Кошка, мяч и бег по кругу

      Федерико пинает лежащую на его пути пустую алюминиевую банку. Звонко покатившись по мощеной дороге, она улетает куда-то в кучу мусора, скопившуюся за день. В свете фонарей не так уж и страшно возвращаться домой, тем более что это не самый плохой район во Флоренции. Обычно здесь шумно от торопящихся по своим делам людей, весело щебечущих студентов и задорно смеющихся детей, но сегодняшним вечером улицы пусты, полны мрачного флера прошедшей забастовки. Федерико, несмотря на свои уже полные двенадцать, никак не мог понять, зачем люди это делают. Он много раз спрашивал у родителей, но в ответ отец только хмурился, а мама грустно вздыхала и ерошила его волосы, не зная, что сказать ему. Из-за забастовки после тяжелой тренировки пришлось сидеть у друга — единственная приличная дорога до дома оказалась перекрыта разозленными людьми, а обходить закоулками, где промышляли местные банды, Федерико не решился. Это был не первый митинг против оборотней в государственных учреждениях, да и вообще в городе, и мальчик чувствовал себя оскорбленным существующей несправедливость. Среди оборотней встречалось куда больше хороших и отзывчивых представителей, чем среди всех этих протестующих. Бернардески все еще тихо негодовал после того, как в прошлом учебном году из его школы была уволена учительница математики, потому что многие родители были недовольны ее статусом создания. Сеньора Аллегри хорошо и понятно объясняла, а вместо нее теперь уроки вел радикально настроенный ко всем созданиям в целом и к оборотням в частности сеньор Конте, от преподавания которого пятерка Федерико резко превратилась в тройку. И дело было совсем не в его плохих знаниях, а только в том, что мальчик продолжал поддерживать оборотней. Бернардески пнул еще одну банку, надеясь побыстрее добраться домой, где его ждал горячий ужин, поцелуй матери и объятия отца, шутки сестры, успевшей вернуться до начала забастовки. Шорох, раздавшийся около мусорных баков, заставил Федерико поежиться. Мало ли, кто в такое время решил здесь обосноваться, может, оберут сейчас до нитки, хотя, что брать с двенадцатилетнего школьника, только тренировочную форму, изношенные бутсы и простенький телефон. Хорошо еще, если только оберут, а не изобьют до полусмерти. После забастовок банды частенько выбирались из своих маленьких районов ближе к центру, стараясь поживиться. Шорох повторился, в этот раз громче, и Федерико, подняв стеклянную бутылку, метко бросил ее, чтобы ударилась о мусорный бак. Он не хотел никому вредить, только напугать, и своего добился. Раздался грохот, испуганный рык, а после все затихло. Любопытство свое мальчик пересилить не смог.       — Кто здесь? — ответом ему была тишина, поэтому он повторил вопрос. — Я спрашиваю, кто здесь? Выходи.       Конечно, сначала напугал, бросил бутылкой, а потом просит показаться. Федерико покачал головой на собственную глупость и осторожно двинулся к бакам, оглядываясь по сторонам. Разглядеть в темноте ничего не получилось, он достал телефон и включил фонарик. Яркий желтый свет ударил в шуршащую кучу мусора, раздалось хищное шипение, будто кошку напугал. Ему стало жалко животное. Мама всегда говорила, что он со своей мягкосердечностью далеко не пойдет, но и бросить беззащитное существо в беде мальчик не смог.       — Иди сюда, кис-кис-кис, я не обижу, — шорох стал громче. — Ну же, иди.       Видимо, решив, что двенадцатилетний ребенок не сможет причинить вреда, животное бесшумно двинулось на свет. И только когда оно показалось полностью, Федерико охнул. Конечно, кошка, но не из тех, что бегали по улицам. Большая, ему по пояс, с крупной, округлой головой и крепкими лапами, она смотрела на него исподлобья, готовая в любой момент сбежать. Федерико стало еще гаже. Сколько же создание провело на улице, раз так исхудало, что ребра были видны, а на лопатках и задних лапах вместо шерсти зияла голая кожа, покрытая шрамами? Решение он принял за считанные мгновения, даже не раздумывал. Протянул руку, и кошка недоверчиво подставила голову под касание. Бернардески огладил лоб, почесал за ухом, в ужасе дернулся, когда животное заурчало, громко и хрипло. Он торопливо вытащил из джинсов ремень, потом принялся копаться в спортивной сумке, пока не извлек оттуда шнурок. Не ахти какой способ довести оборотня до дома, но лучше варианта у него не было.       — Мне придется это сделать, — Федерико надеялся, что кошка понимает его, потому объяснял медленно, чтобы не испугать еще сильнее. — Я тебя не обижу.       Оборотень послушно стоял, хотя все его тело было напряжено, пока мальчик сворачивал ремень на манер ошейника и застегивал на тощей шее. Шнурок вместо поводка смотрелся жутко неуместно, отчаянно глупо, но Бернардески был доволен, что смог придумать хотя бы это. До дома оставалось не больше десяти минут, кошка тяжело вышагивала рядом с ним, прихрамывая на заднюю лапу. Хвост ее был поджат, будто животное по-прежнему ожидало жесткости и боли. Федерико репетировал в голове речь, чтобы объяснить все матери, но слова вылетели у него из головы, когда женщина распахнула перед ним входную дверь. Она крепко обняла сына, хотела удостовериться, что он не попал под горячую руку озлобленных людей, а потом охнула, заметив за его спиной еще кого-то. На ее несдержанный вскрик прибежал отец, его очки съехали на кончик носа, а в руке он держал первое, что попалось, — большой нож для хлеба. Кошка зашипела, попыталась сбежать, потянула так и не отпустившего шнурок Федерико, чуть не уронив мальчика с крыльца.       — Подожди! Постой! — оборотень замер, испуганно глядя на него своими тусклыми желтыми глазами. — Тебя никто не обидит, вернись.       Его родители только шумно вздохнули, не веря собственным глазам, когда оборотень его послушался, встал рядом, бодая под колено головой. Взрослые переглянулись, о чем-то шептались на пороге, а потом отец вернулся обратно в дом, чтобы избавиться от ненужного ножа, схваченного в порыве страха за жену. Федерико расправил плечи, собираясь отстаивать свое право привести в дом кого угодно, кто нуждался в помощи. Его сестре можно было постоянно тащить в дом своих друзей, которые ругались с родителями, так почему он не может поступить точно так же, даже если это оборотень? Женщина шире распахнула дверь и осторожно кивнула.       — Заходи, горе ты мое, — мальчик потянул за собой кошку, та мягко переставляла лапы, несмело обнюхивая порог и незнакомую женщину. — И ты заходи. Что-нибудь придумаем с тобой.       Федерико скинул обувь и теперь смотрел на оборотня, не понимая, почему тот не хочет обращаться. Он снова почесал кошку за ухом, та громко заурчала и сильнее прижалась к мальчишеским ногам. Женщина оглядела эту странную парочку и строго указала в сторону коридора.       — Пока вы оба не отмоетесь, ужинать не будете. Быстро в ванную! — оборотень изогнул спину и зашипел. — Пахнете так, будто в мусорке рылись. А ну, живо мыться!       Федерико пришлось уговаривать кошку, тянуть за собой, но та упиралась всеми лапами, продолжала шипеть, не желая приобщаться к водным процедурам. Уговоры длились так долго, что мальчик устал, присел на колени и погладил оборотня по широкой переносице, глядя прямо в глаза.       — Ну, пойдем. Тебя без этого дальше порога не пустят, — оборотень протестующе шипел. — Пожалуйста.       Женщина, все еще стоящая в коридоре, с ужасом смотрела на то, как после этих слов оборотень, хоть и пригнув низко голову, но все же пошел за мальчиком. Проводив их взглядом, она вернулась на кухню, чтобы закончить ужин.       В ванной Федерико тоже пришлось повозиться. Он быстро избавился от одежды, расстегнул ремень на шее оборотня, включил воду и принялся терпеливо ждать, пока кошка соизволит запрыгнуть. Та никуда не торопилась, все осторожно обнюхала, громко чихнула, унюхав стиральный порошок, и уставилась на Федерико, видимо, надеясь, что сможет миновать мытье. Наконец, осознав, что избежать этого не получится, кошка с трудом перемахнула через бортик ванной, громко и хрипло мяукнула, неудачно наступив на заднюю лапу. Мальчик сделал напор воды сильнее, намочил оборотня от макушки до кончика линялого хвоста, а потом с недоумением посмотрел по сторонам. Животных у них дома не было, никаких специальных средств для мытья тем более, поэтому Федерико схватил с полки шампунь сестры и щедро вылил его кошке на спину. Гайя не обидится, на благое дело все-таки. Оборотень вертелся, громко мяукал, рычал, когда мальчик задевал его раненную кожу, чихал от попавшей на нос пены. Мытье заняло слишком много времени, Федерико и сам с ног до головы был в воде и пене, но результатом остался доволен. Вытирать кошку пришлось полотенцем сестры, и вот за это Гайя может устроить ему взбучку. Наружу они вывалились ароматно пахнущие яблоком и корицей, все еще влажные, но, кажется, между ними установилось совсем иное доверие, не то что между обычными людьми. Проходящая мимо Гайя остановилась, внимательно посмотрела на брата, а потом отвесила ему несильную затрещину.       — Свой шампунь не мог использовать? — она хотела продолжить возмущаться наглостью младшего, но резко замолчала, когда оборотень оскалился, выставив на обозрение длинные, крепкие клыки, и зашипел. — Отлично, и собака не нужна, когда в доме есть оборотень.       Сестра была беззлобной, к созданиям относилась с пониманием и состраданием, потому Федерико никак не отреагировал на ее саркастичное замечание. Он провел кошку на кухню, где мать уже давно накрыла на стол. Мальчик занял свое место и растеряно посмотрел на оборотня. Женщина нашла две самые большие тарелки, которые обычно доставала на шумные семейные застолья, в одну положила то, что осталось в кастрюле, в другую щедро налила молока. Они понятия не имели, чем кормить оборотня, особенно когда он не желал обращаться в человека. Кошка уселась рядом с Федерико, прижалась мокрым боком к его ногам и чего-то ждала. Отец, как и всегда он это делал, прочитал молитву, и только после этого семья приступила к еде. К их всеобщему удивлению и оборотень, дослушав до конца, двинулся к поставленным ему тарелкам. Было слышно только чавканье, хруст костей и громкое урчание сытой кошки, которая снова вернулась к Федерико, улеглась у его ног и широко зевнула.       — Так ты привел пуму на поводке из шнурка от бутс, верно? — Альберто улыбнулся, когда сын утвердительно кивнул. — Не слышал еще ничего более забавного. Пума вообще редкий оборотень. Нужно будет съездить в комитет, чтобы они решили, что делать с ним дальше. Создания подконтрольны им, мы не можем игнорировать официальные структуры.       Время за ужином пролетело незаметно. Когда Федерико, закончив есть, опустил взгляд, то оборотня у своих ног не нашел. Он тут же кинулся осматривать все комнаты, боясь, что кошка просто сбежала, получив помощь и еду, но в своей спальне с облегчением выдохнул. Пума развалилась на его кровати, сбив в кучу покрывало и простыни, свернулась клубком, спрятав нос в хвост. Сгонять оборотня Федерико не решился. Переоделся в пижаму, выключил свет и устроился рядом, морщась от ощущения мокрой шерсти. Осмотреть и обработать раны все равно не позволит сейчас, да и стоит дать отдохнуть в тепле и уюте после долгого времени, проведенного на улице. А в том, что пума жила на улице месяцами, мальчик был уверен. Последнее, что он запомнил, прежде чем уснуть, так это ощущение холодного мокрого носа, прижавшегося к его плечу, и тяжелой лапы, рухнувшей ему на грудь.       Утро встретило его привычным криком сестры, проспавшей и теперь спешно пытающейся собраться в университет, ворчанием отца, всегда собранного и отчитывающего дочь за несобранность, причитаниями матери, у которой подгорал завтрак. Федерико потянулся, широко зевнул, перевернулся и нос к носу столкнулся с парнем. Тощий глазастый мальчишка лежал прямо рядом с ним, улыбался, шевелил ногами, сталкиваясь с Бернардески коленями. Федерико не сразу вспомнил, что засыпал не один, что привел вечером в дом оборотня, подавил волну ужаса, поднявшуюся из живота к горлу, и с трудом справился с внезапно откуда-то взявшимся заиканием.       — Т-ты — оборотень? — вчера пума наотрез отказывалась обращаться, хотя мальчик очень сильно просил.       — Да. Пауло.       Федерико продолжал смотреть на него, на Пауло, продолжавшего улыбаться ему и по-кошачьи бодать лбом плечо. Наверное, оборотень настолько доверился своему неожиданному спасителю, что решил обратиться ночью, чтобы утром довести Бернардески до ранних седых волос. Седой мальчик в двенадцать лет — очень весело бы было. Федерико с трудом выпутался из крепких объятий нового знакомого, осмотрел его худое тело, большие зеленые глаза, доверчиво глядящие. Он еще раз потянулся, не находя причин для беспокойства. Если бы этот Пауло хотел причинить ему вред, то воспользовался бы беспомощным состоянием во сне.       — Тебе нужна одежда. Сейчас завтракать будем, — Федерико деловито подошел к шкафу и принялся выбирать из своей одежды то, что могло подойти новому другу.       