. Этот ребёнок покорит сердца всех, кто будет рядом, так же, как и его папа. Артём вкладывает палец в его маленькую и цепкую ладошку; мальчик в ответ хватает крепко и тянет руку Тёмы на себя, прижимая к груди. Дзюба очарован. И как можно не любить детей? Ведь есть же люди, которым они не нравятся. Наверное. Артём таких в жизни не встречал. Он тянется потрогать пухлые щёчки малыша, когда слышит голос Миши: — Тём. — Его тон меняется: только что Миша болтал с Ванечкой, и в его голосе была слышна вся нежность мира, а сейчас он звучит натянутой струной волнения. — Там… Тима сказал… В общем… Миша мнётся, а Дзюба поднимает на него взгляд. Он смотрит в заиндевелый хрусталь радужки друга и чувствует, какое исходит от него беспокойство и участие. Миша сглатывает, трётся щекой о детскую головку сына, которого держит на руках, и произносит всего одно имя: — Саша. На каком-то подсознательном уровне Артём всё понимает. Он сам хотел сделать что-то, чуть позже, немного погодя. Но… — Где он? — Голос Дзюбы хриплый и еле слышный. — Ребята из «Сочи» скоро уедут. Тима дал Саше ключи от нашей раздевалки. Артём кивает и разворачивается к выходу, покидая свою команду, которая празднует второе подряд чемпионство на лучшем стадионе страны. Золотые конфетти цепляются за бутсы, гул голосов со стадиона смолкает, сменяясь пульсацией крови в барабанных перепонках. Он практически доходит до выхода с поля, когда его цепляют за рукав золотой чемпионской футболки. — У вас десять минут. — У Миши всё ещё обеспокоенный взгляд. — Мы пока тут фоткаемся с кубком, но скоро пойдем в раздевалку. Тёма качает головой и подмигивает другу: — Успеем. Лицо Миши выглядит просто потрясающе: оно выражает отвращение и одновременно весёлость. Он так забавно морщится, что Тёму даже отпускает вновь накрывающее его волнение. Когда Артём подходит к зенитовской раздевалке, она оказывается заперта. Тёма дёргает ручку и стучит два раза, произнося тихое «Саш». Дверь распахивается практически мгновенно: только слышен быстрый поворот ключа в замке — и перед Тёмой стоит растерянно улыбаясь Кокорин. Дзюба шагает внутрь, приближаясь вплотную к Саше, закрывает за собой дверь практически не глядя и хватает того в охапку. Тот фыркает от смеха и повисает у него на шее. И это так привычно-правильно-знакомо, что внутри Тёмы распускается ощущение целостности и восторга. Дзюба сжимает руки крепко, пытаясь поверить, что это наконец происходит. Саша позвал его… Кстати, для чего? Тот пыхтит в его объятиях и задушенно произносит: — Отпусти, дубина, сломаешь. Тёма разжимает руки, и Саня тут же отходит вглубь большой просторной комнаты, вновь обновлённой раздевалки «Зенита». — Тебя хуй сломаешь, — нервно хохочет Артём и смотрит, как Саня проходится вдоль шкафчиков с голубой подсветкой, где сверху горит имя каждого игрока. Саша подходит к своему бывшему месту, рядом с Тёминым, и застывает. Артём не выдерживает и выпаливает: — Второе, блять, чемпионство. Второе твоё чемпионство. И ты снова без кубка. Пиздец, это так несправедливо, такая хуйня. Суки, какие они все суки. — Да похуй, Тём. — Саша разворачивается к Дзюбе и быстрым шагом, огибая стол, подходит к нему, поднимая подбородок, заглядывает в глаза. — Мне на самом деле уже на всё похуй. Самое важное — это моя семья и мой сын. — Он замолкает, сглатывает и добавляет надтреснутым голосом: — В тюрьме есть время подумать, поверь мне, Тём. Подумать над тем, что и кто тебе по-настоящему дорог. — Ты давно не в тюрьме, Саш, и ты, кажется, расставил приоритеты, — произносит Дзюба, чувствуя, как обида давит в груди, сворачивается колким комком где-то под ребрами. — О нет. — Саня качает головой, он сейчас так близко, дыхание их практически перемешивается, а Тёма может видеть веснушки на его вздернутом носу. Саша облизывает губы и добавляет: — Я давно уже выбрал. Я выбрал тебя. А ты? То, что он говорит, вышибает все мысли из головы, разбивая прежние эмоции в пыль. На смену приходит полная уверенность и понимание, что это на самом деле должно было произойти намного раньше. Что всё, что Тёма пережил за последние два года, что чувствовал, как любил и кого любил, не встаёт ни в какое сравнение с тем, что он чувствует сейчас. Когда теряешь что-то очень важное в жизни, понимаешь, как на самом деле это было дорого твоему сердцу. Сердцу и душе. Дзюба прикрывает веки — на периферии сознания маячит тёмный, еле видный образ Игоря, такой смутный и такой когда-то нужный. Но он не задевает внутри больше ни одной струны. Тёма открывает глаза, смотрит в прозрачные голубые колодцы Сашиных радужек — и отголоски былых чувств к другому человеку рассыпаются, как старая истлевшая чёрно-белая фотография. Эти чувства полностью вытесняется так давно живущими, но специально убранными на задворки души любовью и привязанность к единственному и неповторимому солнцу в его жизни. Саша — солнце, которое только сейчас Тёма впускает в своё сердце до конца, наконец освещая свой мир этим потрясающим светом. Артём разглядывает такого родного и необходимого Сашу, его друга, его часть, его половинку. Он смотрит на морщинки в углах хитрых светлых глаз, на длинные ресницы, на выгоревшие на солнце брови, опускает взгляд на пухлые губы, сжатые в ожидании ответа, и произносит на одном дыхании: — А я выбрал сейчас. Он наклоняется и касается Сашиных губ своими, ощущая их нежность и податливость. Под веками от восторга взрывается чемпионский салют.