prism

      «Это глупо», думает Чонгук, давясь пятым стаканчиком горького, уже даже без следов примеси колы, золотистого виски. Он опирается локтем на подлокотник дивана и глухо хлопает себя кулаком по груди, чтобы прогнать кашель, но тот никуда не уходит. Взрослые говорят, в шестнадцать нельзя столько пить.       «Это глупо», проговаривает он себе под нос, ещё раз, но всё равно поднимается с треклятого дивана и наклоняется, пытаясь подобрать свой рюкзак. Размякшие от алкоголя и долгого сидения мышцы едва слушаются, но Чонгук упрямо закидывает его себе на плечо и, даже не попрощавшись с Тэхёном и остальными ребятами из их компании, коротко раскланивается с владельцем квартиры и тихо вываливается за дверь.       На часах приблизительно час ночи, так что на автобусной остановке тихо и совсем нет людей. Мимо, гудя, бегут смазанные потоки машин, и он тяжело опускается на скамейку и сжимает себе руками голову, слепо рассматривая забычкованный серый асфальт. Глупо, глупо, глупо, глупо. Пьяные мысли ходят по кругу, и его укачивает, выпитое начинает проситься назад. В трясущемся душном автобусе с дребезжащими стёклами тошнота только усиливается, но Чонгук всё равно не выходит на своей остановке, просто крепче стискивает зубы и, вдавив висок в холодный триплекс окна, прибавляет громкости через перемычку на белых эппловских наушниках, всё ещё Рой Ким. Ладно, пускай будет глупо. Но он должен проверить. Сам.       305В.       Он набирает эти заученные наизусть цифры на домофоне, почти не задумываясь. Только секундами позже Чонгук осознаёт, что его пальцы на самом деле все липкие от волнения и мелко дрожат.       — Кто это? — искаженный динамиками голос Юнги звучит грубо. Чонгук прочищает горло и тыльной стороной ладони нервно убирает свалившиеся на лоб волосы.       — Это я.       Квартира старшего находится на четвёртом этаже, всего пятьдесят (может меньше) ступенек, но Чонгуку кажется, что их минимум сто. На лестничной площадке темно, видимо, думает он как-то отстранённо, кто-то выкрутил лампочку или опять порылся в электрощитке и обрубил электричество, но из-за приоткрытой двери квартиры Юнги на пол падает длинный и косой жёлтый свет. Чонгук сглатывает. От его потной ладони на металлической дверной ручке остаётся липкий, запотевший след.       — Ты пьяный, — первое, что говорит Юнги, вздыхая, когда он переступает порог. На ногах старшего джинсы, на домашней футболке остатки свежего пепла от сигареты. Судя по всему, он ещё не ложился спать. — Я постелю тебе на диване. Снимай обувь и…       «Это глупо».       Да, это так. Глупо было податься вперёд, смять в кулак чужую футболку и, прервав его усталую речь, резко вжаться ртом в чужие влажные губы, Юнги точно почувствовал виски у него на губах. Проходит всего секунда, прежде чем Чонгук неожиданно получает ответ: чужие пальцы мягко ложится на челюсть и слегка склоняют его голову в сторону, сомкнутые — сухо и очень по-детски — губы внезапно раздвигает язык. Отклик в собственном теле его поражает. Горячая волна медленно зарождается где-то чуть повыше затылка, спускается вниз по шее и вдоль позвоночника и тяжело ложится на пах, и он вздрагивает. Рука упирается Юнги в грудь, грубо отталкивая, и Чонгук отшатывается от него, как обожённый. Под подошвами найков скрипит обувь, безумно шарящая в поиске опоры рука с грохотом сваливает несколько вешалок в открытом шкафу.       Они пялятся друг на друга, тяжело и куцо дыша.       — Я так и знал… — слова вырываются тихим, свистящим шепотом, резко набирая силу в конце. Чонгук испуганный, бледный, растерянный, злой. — Так и знал, что ты сука пидор!       — Что? — глупо переспрашивает Юнги, широко распахивая глаза. Он тоже шепчет, тоже растерянный. И теперь, может быть, тоже испуганный и немного злой.       — Я думал, что мы друзья, а ты просто… — осознание накатывает волной, и Чонгук схватывает воздух ртом, задыхаясь от ярости. — ...клеил меня, как тёлку! Всё это время! Поверить, блять, не могу... — он замахивается, но Юнги легко перехватывает его руку, и и так вялый удар быстро сходит на нет. Чонгук дёргается.       — Успокойся! Ты нажрался и несёшь бред, — это звучит резко и ощущается, будто пощечина. Потом Юнги смягчает тон, — Чонгук... — его тёплая ладонь аккуратно ложится ему на предплечье и чуть сжимает, видимо, чтобы успокоить, но Чонгук скидывает её со шлепком. Краска приливает у Юнги к щекам, и он, не выдержав напряжения, первым делает шаг назад и кусает губы. Впервые со дня их знакомства Чонгук видит его таким. — Блять, я не понимаю, какого хрена, ты же ведь сам полез…       — Нет! Нихрена я не… лез. Мне просто нужно было проверить, правда ли… — а вслух это, оказывается, гораздо сложнее сказать.       Потому Чонгук умолкает на полуслове и раздосадовано толкает ближайшую коридорную стену сжатым до вздувшихся вен кулаком. Были бы они на улице, он бы определённо сейчас сплюнул на пол. Несколько секунд они просто молчат, он — пялясь на носы своих стоптанных найков и сжимая зубы, а Юнги — рассматривая его лицо. Затем старший устало усмехается и отводит глаза. Его тон спокойный, лишь дыхание выходит из груди с шумным хрипом.       — Ну и как, проверил? — Чонгук не отвечает. На самом деле, он просто не знает, что на это ответить. — Чонгук. Скажи мне… честно, если бы ты тогда знал, что я… что мне нравятся парни, ты бы полез торговать мордой?       — Я… — «я не знаю», — …иди нахуй, сонбэ, — это вылетает само собой, и на секунду в глазах Юнги проскальзывает такая откровенная боль, что Чонгуку становится… неловко. Это глупо. Углы глаз начинает щипать, и он моргает. Это не чувства, просто злоба и ебанный алкоголь. — Я ухожу.       Он запихивает руки в карманы и, пнув порог, начинает спускаться по лестнице. Где-то позади громко хлопает дверь.