Они оба были худыми, кажется, даже ровесниками, так что одежда пришлась впору. Пауло осмотрел себя в зеркале, пригладил сальные волосы неловкими руками, будто очень давно не был в человеческом обличии. Бернардески отвел его в ванную, чтобы тот мог умыться и привести себя в порядок, а сам думал, как объяснит внезапное обращение родителям. Громко хлопнула входная дверь, когда Гайя, звонко стуча каблуками туфель, убежала на занятия, мама позвала сына к столу, и тогда они вдвоем неспешно двинулись на кухню. Женщина так и замерла с кофейником в руках, даже не начав наливать мужу кофе. Но стоило отдать должное ее самообладанию — свободной рукой она указала на стулья, а сама закончила накрывать на стол. Пауло склонился над поставленной перед ним тарелкой и скривился.       — Это что, каша? — он отодвинул от себя завтрак и сцепил пальцы в замок.       — Да, и она очень рада тебя видеть. А сейчас ешь.       Пауло долго смотрел на свою тарелку, на Федерико, за обе щеки уплетающего завтрак, на мужчину, листающего утреннюю газету. В конце концов он смирился со своей участью. Каша, к его удивлению, оказалась вкусной, сладкой, без противных комочков. Не сдержавшись, он даже тарелку вылизал, перемазав щеки. Наконец, Альберто отложил газету, допил кофе и внимательно посмотрел на мальчишек.       — Я взял отгул на работе. Сейчас соберемся и поедем в комитет, — он заметил, как оскалился человеческими зубами Пауло на это заявление. — Иначе мы не сможем тебя оставить. Когда выяснится, что мы держим дома оборотня без регистрации, тебя изымут, а нас оштрафуют или дадут срок за нарушение закона. Так что без возражений.       Пришлось повиноваться. Пауло не отходил от Федерико ни на шаг и даже в машине прижался к его боку, укладывая голову на плечо.       Здание комитета выглядело так же, как и все остальные государственные здания. Давно построенное, с вычурными колоннами по фронтальной стороне, лепниной по периметру окон, оно вызывало отторжение еще до того, как к нему приближались. Альберто поправил галстук, глядя в зеркало заднего вида, строго шикнул на мальчишек, устроивших возню и портящих все впечатление о себе. Они еще совсем малы, не понимают, насколько важно было заседание комитета. Если комиссия решит, что оборотень опасен или ему требуется содержание в специализированном месте, вряд ли у них будет хоть один шанс оспорить это решение. Пауло будто почувствовал настроение главы семьи, присмирел, опустил голову, плечи его поникли. Альберто на это только еле заметно усмехнулся. Лично он никогда не сталкивался, но был наслышан, что оборотни действительно легко перенимают настрой близких людей, сказывались звериные гены. Но даже печальные глаза мальчика не смогут переубедить всех этих людей, принимавших неоспоримые, зачастую болезненные и неприятные решения о судьбе созданий. В здании было прохладно. Из приемной их направили на пятый этаж, где занимались делами оборотней, и девушка, выписывающая им пропуска, слишком очевидно скривилась при виде мальчишки-оборванца, в котором текла оборотничья кровь. Федерико, глядя на отца, тоже начал нервничать. Он все сильнее сжимал руку Пауло, жался к нему, будто это его собственное дело будут слушать, что-то негромко говорил, успокаивая. Альберто поглядывал на их отражение в зеркальной стене лифта. Как же быстро сын привязался к оборотню, и как же больно ему будет, если Пауло заберут.       На нужном этаже толпились люди. Ничего хорошего в этой очереди не было — ни в самом ожидании, ни в том, кто здесь собрался. Многие из ожидающих оборотней носили ошейники, словно были дикими зверями, не способными контролировать себя. Пауло еще сильнее прижался к Федерико, вцепился в его рубашку, боясь издать хоть звук, который привлек бы к нему излишнее внимание. Хотя никому здесь не было до них дела. Ждать пришлось несколько часов. Несмотря на гудящий кондиционер, воздух здесь был тяжелым, затхлым, наполненным страхом и отчаянием. Заседания по оборотням всегда были долгими, обстоятельными, хотя, Альберто был уверен, многие люди были куда опаснее этих созданий. Наконец, когда подошла их очередь, они все были измотаны, замучены духотой и столпотворением людей, заполнивших коридор. Мальчишки, с тех пор как взялись за руки, почти не расцепляли пальцы, срослись, словно сиамские близнецы, глуша испуг и взращивая надежду на хороший исход дела. Альберто шагнул в кабинет первым, жена прошла за ним, стараясь не слишком громко стучать каблуками, а дети затаили дыхание, боясь нарушить вздохом то хорошее, что могло произойти. Их окинули пустыми взглядами, будто никто из них ничего не стоил, не представлял из себя, и указали на ряд стульев, грубо, будто каким-то изгоям. Вчерашняя забастовка, видимо, не прошла бесследно для этой троицы, решавшей судьбы созданий, и Альберто точно знал, что полная женщина слева, с маленькими поросячьими глазками, с впивающимися в толстые пальцы кольцами, с мокрой от пота шеей, которую она постоянно вытирала бумажными платками, на стороне протестующих. Но, тем не менее, он не спорил, занял указанное место, дождался, пока все остальные замолкнут и приготовился отвечать на вопросы.       — Зачем пришли? — сухой, жилистый мужчина с сединой в волосах и бороде взглянул на них и сразу же задержал взгляд на Пауло, угнувшемся и подрагивающем.       Альберто откашлялся, поднялся и начал говорить, не видя причин утаивать хоть что-то. Такие комиссии могли поймать на малейшей лжи, и тогда всем не поздоровится.       — Мой сын нашел вчера оборотня, — мужчина держал лицо, рассказывал спокойно, надеясь, что Федерико не выкинет что-нибудь от своей большой, чистой души, желая только лучшего.       Тишина угнетала. Женщина снова вытерла шею, громко шурша бумажными платками на весь кабинет, мужчина справа тяжело вздохнул, определенно не испытывая радости от разбирательства дела беспризорного малолетнего оборотня. Сухенький мужчина, на табличке была фамилия — сеньор Анчеллоти, снова впился взглядом в Пауло, будто собирался его этим взглядом прожечь насквозь. Альберто дернул мальчишку за плечо, заставляя встать. Пауло обреченно опустил голову, так низко, что позвонки на худой шее торчали, будто гребни доисторического чудовища. Невозможно было представить, как трудно было мальчику объяснить все, но Пауло словно делал это не в первый раз. Все так же разглядывая свои ноги, обутые в старые кроссовки Федерико, он не стал дожидаться, пока его начнут терзать вопросами.       — Пауло Дибала, тринадцать лет, родители аргентинцы, десять лет живу в Италии, — выпалил он на одном дыхании и замер. Бернардески чуть ли не впервые слышали, как мальчик говорит так много охрипшим от долго молчания голосом.       