Лос-Анжелес - Лондон

— Эй, Джуд. Как называется чувство, когда забыл какое-то слово, и оно всё время вертится у тебя на языке, будто вот-вот вспомнишь, но — никак?.. Джуд молча убирает трубку от уха, смотрит на экран, потом переводит взгляд на часы, и на темень за окном, и только после со вздохом качает головой: — Прескевю, — говорит он чудному американцу на другом континенте, который если и звонит ему когда, то обязательно под утро, в самый тёмный час. — А, точно! Господи, оно у меня третий день зудело. Кстати, а ты чего не спишь? Джуд фыркает, не удостаивая его ответом, и направляется в кухню, сделать себе теплого молока. — Я подарю тебе часы, на которых будет лондонское время. — Я их потеряю, — обещает Дауни. — Ну, разумеется. — Видел тебя на днях в сети в компании какой-то юной брюнеточки. Ты что это, уже налево пошел от своей психотерапевтши? — Боже, Роберт, это моя дочь — Айрис. На том конце «провода» смолкают и становится слышен громкий хлопок. «Фейспалм», понимает Джуд. — Святые угодники! Какой ты старый, у тебя взрослая дочь! — Старый? — усмехается Джуд, захлопывая ногой дверь холодильника. — Что, больше не будешь со мной дружить? — Буду, я же сам старый. Дауни произносит это тем особенным голосом, когда в ответ хочет услышать заверения в неувядающей молодости и красоте. Но Джуд корчит сочувственную гримасу, — жаль, Роберт её не видит, — отхлебывает молока и говорит: — И то верно. Как там Индио, кстати? Еще не сделал тебя дедушкой? — О, — пораженно стонет Дауни, вероятно, прикрыв глаза от несправедливости. — Ты коварный, коварный человек, Джудси. Погоди, вот начнутся съёмки, — я тебе всё припомню. — Всё? — веселится Джуд, с которого при упоминании съёмок остатки сна слетают как стая вспугнутых птиц. — Неужто за мной так много грехов? — он улыбается, предвкушая продолжение. — Это ведь не я ворую твою одежду. — Оу, — отзываются в ухе с явным довольством в голосе. — Не я травлю свою собаку и играю на скрипке в три часа ночи… — Ну, черт с ней, со скрипкой, — идет на компромисс Роберт, — но собака и одежда у нас общие. Смотри, не растолстей там. Я буду настаивать на одном гардеробе на двоих. — Сэкономим денежки Уорнеров? — припоминает Джуд давний разговор про один номер и одну кровать. — Конечно, нам же не привыкать. Они недолго смеются, а после молчат, будто потеряв нить разговора. — Зачем звонишь? — Джуд опускает пустой стакан в мойку. — Я имею в виду, на самом деле. — Да, понимаешь, — говорит Роберт, и, наверное, смотрит на свой пламенно-красный калифорнийский закат. — У меня прескевю: я забыл одно слово. Оно прямо вертится у меня на языке. Хотел вот сказать его тебе, но… сам понимаешь. Старость, склероз. Джуд тихо улыбается, прикрывая глаза. Эти игры им никогда не наскучат. — Это что-то типа… — Дауни щелкает пальцами, — созависимости, да. Глубокая психологическая привязанность. — Тяжелый случай, — комментирует Джуд. — Да, — вздыхает Роберт. — Доживешь до моих лет, еще и не такое забудешь. Они опять смеются. Джуд смолкает первым, перехватывает трубку другой рукой и, облизывая губы, говорит: — Я тебя тоже… ну, ты понял. Я просто слово забыл. — Ага, — усмехается Дауни, донельзя довольный. — Куплю тебе толковый словарик. Нам, — исправляется поспешно. — Один на двоих. — Доброй ночи, Роберт, — прощается Джуд, улыбаясь серому лондонскому рассвету. — Доброго утра, Джудси.