Харам

      — Я стал рабом, Намджун, — Юнги сидел за ужином на террасе в обществе великого визиря. Чимина увели на перевязку. — То есть как, Повелитель? Что это значит? — соратник султана был удивлён подобным словам. — Рабом любви, дорогой мой друг, — мужчина отпил щербет из кружки с тиснением китайских роз. — Я не знаю, что делать. Впервые в жизни и за период правления я потерян, потому что не могу найти решение, которое было бы приемлемым, но удобным для меня и Чимина. — Я не в праве решать за Вас, но если Вам необходим совет, я думаю, что мог бы быть полезен, — Намджун, как всегда, был чрезмерно вежлив. — Я слушаю, — Юнги знал, что его лучший друг не посоветует дурного. — Вы могли бы дать Сокджину возможность войти в совет дивана, о чём он издавна грезил и к чему шёл всё время своей службы, а должность хранителя покоев назначить Чимину. Таким образом, он всегда будет рядом с Вами, — голос паши был спокоен, но слова вырывались из уст с большой осторожностью. — Ты погляди, Намджун! Я в тебе не сомневался. Совет, достойный не просто великого визиря, но и моего замечательного друга, — султан похлопал пашу по плечу. — И для себя ведь выгоду нашёл, будешь видеть ненаглядного почаще. — Ну что Вы, Повелитель, я не смею вновь пытаться добиться Сокджина. Он непреклонен. Я знаю, что в любом случае меня ждёт отказ, — плечи Намджуна поникли. — Не бросай начатое перед концом пути. Не отступай, друг. Я знаю, что всё не так безнадёжно, — Юнги улыбнулся, вселяя в визиря веру в своё скорое счастье. — Кстати, я думаю, Вы в праве знать, государь, что в гареме о Вас ходят слухи, — паша осторожно начал новую тему. — Поговаривают в основном девушки, которых Вы не пожелали видеть в своих покоях. Болтают, будто наш падишах подобен своему предку Мехмеду Завоевателю. — Похвально, если они ведут речь о его бесподобном мужестве и справедливости, — Юнги отложил столовые приборы, заведомо зная, что тема вовсе не о характере его прародителя, а о его личной жизни. — Как бы не так. Бесстрашные болтуньи смеют обвинять Вас в нелюбви к ним по подобию султана Мехмеда, что был влюблён в господаря Валахии Раду и отвергал своих наложниц. — Что ж, Намджун, ты поможешь мне сделать так, чтоб они не знали о своей правоте. Как известно, дыма без огня не бывает, так вот, Намджун, ты будешь моей водою, что задушит очаг возгорания.

***

      — Что это? — Чимин сидел на застеленной кровати султана, вертя в руках мешочек с искусной вышивкой. — Это печать хранителя покоев, — Юнги сам раскрыл свёрток и вынул литую металлическую печать с оттиском тугры. — Мне нужно передать её хранителю Сокджину? — младший разглядывал рельеф витых узоров на плоской поверхности. — Нет, теперь она твоя. Ты — хранитель моих покоев, — султан улыбнулся и поднёс печать к любимым губам, ожидая касание в знак принятия титула, которым он наделил юношу. Чимин, повинуясь, поцеловал печать и приложил ко лбу, обязываясь отныне служить своему повелителю и всей Османской империи. Убрав печать на стол, за которым мужчина обычно творил чудеса ювелирного мастерства, Юнги вернулся к юноше и, не встретив сопротивления, опрокинул того на спину. Удерживая руки новоявленного хранителя по обеим сторонам от его головы, султан долго смотрел в глаза напротив. Какие-то месяцы назад взгляд смотрящего на него был злым и острым, как клинок сабли, теперь же он в полной мере отражал замешательство своего обладателя, который словно всё ещё боролся с сомнением. — Если я поцелую тебя, ты вновь вытрешь рот рукавом? — Юнги провёл носом по тонкой гладкой шее, которую лично некогда подвергал удушью. — Нет. Чимин, привыкший к грубости жизни, ожидал любого поворота в своей судьбе, но никак не успокаивающих поцелуев в плечи и грудь, сливающихся со строками стихов Мухибби. — Я жду и жажду тот момент, когда осада крепости падёт, и ты сам сдашься мне. Я устал от войны, но и подчинение мне ни к чему. Не хочу получать военные трофеи, хочу, чтобы ты сам доверил мне себя и своё сердце. Хочу тебя всего, — спокойный, но властный характер правителя империи выводил из строя сомневающийся мальчишка в его постели. Чимин перехватил господскую руку и, уложив её к себе на талию, начал спешно расстёгивать мелкие пуговицы на чужом кафтане, удерживаемом теперь одним лишь богато расшитым поясом. Вслед за кафтаном полетели прочь штаны, ремни, бельё. Юнги любовно огладил затянувшуюся рану на рёбрах младшего, целуя вслед за этим будущий шрам. После старший ещё долго дарил ласки Чимину, успокаивая его страхи и помогая наконец довериться и расслабиться. Как только юноша успокоился, султан подхватил со стола янтарную жидкость в узорчатом стеклянном флаконе. Окунув пальцы в маслянистую субстанцию, мужчина огладил ладонью молодые чресла, аккуратным движением смазав все необходимые места. Дыхание Чимина становилось всё более отрывистым и загнанным, с губ то и дело просился сорваться стон, но юноша лишь плотнее сжимал челюсть, не позволяя звукам рождаться. Когда же Юнги позволил прочувствовать всю свою мощь и власть, граничащую с осторожной нежностью, младший не в силах был себя сдержать. Покои заполняли резкие звуки, отчаянные вздохи, мелькающие по кровати тени и тонкий аромат хвойного эфирного масла. — Повелитель, пожалуйста, — голос Чимина ломался и хрипел, пока он сам царапал тонкую кожу на лопатках султана. — В постели мы не имеем титулов, жизнь моя, — Юнги вцепился зубами в кожу над ключицей. — Но порой я ощущаю себя рабом, ибо лишь ты повелеваешь моим разумом, — старший сжимает в горсть сухие ломкие волосы бывшего янычара и слышит задушенный всхлип, вслед за которым младший содрогается всем телом, выкрикивая имя своего государя.

***

      — Почему ты всё же спас меня тогда? Я ведь был тебе ненавистен, — султан любовно прижимает к груди юношу с выгоревшей макушкой, стоя в одном атласно-парчовом халате на прохладной террасе. — От любви до ненависти один шаг, мой повелитель, — вещает Чимин, вдыхая морскую свежесть, приносимую ветрами с Босфора. — Обратная грань значительно ничтожней.