Федерико сдвинулся на самый край стула, схватился за край рубашки оборотня, надеясь хоть так быть к нему ближе. Анчеллоти медленно перебирал своими пораженными артритом пальцами по клавиатуре, запрашивая информацию. Раз столько лет здесь прожил, должен быть в базе всех остальных созданий, не могли же родители десять лет скрывать, что их сын оборотень, как-то же получили и визу, и вид на жительство. Внезапно лицо мужчины озарилось такой радостью, что его коллеги тоже оживились, словно почуяв серьезное разбирательство с жестоким исходом. Оборотней в этой части страны не любили, желали поскорее от них избавиться, за них и поручаться никто не хотел никогда.       — В октябре прошлого года тебя определили в специализированный приют после смерти родителей, а в середине ноября ты сбежал, — Пауло совершенно поник, его руки задрожали. — Значит, ты будешь возвращен обратно. Сразу же после того, как пройдешь исправительные работы за побег. Может, ты и покусал кого за полгода, придется выяснять. Думаю, на этом мы закончили, до свидания.       Федерико замер с открытым ртом, дрожь охватила Пауло с головы до ног, в глазах застыли слезы. Альберто толкнул мальчика назад, чтобы уселся на стул, и на свой страх и риск обратился к комиссии. Вряд ли кто-то делал такое до него. Флоренция действительно была нетерпима к оборотням в последние несколько лет, хотя правительство активно работало насчет законов, защищающих созданий. Но он мог рискнуть ради этого тощего мальчишки, с трудом сдерживающего рыдания, к которому так привязался его сын за одну ночь.       — Разве нет других вариантов для него? — женщина резко остановилась и непонимающе взглянула на снова заговорившего посетителя. Они уже собирались на обед и не хотели задерживаться.       — Мальчишка — сирота, в отсутствие других родственников обязан быть помещен в приют для таких, как он.       Альберто передернуло от того, сколько презрения было к мальчику только потому, что он был оборотнем. Разве Пауло виноват, что родился таким? Мужчина не стал даже советоваться с семьей, на это не было времени, да и для себя он все решил. Он сделал шаг вперед, на этот раз обратив на себя внимание всех членов комиссии, и смело посмотрел на них, смущая их своей решительностью.       — Мы хотим оформить опеку, — Анчеллоти так широко распахнул глаза, что те могли бы вывалиться на стол.       — Над ним? Оборотнем? — женщина взвизгнула, замахала руками, и ворох использованных бумажных платков, которые она собиралась выкинуть, упал на пол. — Вы в своем уме?       Альберто уверенно кивнул. Он не слышал протеста от жены и уж тем более от Федерико, только тихий всхлип Пауло, не желавшего возвращаться в приют. Видимо, происходило что-то из ряда вон выходящее, раз комиссия снова заняла свои места, а Анчеллоти вновь открыл личную карточку Пауло в базе.       — Вы хоть понимаете, что на себя берете, оформляя опеку над оборотнем? Заседания проводятся каждый месяц, нужно будет отчитываться за каждый шаг этого, — все трое, как по команде, взглянули на Пауло, — создания. За последние несколько лет это первый случай добровольного согласия на опеку, обычно от таких отказываются. Вы точно уверены?       Мужчина осторожно посмотрел на оборотня, вцепившегося в Федерико так сильно, что вряд ли существовало что-то, способное их разделить. Как он мог причинить столько боли собственному сыну и отправить пусть и незнакомого, чужого, но все же ребенка в приют, когда имел возможность помочь ему?       — Что я должен подписать, чтобы забрать мальчика домой?       Комиссия ворчала, возмущалась, несколько раз нелестно отозвалась о старшем Бернардески, но тот решение не изменил. Они пробыли в комитете чуть ли не до закрытия, подписывая все необходимые документы, выслушивая подробные разъяснения об испытательном сроке для опекунов. Покидая здание уже в сумерках, Пауло так и не смог вымолвить ни слова. Только около машины подошел к мужчине, уперся лбом ему в живот и стоял так до тех пор, пока Альберто не попросил его сесть рядом с Федерико. Домой они ехали молча, Гайя встретила их скандалом за долгое отсутствие без предупреждения, но девушка быстро замолкла, увидев плетущегося рядом с братом мальчишку. Словно все поняв, она тут же сменила тон и пригласила всех к ужину, решая не лезть с расспросами. Гайя с трудом сдержала улыбку, заметив, как не могли расстаться Федерико и Пауло, но и тут решила придержать язык за зубами. У нее еще будет время, чтобы подначивать младшего брата.       Пауло обживается быстро. Из-за обычной для кошек недоверчивость к новым местам, первые несколько недель он изучает каждый угол дома и небольшого двора, запоминает каждый поворот или выщерблину в полу, чтобы передвигаться ночью. Сразу любовь вспыхивает только к комнате Федерико, где оборотень провел первую ночь. У них есть небольшая гостевая, большую часть года нежилая, потому ее решают отдать Пауло — своя комната, что может быть лучше для мальчишки, который полгода провел на улице. Но тот такую щедрость игнорирует. Извиняется, пригнув голову, и возвращается ночевать к Федерико, обращается пумой и жмется к чужому боку, даже если Бернардески пытается спихнуть его с кровати из-за жары. Утром они все равно оказываются вместе, мощная лапа оборотня прижимает мальчишку к постели, не давая выбраться. Федерико каждый раз шутливо дразнит нового друга за такую привязанность, но вся семья знает, что ему действительно нравится, когда большой шершавый язык елозит по его лицу, заставляя проснуться и не опоздать.       К проверкам привыкнуть очень трудно. Альберто знает, что к ним куда больше внимания, чем к семье, усыновившей обычного ребенка, потому и терпит внезапные появления представителей комитета, оказывающихся на пороге их дома вероломно, без объявления войны. Они, словно специально обученные псы, исследуют, изучают, засовывают свой нос везде, где им вздумается, чтобы найти, к чему придраться и забрать оборотня в приют. Они напоминают об этом каждый раз, и Пауло стискивает зубы, жмется к Федерико, утыкается лбом ему между лопаток, будто прячется. Он с ужасом думает, что наступит тот день, когда его заберут. Наденут ошейник вместо обычного во Флоренции браслета для семейных оборотней, вернут в приют, снова будут делать все эти жуткие вещи. Конечно, его пытаются расспросить о детстве, о родителях, о том, почему он сбежал, но как он может обо всем этом рассказать, у него даже мысли нет. Он делится только с Федерико, спустя долгие несколько месяцев, беря с него обещание никому не рассказывать, заключая договор, осторожно царапая до первой капли крови сначала его, а потом и свое запястье. Рассказывает, как чокнутые борцы с оборотнями застрелили сначала мать, а потом и защищавшего ее отца, как полиция подобрала его, двенадцатилетнего котенка-подростка, забившегося в кусты, и сдала, словно ненужную вещь, в то ужасное здание с обшарпанными стенами и решетками на окнах. В приюте с ними не церемонились. Кормили погано, будто