Одно целое

      Они целуются в самом коридоре, соскучившиеся друг по другу до боли в грудине, самозабвенно закрывая глаза. Ангела привстает на носочки, чтобы быть ближе, теснее — вдохнуть терпкий запах и запустить ладони под рубашку. Если их кто-то увидит, то потом на них будут косо смотреть половину следующего года, но сейчас Ангеле всё равно — она жмётся ближе, как истосковавшаяся кошка, мурлычет и кусает губы.       Джек на ощупь ищет ключ-карту, дверь в личную комнату с шипением открывается. Они бы и не включали свет, если бы не датчик движения. Всё происходило бешено и сумбурно — поцелуй, глубокий и долгий, терзал припухшие губы, ладони сжимали на затылке светлые волосы. Они нужны были друг другу, об этом говорили выскакивающие из груди сердца, об этом говорили цепляющиеся за плечи руки. Ангела вписывается бедром в угол тумбочки — недовольное шипение и смазанный поцелуй со стучащими зубами тому прямая реакция. Джек смеётся ей в губы. В предельной близости с этой женщиной он кажется совсем ребёнком, семнадцатилетним подростком, утонувшим в глубине этих чувств и в тепле родного тела.        — Теперь останется синяк, — сосредоточившись на пуговицах, жарко шепчет Ангела.        — Одним не отделаешься, — в тон отвечает Джек, а затем берёт её лицо в руки, притягивая к себе.       Джек истосковался по этой близости и по горячему телу. Сейчас любое движение Ангелы, даже самый банальный вздох, отдаются у него в груди долгим эхом, каждый привлекательный изгиб тела будоражит мысль. От поцелуев не оставалось дыхания — только хватай ртом воздух и возвращайся к этой свирепой страсти снова, смазывая помаду на сладких губах. Он подхватывает её под бедра — Ангела взвизгивает и сучит ногами, упираясь руками в плечи, смеётся по-детски, как флиртующая девчонка, которой на самом деле нравится, когда её таскают за косички.       В постели совсем другая энергетика, будто бы Джек сосредотачивается на эстетике момента, убирает с миловидного лица доктора белокурый локон. Они пьют друг друга и никак не могут напиться — это читается в каждом осторожном движении и в каждом поцелуе. Раздетые и готовые на всё взрослые люди.       Грубые ладони ложатся на воздушную грудь — картина выглядит кособоко и неправильно, но есть в этом что-то… эдакое. Есть что-то в том, как трепетно руки гладят сосок, как Ангела выгибается под этими ладонями, как смотрит на Джека из-под трепещущих век. Ангела без халата и привычного стетоскопа на шее кажется совсем беззащитной, но на самом деле у этой женщины воля солдата. Это и привлекало, это и притягивало к ней Джека, зачарованного и завороженного самоотдачей, силой характера и мыслями.       Ладонь скользит по привлекательной ложбинке на груди, касается шеи, а дальше на губы, придерживая нижнюю большим пальцем.        — Ты такая чудесная, — выдыхает на ухо.       Ангела, пожалуй, ещё долго не будет верить в реальность таких встреч, не будет верить ни единому слову Джека о бесконечных чувствах, но при всём при этом продолжит засыпать на горячей груди, ощущая себя в тёплой и обволакивающей безопасности. Ей, безусловно, было стыдно в первый раз перед ним раздеться, было стыдно оказаться у его колен и послушно открыть рот, но с каждым таким «стыдно» доктор Циглер понимала, что может всё. И любить такого человека, как Джек, тоже может. Не за облизанный со всех сторон героизм, а за мелочи: за крохотный шрам на губе и за то, как он сгребает её в медвежьи объятья с утра.       Ей нравилось его тело: оно, испещрённое шрамами и грубыми ссадинами, не вызывало жалости, только трепетный восторг. Хотелось аккуратно провести ладонью по груди, скользнуть ниже, ожидая, когда намёки перестанут быть таковыми и начнут нести вполне себе конкретный и легкочитаемый подтекст. Нравилось становиться перед ним на колени, послушно целовать низ живота и брать в рот напряженный член. У Ангелы, безусловно, не хватало практики, но она вдоволь заменяла это старательностью, тщательно обводя языком твёрдую плоть. Ей невероятно льстил тот факт, что Джек запускал ладонь в белокурые волосы и толкался сильнее, порой до удушья и кашля, такого, что тонкие нити слюны падали на грудь. Из-под полуприкрытых век она видела, что Джек кусает губу. И слышала как он рычит.       Она не чувствовала себя использованной, только пьяновато улыбалась, поднимаясь и усаживаясь на колени. Он стирал с её губ прозрачную влагу и долго целовал.        — Займёмся любовью? — это уже стало почти ритуалом, вызывавшим у Джека мимолетную и кривоватую улыбку. Вся та невинность, которая была в Ангеле, заключалась в этой одной невероятной фразе, которую она всегда выдавала чувственно и намокая от желания. Ему нравилось, что это звучало как «займёмся любовью», а не «отымей меня». Он подминает её под себя, Ангела тихо смеётся, растягиваясь на мягких подушках и разводя ноги. Джеку нравится трогать её там: перебирать влажные, набухшие складки, видеть то, как немка млеет от одного только прикосновения к чувствительному клитору. Нравится плавно вводить два пальца и ловить каждый поверхностный вздох губами, каждый исступленный шёпот на родном немецком языке. Она мокрая. Открытая перед ним, доверчивая и родная. Ей нравится — самое главное, что сейчас волнует. Становится душно: воздух кругом слишком тяжелый и густой, Ангела не совсем вменяемо ведёт головой и утыкается носом в подушку, подавляя очередной стон. Он, мимолетно прижимаясь носом к вспотевшей шее, спрашивает про таблетки, ведь никому не нужны непредвиденные проблемы.       Первый толчок, и Ангелу бьёт током. Она судорожно хватает ртом воздух от ощущения почти болезненной заполненности, цепляется пальцами за смятые простыни и замирает. Джека прошивает насквозь — узкая и горячая, такая влажная, Ангела для него предел какого-то невменяемого совершенства. Он мог бы сорваться: впиться сильными руками в изголовье кровати, сжать его до побеления костяшек и вбиться в это податливое тело под требовательное хныканье и стоны, под звуки втягивающегося сквозь зубы воздуха. Он замер, замерла и его ладонь на покрасневшей щеке.        — Всё хорошо, — судорожно прошептала Ангела, прижимая ладонь к себе и целуя пальцы, — всё хорошо, родной.       Секс — это всегда про доверие. И немка верит Джеку настолько, что выгибается под ним, чтобы быть ближе — грудью к груди. Сжимает руками шею и сбивчиво дышит в плечо под размеренные и плавные толчки, запускает пальцы в волосы на затылке. Верит ему, когда кончает под ним, как сумасшедшая, когда он обмякает над ней, прижимаясь влажным лбом к груди. Верит ему, когда он так и засыпает рядом, бормоча банальные донельзя, но такие нужные слова благодарности.       Ангела смотрела на него и тонула. У Джека всегда были удивительно чистого голубого цвета глаза: кристальные, почти прозрачные, настолько, что она могла видеть в них своё отражение. Она так сильно любила эти глаза, что готова была на что угодно, лишь бы он лишний раз на неё посмотрел. На неё так смотрел только Джек. Только Джек Моррисон улыбался уголком губ и одновременно хмурил брови, будто бы выискивал в Ангеле что-то, известное ему одному. Он с таким трепетом держал в руках хрупкое, словно фарфоровое, её тело, что Ангела думала только об этом — не будет больше мужчины, который будет трогать её так, смотреть на неё так. Это ли не чувства и не выбеленная в романах любовь?       Немка вздыхает в крепкое плечо, целует изгиб шеи и что-то неразборчиво шепчет на ухо. Наверняка что-то из разряда «я так соскучилась» или очередную фразу на воркочущем немецком.       У них была установка — никаких отношений на работе. Злые языки, привыкшие обмывать любую внезапно всплывшую сплетню, не сделали бы погоды ни ей, ни ему. Прошло не так мало времени, чтобы и Ангела, и Джек смогли послать эту установку куда подальше. Это было странно — между ними такая огромная пропасть в возрасте, но при всём при этом Циглер никогда не ощущала себя восьмиклассницей рядом с Джеком. И он к ней относился как к драгоценности. Берёг. Любил. И сцеловывал солёные слёзы.       — Не спится? — доктор Циглер смотрит через плечо на приподнимающегося на подушках Джека. Качает головой. Моррисон улыбается как влюблённый придурок.       Джеку непривычно видеть Ангелу без крыльев за спиной — острые лопатки притянули к себе заинтересованный взгляд. Он негромко хмыкнул, заскользив руками вдоль талии, оставляя на блестящем от испарины плече короткий поцелуй. Ангела на мгновение замерла, осторожно откидывая голову назад, а после благоговейно вздохнула.        — С тобой спокойно, — мурлычет она, а он улыбается ей в висок.       Они бы могли так простоять всю ночь, одни во всем мире, единственные друг у друга. Двое в пустой комнате, где мерно вскипает чайник и разостлана постель.       Их всего двое. И они трепетно хранят покой друг друга.       А завтра утром всё вернётся на круги своя.