все объедки сваливали на тарелки, в холодные ночи не давали дополнительных одеял и запрещали обращаться. Пауло не высовывается из-под одеяла, рассказывая об этом Федерико, и тихо, жалобно мяукает, когда мальчик прижимается к нему, утешая. А после тринадцатого дня рождения, пробыв в приюте месяц, Пауло сбежал. Дождался темноты и окончания ночной проверки, обратился, пробрался по коридорам к единственному месту в здании, где решеток на окнах не было, в маленькой курилке для персонала, распахнул раму и перемахнул через подоконник. Если его и хватились, то уже утром, когда он, петляя дворами и несясь, не разбирая дороги, оказался на окраине Флоренции. Так и жил, почти не обращаясь в человека, прячась по подвалам, пустырям и свалкам, ел, что находил, но даже это было лучше, чем жизнь в приюте. И сейчас Пауло был благодарен Бернардески за то, что подобрали, не сдали обратно. Он быстро научился помогать по дому, выполнять мелкие поручения и ластиться по вечерам, по-прежнему прижимая Федерико лапой, где бы они ни находились. Пришлось вернуться в школу, нагнать пропущенный материал за лето, но это были такие мелочи, когда у него были крыша над головой, полная тарелка еды и свое место, пусть и на одной кровати с двенадцатилетним мальчиком. Уходить в другую комнату Пауло наотрез отказался, одному было тоскливо и страшно.       Федерико заканчивал складывать в сумку выстиранную форму. Он любовно уложил бутсы, сверху бросил пакет с полотенцем и громко вжикнул молнией. Дибала поежился. Громкие звуки раздражали его тонкий кошачий слух, тем более такой резкий и звонкий. Им придется расстаться на целый вечер, Пауло уже должен был привыкнуть к этому, но не получалось. Без Федерико он чувствовал себя потерянным, сначала слонялся по дому, играл во дворе в одиночестве, а потом укладывался на кровати, дожидаясь возвращения друга. Он знал, что для Федерико тренировки в школе Фиорентины были очень важны, но все равно скучал по нему до противного, раздающегося на весь дом мяуканья. Оставлять оборотня одного, пока он не достиг совершеннолетия, было запрещено, поэтому сейчас младший Бернардески ждал возвращения матери, чтобы уехать, наконец, на тренировку. В школе его хвалили, пророчили успешное будущее, как он мог так нарушить дисциплину и опоздать? Время шло, ключ в замке входной двери все не поворачивался, и Федерико начал нервничать. Пауло слез с дивана, на котором лежал последние полчаса, увлеченно читая о приключениях Робинзона Крузо, приблизился к мальчику и боднул его макушкой в плечо. Он всегда так делал, если Федерико было грустно или волнительно. Тот обернулся, почесал оборотня за ухом и улыбнулся, стоило зеленой радужке начать менять цвет на золотисто-бронзовый. Звонок телефона прервал их нежности, мальчик схватил трубку и заерзал на месте, не в силах удержать себя в одном положении. Ему очень не терпелось попасть на стадион.       — Да, мам. Конечно. Хорошо, я сделаю, — Федерико отвечал быстро и сухо, настроение его испортилось. Он положил трубку на место и обернулся к Пауло. — Мама не успевает домой. Если обещаешь вести себя хорошо, то я возьму тебя с собой.       Пауло буквально подпрыгнул на месте, забегал по комнате, взбудораженный и счастливый. Раньше он мог только слушать о тренировках, а сегодня получится увидеть, как там все происходит. Он остановился напротив Федерико, встрепанный до ужаса, с блестящими от возбуждения глазами, сияющими вокруг зрачка золотой россыпью.       — Обещаю! Правда-правда! — мальчик активно кивал головой, продолжая подпрыгивать на месте. — Буду себя лучше всех вести!       Выбора у Федерико не было. Ему придется убедить тренера, что один зритель на трибуне никак не помешает, но кто знает, будет ли у мужчины настроение на выполнения такой просьбы. Они ехали в переполненном автобусе, тесно прижатые друг к другу другими пассажирами, и ничем не отличались от обычных подростков, едущих по своим детским делам. Если бы хоть кто-то заподозрил, что один из этих мальчишек — оборотень, то их бы и высадить могли на ближайшей остановки, а то и вовсе пару раз огреть чем-нибудь тяжелым, чтобы неповадно было пользоваться общественным транспортом такому отребью, как оборотни. До стадиона они бежали, но Пауло, кажется, это ничуть не расстраивало. Небольшой задний двор не давал ему достаточно простора, чтобы выплеснуть всю скопившуюся энергию, он то и дело врезался лбом и боками в забор, а потом приходил к Федерико, чтобы тот его пожалел. Сейчас у него была возможность хоть немного подвигаться на большом пространстве, тем более что сентябрьская погода располагала к этому, и Пауло, чуть более быстрый, чем его названный брат, тащил того за собой, будто это он сам опаздывал. Когда они добрались, наконец, до раздевалки, там уже никого не было. Тренер ему голову оторвет за опоздание. Федерико торопливо скинул вещи, буквально впрыгнул в форму и затянул покрепче шнурки. Он продолжал тащить за собой Пауло по коридорам, молясь, чтобы его не наказали за опоздание, и столкнулся с тренером на краю поля. Тот только пришел и наблюдал за болтающими мальчишками, делящимися впечатлениями прошедших дней. Бернардески вдохнул поглубже, почувствовал мягкие ладони на своих плечах, легко сжимающие, чтобы успокоить и придать уверенности, и все же подошел к мужчине. Он не знал, как начать, но они оба были здесь, и если Пауло не разрешат остаться, то ему тоже придется уйти. Идиотские законы об оборотнях.       — Сеньор Валькаредже, — тренер резко обернулся, и в его взгляде определенно читался вопрос, почему мальчик еще не присоединился к остальным на поле. — Простите, мой брат не может оставаться дома один, мама задержалась на работе, он может посидеть на скамейке? Он не помешает, правда. Его совсем не с кем оставить.       Валькаредже недоуменно склонил голову. Федерико был не самым болтливым ребенком в команде, но то, что у него не было брата, это факт. Мужчина хотел возмутиться, мальчишка, стоящий рядом с Бернардески не выглядел особенным, которому требовался постоянный присмотр, совершенно здоровый подросток, а потом Валькаредже заметил черный браслет на его левом запястье. Опекаемый оборотень, отлично. Мужчина еще раз окинул мальчишек взглядом, но сдался. Некоторые дети приводили с собой на тренировки родителей по разрешению руководства, и взрослые были жутко шумными, болтали и обсуждали происходящее в голос. Вряд ли от подростка будет столько шума. Валькаредже кивнул, позволяя чужое присутствие, Федерико, не переставая его благодарить, отвел Пауло к скамейке, дал несколько строгих указаний и поспешил к остальным, уже заждавшимся его.       Пауло наблюдал с любопытством. Никуда не лез и не уходил, просто смотрел на большое зеленое поле, намного-намного больше, чем их задний двор, и поборол желание попросить пробежать хотя бы пару кругов по этой стриженной траве. Он обещал, а свое слово мальчик всегда держал. Пауло не помнил, ходили ли родители на тренировки. Вряд ли они видели Федерико вне игр, а вот таким, немного забавляющимся, когда к его ногам летел мяч, или в голос смеющимся от подначиваний товарищей. Пауло продолжал наблюдать, завидуя, что они все могли развлекаться здесь, пользоваться свободой, а ему приходилось сидеть на скамейке, а потом довольствоваться крохотным зеленым участком за домом, где пуме-подростку сильно не развернуться. Он продолжал терпеть, только пересел со скамейки на землю, когда ноги затекли. Федерико помахал ему рукой из центра поля, гордясь, что брат не создает проблем, хотя друзьям рассказывать подробности все равно не торопился. Оборотень был только его, делиться такой компанией он ни с кем не собирался. Пауло помахал ему в ответ, улыбнулся, а потом не смог отвести взгляд. Большой сетчатый мешок, полный мячей, лежал всего в нескольких метрах от него — его оставил тренер вратарей. Мальчик пытался смотреть в сторону, следить за Федерико, как и раньше, считать проплывающие над головой облака или количество попавших в ворота мячей, но это было сильнее его. Они были такие красивые, крепко накачанные, тугие, блестящие гладкой белой поверхностью в лучах заходящего солнца. Пауло решил, что только посмотрит поближе. Ничего страшного не произойдет, если он подойдет и просто взглянет, одним глазком, все равно никому не помешает. Мячи пахли новенькой кожей, заскрипели, когда оборотень чуть пихнул носком кроссовка мешок. А потом у него словно все перед глазами помутилось. Он дернул завязки на мешке, выбил несколько мячей и погнал их на поле, ловко перебирая ногами. Это было так замечательно, свистящий ветер в ушах, скрип травы под подошвой, звонкие взвизги мячей, когда Пауло пинал их. Он носился туда-сюда, глаза его блестели, а сил ни на секунду не становилось меньше. Опомнился он только с приближением испуганного, разочарованного Федерико, дернувшего его за руку с такой силой, что Пауло чуть не повалился на землю. Тренер почти добежал до них.       — Ты же обещал! — Бернардески почти выл от отчаяния. Его теперь выгонят, а после такого ни один другой клуб не возьмет к себе. Вся его жизнь была сломана. Он бросился к тренеру, с трудом сдерживая слезы. — Сеньор Валькаредже! Пожалуйста, простите, такого больше не повторится, я больше никогда его с собой не приведу! Сеньор Валькаредже!       Но мужчина будто и не слышал совсем своего подопечного. Во все глаза смотрел на мальчишку, случайно оказавшегося на тренировке, будто увидел какое-то сокровище в невысоком, хрупком подростке. Потом толкнул к нему мяч и кивнул в сторону ворот, где от любопытства чуть ли не повис на сетке Франческо.       — Сможешь забить?       Валькаредже был серьезен. Пауло несмело взглянул на него, пожал плечами и попытался взять под контроль беснующуюся внутри кошку, у которой глаза разбегались от такого количества игрушек. Он пнул мяч совсем робко, тот и метра не прокатился, посмотрел на Федерико, наконец, успокоившегося и ободряюще ему улыбнувшегося, и повел мяч уже смелее, как они делали на заднем дворе, когда Бернардески хотелось продолжить тренировки дома. Подростки расступились, не сразу понимая интерес тренера к случайному зрителю, тем более оборотню, а потом, стоило ноге Пауло изо всех сил ударить по мячу, попадая точно в сетку за спиной Франческо, завопили, будто сумасшедшие. Пауло так и стоял, растерянный, испуганный от постороннего внимания, лишенный поддержки брата, а потом Федерико чуть не сбил его с ног, стискивая в объятиях. Валькаредже торопился к ним, лицо его сияло.       — Пусть кто-то из родителей придет на следующую тренировку, — Бернардески прижал к себе Пауло, тот громко мяукнул, начиная задыхаться. — Думаю, нам нужно поговорить о включении твоего брата в команду. Как ты мог раньше скрывать такой талант от своего клуба, Федерико?       Мальчик пожал плечами. Он вообще не хотел, чтобы посторонние узнали о том, что Пауло оборотень, это могло навлечь много проблем. Но Валькаредже, кажется, этот факт совершенно не волновал. Он закончил тренировку и уходил с поля, эмоционально размахивая руками и говоря что-то о том, что теперь они заиграют как надо, только нужно подготовиться. На знакомство времени не осталось — нужно было поговорить с родителями о перспективах в школе для Пауло, потому Федерико как мог быстро собрался, попрощался со всеми, крепко взял брата за руку и повел к выходу. Кажется, их ждало удивительное будущее.       Влиться в команду оказывается куда легче, чем учиться в школе. Тосканская столица слишком нетерпима к оборотням, и Пауло регулярно встревает в неприятности, не желая того. Он тихий и прилежный, сидит в классе позади Федерико и упорно постигает науку, но другие ученики смотрят на него презрительно, отпускают мерзкие, унизительные шутки, зажимают мальчишку в темных углах, чтобы наподдать по первое число. Оборотням не место в государственной школе, так они говорят ему, ударяя кулаками по лицу и животу, насмехаются над его жалким мяуканьем и усилиями не обратиться. За все время учебы это первый год, когда Федерико серьезно встревает в драку. Тренировки научили его быть быстрым и ловким, но все равно под глазом красуется лиловое пятно, а костяшки пальцев стесаны. Ему стыдно смотреть тяжело вздыхающему отцу в глаза и шипеть от боли, когда мама, причитая, обрабатывает его раны, тоже стыдно. Альберто, после нескольких встреч с директором, все же решает перевести Пауло на домашнее обучение. В тот вечер он настолько раздраженный, что мальчишки решают не выходить из комнаты, пока отец не успокоится. Они знают, что злится мужчина не на них, но под горячую руку попадаться не рискуют. Федерико теперь приходится учиться за двоих — учителя парня-оборотня не жалуют, придираются по мелочам, потому и объяснять большую часть школьного материала приходится самому. Зато в команде от Пауло все в восторге. Бернардески не знает, как вообще можно не любить этого мальчишку. Пауло ласковый и старательный, не лезет на рожон, слушает всегда внимательно и выполняет все указания. Они договариваются с тренером, чтобы приезжать на час раньше, и тогда большая кошка носится по полю, от края до края, сбивает Федерико с ног и гонит мячи, путаясь в собственных лапах. Франческо, пропустивший тот самый первый мяч от Пауло, иногда просит оборотня задержаться после тренировок, потому что подачи у мальчишки сильные, какие-то хитроумные, а ему нужно много практики. Франческо громко заявляет, что хочет играть за молодежную сборную, а такой опыт, когда ловкое от природы создание закручивает мячи и бьет так, будто собирается голову проломить, нигде больше не получишь. Валькаредже на каждой тренировке хоть и кричит на бестолковых мальчишек, но светится ярче центральных улиц Флоренции в Рождество, довольный своим приобретением для команды. Мужчина совсем не удивлен, что Пауло и Федерико образуют связку быстрее, чем он делает себе по утрам кофе, и связка эта работает настолько хорошо, что в декабре, полностью удовлетворенный готовностью своей команды, впервые ставит Пауло в стартовый состав на игру с Миланом. Он сообщает мальчишкам об этом за три недели до матча, и они все знают, что это значит.       В медицинском кабинете, куда Пауло приходит после очередной тренировки, прохладно, пахнет антисептиком и какими-то лекарствами. Мальчик громко чихает, заставляя врача вздрогнуть и резко обернуться.       — Раньше, чем я ждал, — Романьоли замечает маячащего за спиной оборотня Федерико. — И ты заходи, не крутись там.       Он ловким движением надевает перчатки, достает из холодильника прозрачную ампулу, со смешком наблюдая, как Пауло пятится назад. Никакому оборотню не понравится, что его обращения кто-то берет под свой контроль, но таковы правила, и не только для Флоренции. Молодежные ли команды, детские, взрослые — все одно. Оборотню нельзя принимать свою истинную сущность на поле, так что они вынуждены принимать эти препараты. Стоит быть благодарными хотя бы за то, что медицина не стоит на месте, и эти лекарства стали намного безопаснее, чем десять лет назад. Мужчине приходится самому теснить мальчишку к столу, но Дибала, кажется, собирается когти выпустить, лишь бы не допустить такого вмешательства в свою жизнь.       — Пауло, — мужчина говорит тихо и вкрадчиво, чтобы не пугать кошку еще сильнее, — это для твоего же блага. Нужно знать, что препарат тебе подходит. Давай руку, это не больно.       Затягивая на плече мальчишки жгут, врач то и дело поглядывает на трогательную картину — Федерико крепко сжимает пальцы мальчишки, смотрит внимательно и серьезно, хотя сам боится до жути. Романьоли, каждый раз проводя комиссию для команды, не может не смеяться в глубине души, когда все называют Пауло и Федерико братьями. У него самого язык не повернется так их назвать. Кошки не выбирают семью и братьев, они выбирают хозяев, заботливых и добрых, и платят тем же. Федерико для оборотня куда больше, чем все вокруг могут представить, мужчина точно об этом знает. Пауло морщится, стискивает зубы, вцепляется в подставленную руку так сильно, что остаются следы то ли от ногтей, то ли от когтей, но терпит, когда игла прокалывает нежную кожу на сгибе локтя.       — Вот и все, — Романьоли снимает перчатки и кивает в сторону стола. — Конфетку?       Мальчишки сбивчиво благодарят его за проделанную работу и сбегают так быстро, что только пятки сверкают. Не стоит задерживаться в таких местах, пока еще какой укол не поставили.       Пауло отлично держится до самого дома. Жалуется в автобусе, совсем тихо, что больно было, но улыбается и жмется к Федерико ближе, когда на одной из остановок в салон заходит целая толпа. Глаза у мальчишки начинают слипаться, он широко зевает, уткнувшись брату в плечо, и мяукает на ухо, выгибаясь под поглаживающей по спине рукой. Никому вокруг нет до них никакого дела, только одна старушка с подозрением поглядывает, щурится, будто пытается уличить их в чем-то непотребном. Мальчишки с трудом протискиваются через столпотворение едущих с работы людей, вываливаются на улицу и проверяют, не забыли ли что в автобусе. В прошлый раз Пауло случайно оставил на сиденье спортивную сумку, за что получил такой нагоняй от матери, что боялся лишний раз высовываться из комнаты. Дома мама встречает их горячим ужином, отец привычно расспрашивает об успехах, не обходит стороной и вопрос про укол. Пауло, найдя благодарного слушателя, тут же начинает жаловаться, перемежая нытье с мяуканьем, напрашиваясь на ласку. Всем вокруг очевидно, что препарат начинает действовать. Мальчишка отказывается от еды, зато под ошеломленным взглядом Гайи выпивает целый литр молока, лишая всю семью утренних блинов. Он такой вялый, что даже ноги с трудом до комнаты переставляет, идет, держась за стены, чтобы не упасть. Ему хочется обратиться, свернуться большим мохнатым клубком на кровати и дремать, наслаждаясь неторопливыми поглаживаниями Федерико между ушами, но одна единственная попытка ни к чему не приводит. Ни шерсть, ни когти не лезут, только кожа зудит, и тошнота подкатывает. Пауло валится на постель, крутится, не находя себе места, сбрасывает на пол мешающиеся подушки и одеяло и может только жалобно мяукать, прося о помощи. Федерико так быстро бежит, что поскальзывается около двери, бьется лбом о дверную коробку и глухо стонет от боли. Он ничем помочь брату не может. Бледность оборотня отдает противной зеленью, хотя обычно кожа у Пауло загорело-бронзовая, даже без солнца, а сейчас еще и горячая до ужаса, покрытая липким потом. Бернардески устраивается рядом с ним, обнимает, гладит по волосам, прося потерпеть, хотя сам не может смотреть на эти мучения. Спустя несколько часов в доме все еще горит свет, даже Гайя, обычно держащаяся холодно по отношению к младшим, сидит на кухне вместе с родителями, волнуясь за Пауло. Мальчишка продолжает так жалобно мяукать, что слушать это невыносимо, зная, что помочь ему никто не может. Федерико то и дело меняет холодное полотенце на его голове, обтирает мокрые плечо и шею, чтобы сбить лихорадку, почесывает брату затылок, когда того в очередной раз тошнит. До утра никто не смыкает глаз — младший Бернардески наотрез отказывается идти в школу и оставлять Пауло одного, даже если тот, наконец, смог заснуть, как только Солнце поднялось над городом. Спит он до самого вечера, пропуская и завтрак, и обед, выползает на ватных ногах только к ужину и тяжело падает на свой стул, тут же двигаясь ближе к брату. Он подслеповато рассматривает содержимое его тарелки, принюхивается, а потом переводит взгляд на мать.       — Можно мне тоже? — Пауло все еще немного бледный, но глаза уже не такие мутные, да и голос звучит куда бодрее. Кажется, что за эти сутки он потерял пару килограммов.       — Слава Богу, — женщина вскидывает руки и быстро наполняет для парня тарелку.       Пауло ест жадно, измотанный ночью, игнорирует смешки сестры и обеспокоенный взгляд отца. Он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы стащить с тарелки Федерико пару помидоров и состроить такое невинное лицо, что младший Бернардески давится от смеха. Худшее уже прошло, значит, они смогут вместе выйти на игру, рука об руку, и показать этим зазнавшимся миланцам, кто на поле хозяин.       На первую игру Пауло приходит посмотреть вся семья. Людей на трибунах не слишком много, от силы десять тысяч человек наберется, но места, занятые родителями, всегда самые шумные, матери припираются, выясняют, чей сын лучше, а отцы лучатся гордостью, когда их дети показывают хорошую игру. Гайя никогда в жизни не признается, что этот матч и для нее важен, ради него она встречу с подругами отменила, но подскакивает на своем месте, чтобы лучше рассмотреть младших, несущихся по полю на огромной скорости. Она уже привыкла к играм Федерико, тот ей не слишком интересен, насмотрелась за пару лет, а вот за Пауло переживает, когда того освистывает часть трибун за эластичный черный браслет на руке. Мальчишка, кажется, внимания на это не обращает, ловко перебирает ногами, обводит миланцев, мелькая фиолетовым пятном среди красно-полосатых футболок, наслаждается, что за ним угнаться не могут. Лекарство хоть и не дает ему обратиться, но сохраняет все его способности. Валькаредже так кричит со своего места, что его половина стадиона слышит, но голос ему повышать не нужно. Пауло отлично слышит все его замечания своим кошачьим слухом, пасует и снова принимает мяч, находит взглядом Федерико среди других таких же фиолетовых футболок и за несколько минут до финального свистка посылает ему мяч со всей силы, что у него есть. Флорентийские трибуны замирают в ожидании, когда невысокий худой мальчишка щурится, пригибается и бьет по воротам, в нетерпении следя за полетом мяча. Крик, раздавшийся над стадионом, перекрывает все другие звуки. Пауло приходится уши зажимать, чтобы не оглохнуть, но он несется к брату, прыгает на него раньше остальных, и вся команда валится на газон, не сдерживая радости от первого за несколько лет выигранного матча против Милана. Валькаредже чуть ли не плачет, притягивает к себе Федерико и Пауло, когда остальные мальчишки отпускают их, и сияет от гордости, словно это его дети. Миланцы уходят с низко опущенными головами, проклиная оборотня, выпущенного на поле. На следующее утро все спортивные СМИ пророчат братьям успешное будущее, а сами мальчишки разваливаются на кровати в комнате, продолжают визжать, будто только что выиграли, и пересматривают снова и снова видео с победным голом.       И Федерико, и Пауло знают, что такое серьезная работа. Спустя два года, когда оба они уже закрепляются в основе молодежной команды Фиорентины, несмотря на продолжающееся восхищение, трудятся до стертых до мозолей ног и стекающего по спине пота, до боли в мышцах и головокружений после дополнительных нагрузок. Они растут, меняются, Федерико начинает задерживаться после школы, будто забывая о ждущем его дома брате, а когда возвращается, то лишь таинственно молчит, не замечая, как хмурится Пауло, обнимающий его и вдыхающий чужой сладкий запах с его одежды. Конечно, это неизбежно, говорит ему Гайя, прихорашиваясь перед свиданием и прося брата придержать прядь волос, пока она будет закреплять ее шпилькой. Пауло вздыхает, мурлыканье его уже не такое бодрое, отдает тоской и печалью, и даже обычны поглаживания Федерико между ушами перед сном больше не делают его счастливым. Ему и не задержать Бернардески рядом с собой, на все просьбы подросток только отмахивается, торопится сбежать к подружке, которая теперь тоже приходит на игры, садится рядом с семьей. Гайя честно заявляет, что девчонка красивая, но Пауло не видит ничего особенного. Такая же, как и другие итальянки — длинные темные волосы, ладная фигура пятнадцатилетней девушки, большие темные глаза. Дибала фыркает, отворачивается и уходит праздновать с командой очередную победу, не слушая сбивчивых объяснений Федерико. Они все еще играют вместе, спят в одной комнате, а девчонки явление временное. Так говорит ему Франческо, пока в очередной выходной молодежка собирается у него дома и пытается в полном составе переиграть Пауло в твистер. Но куда им тягаться с грациозной от природы пумой, под свисты других мальчишек изгибающейся в таких позах, что другим и не снилось. После Франческо провожает его до автобусной остановки, болтает без умолку, расхваливает навыки аргентинца, рассказывает, как горд играть с ним за один клуб, а потом, пользуясь отсутствием людей, робко и коротко прижимается своими губами к его, надеясь на что-то большее. Пауло сказать на это нечего. Он сбивчиво извиняется, сам не знает, за что именно, забегает в подошедший автобус, даже не уверенный, что в нужный, и забивается в угол, пытаясь все осознать. Он думает об этом до самого утра, выворачивается из-под руки Федерико, вернувшегося уже за полночь и пытающегося обнять брата, но кроме смущения не чувствует от поцелуя ничего. Франческо — не тот, хотя он хороший друг и верный товарищ на поле. А потом ему совсем не до выяснения всех обстоятельств. Они обыгрывают очередную команду, отсыпаются после тяжелой игры, а на следующей тренировке замечает рядом с Валькаредже чужих людей. Двое мужчин в строгих костюмах остаются на всю тренировку, о чем-то переговариваются между собой и с тренером, шумно спорят, но Пауло старается не прислушиваться. Подслушивать нехорошо, да и отвлекаться не стоит, особенно когда Франческо все же научился ловить его подачи. Их с Федерико задерживают, не дают уйти вместе с остальными, они неловко переминаются с ноги на ногу, неуютно чувствуя себя под внимательными, пронзительными взглядами чужаков. Валькаредже тяжело вздыхает, недовольный сложившимися обстоятельствами, но все же решает объясниться. Весь его вид говорит о смирении.       — Представители Ювентуса хотят пообщаться с вами, мальчики. У них есть для вас предложение.       У Федерико загораются глаза. Именитый клуб интересуется ими, мог ли он мечтать о чем-то большем, чем это. Уговаривать родителей даже не приходится. Конечно, мама начинает горько вздыхать от предстоящей разлуки со своими детьми, а Альберто гордо расправляет плечи, не в силах сдержать радость. На подготовку всех документов уходит еще месяц, и перед самым отъездом Пауло все же позволяет себе оставить на щеке Франческо прощальный дружеский поцелуй, благодаря за два года, которые они играли бок о бок. С чемоданом и спортивной сумкой на каждого они приезжают в Турин, прощаются с плачущей матерью и расстроенным расставанием отцом, вселяются в выделенную им в общежитии комнату и, оставшись вдвоем, тут же сдвигают свои узкие кровати, не желая нарушать традицию. Даже если это чужой город, им неизвестно, как новая команда отнесется к ним, к оборотню в своем составе, общая постель и горячая ладонь на макушке пумы делают все терпимым и сносным.