Очищение

Время летело быстрее солнечной лисы, охотившейся на птиц. Закончилось душное пыльное лето, полное изматывающих занятий и расслабляющих прогулок с Валерианом или — а иногда даже и — Мастером. Пёстрая, но мимолётная осень сменилась серой блёклой зимой. Представление Совету неумолимо приближалось. Мастер замучил его бесконечными примерками парадного костюма, дрессировкой — по-другому и не назовёшь — по поводу правил этикета и всё возрастающими требованиями к учёбе. Чем с большим объёмом Рик справлялся — тем больше его загружали. Это ужасно утомляло. Хотя Мастер помогал чем мог и всё свободное время посвящал Риккарду и занятиям с ним. А ещё чем ближе был Совет, тем более невыносимым становился отец Фердинанд. «Риккард, ты же не забудешь сказать Совету, что распустишь всю их компанию, как только станешь Великим? Нет, не скажешь? Это как-то лицемерно, Риккард». Риккард делал вид, что не слышит этих провокаций, сосредоточенно записывая за лектором. «Зачем ты вообще ходишь на эти лекции, Риккард? Такие, как ты, не учат историю. Они её только переписывают». Риккард закатывал глаза и отворачивался, фыркая или цокая языком. «Мне интересно, Франц драл тебя хоть раз с тех пор, как я здесь? Или теперь ты его дерёшь? Боюсь, Совету это не понравится, Риккард». Риккард краснел и прятал взгляд, сжимал кулаки, скрипел зубами. Но заставлял себя не отвечать. До последнего. «Говорят, ты даже пытку не смог провести. Если тебя на Совете спросят, пытал ли ты кого-нибудь — ответь честно, Риккард. Скажи, что ты как раз в процессе пытки Чистейшего собой». Рик не выдержал и вышел из зала прямо посреди лекции, сопровождаемый тихим хихиканьем «команды А». Ребята вообще были ярыми поклонниками «шуток» отца Фердинанда, хотя посмеиваться предпочитали втихую, особенно после того, как послушникам объявили, что ученик Чистейшего теперь может «набивать руку» на них. Эта выходка закончилась для Рика крепкой головомойкой от Мастера — без порки, но ему и так хватило — и тремя дополнительными занятиями с братом Аурелио. На которых Фердинанд, естественно, тоже не особо сдерживался. Франциск обещал, что поговорит с бывшим учителем. Тем более что ситуация напрягала не только Риккарда, но и лектора, который был вынужден терпеть всё это во время своих занятий. То ли Чистейший обещание не сдержал, то ли — что более вероятно — отцу Фердинанду на его разговоры было плевать, но комментарии становились только язвительнее и злее. Через пару недель после того, как Рик ушёл с лекции, Мастер вдруг выдернул его с занятия по ботанике. Буквально выдернул. Вошёл в кабинет, мрачный, злющий — Рик его таким давно не видел, бросил Валериану короткие извинения, схватил ученика за шиворот и выволок в коридор. — Мастер?! Какого дьявола?! — Вот именно, Риккард! Какого дьявола?! Через десять минут Рик был вброшен в покои Мастера, а сам Чистейший накручивал на руку пояс и велел раздеваться. Юноша судорожно соображал, где мог оступиться, но ничего толкового на ум не приходило. — Да что я сделал-то?! — Ничего такого, Риккард! Всего лишь пытался провести экзорцизм отца Фердинанда! Мелочь же. Мне точно стоит закрыть на это глаза, раз уж я всё тебе с рук теперь спускаю! — Мастер сразу перешёл на крик, заставляя вжать голову в плечи. — Я этого не делал! — Риккард в ответ тоже повысил голос. — Да что ты? — Чистейший продемонстрировал ему несколько листов, исписанных последовательным планом ритуала. — На твоё имя в библиотеке взята книга, из которой это выписано. Тебя не было на завтраке. А это случилось как раз тогда. Мозгов не хватило подумать, что я поставил защиту, да? — Это не моё, — Риккард заставил себя успокоиться и говорить ровно. — Послушайте, Мастер: да, почерк очень похож на мой. Но я клянусь: я этого не писал. И не делал. Книгу не брал. На завтрак опоздал, потому что доделывал задание по грамматике, с которым не справился вечером. И… Боже, зачем мне это? Да, он меня достал, он невыносимый, вредный, гадкий старикашка, но я… Он утверждает, что это был я? — Он говорит, что он бы тебя ни с кем не спутал. Риккард, Мастеру могло хватить наглости манипулировать тобой, но лгать мне он бы не стал. Надевай, — Чистейший кинул ему старые браслеты, которые теперь лежали у него в комнате на случай... да вот как раз на такой случай. *** Это было больнее плети, больнее трости. Почти так же больно, как кнут. Он начал плакать с первым ударом — а может, даже до него. Внешняя боль вспыхивала где-то вдалеке горячими красными цветками, мелькала вспышками в крепко зажмуренных глазах, саднила кожу, которая сейчас принадлежала будто не ему. Пояс свистел в воздухе и звонко щёлкал, обжигая тело. А внутри росла настоящая боль. Огромная, страшная. От неё во рту было горько, в горле першило и крики застревали в груди. Он впивался ногтями в подлокотники кресла, переступал с ноги на ногу между ударами и отчаянно пытался ухватиться хоть за какое-то доказательство, что это происходит не с ним. Не по-настоящему. Что это просто дурной сон, наваждение, которое вот-вот пройдёт. Сейчас он откроет глаза и поймёт, что заснул прямо на лекции по риторике. И ему будет очень стыдно, а Мастер потом будет ругаться и называть его безалаберным. Но уж точно не будет делать того, что сейчас делает во сне. — Благодари Дарителя, что у тебя ничего не вышло, — жёсткий голос Мастера вырвал в реальность. — Иначе ты бы вылетел из Ордена. И кончай скулить. Тебе повезло, что я не взялся за трость. Риккард сжал зубы. Трость бы сейчас ощущалась не больнее пояса. Ему вообще было без разницы, чем его… Ему было даже всё равно, за что. — Или ты этого и добивался? Может, тебя достал не только Фердинанд? Да не вопрос, Риккард, ещё хоть одна оплошность, и я всерьёз задумаюсь о переносе Совета. Или вообще отменю его… Боль вырвалась наружу протяжным рыком-стоном. Рик даже ответить был не в силах. Да и нечего было отвечать. Он зло ударил ладонями по подлокотникам. Кто бы это ни устроил, кто бы ни хотел избавиться от него — сам ли отец Фердинанд, кто-то из «команды А» или ещё какой недоброжелатель, — им это не удалось. И не удастся. — Стой смирно! Плевать на несправедливость. Плевать на незаслуженное наказание. Плевать, что Мастер в ярости. Он прошёл слишком долгий путь, чтобы сдаваться сейчас. Чертовски обидно. И невероятно больно. Но нужно держаться. Нужно терпеть. Пояс наконец перестал опускаться на разгорячённые ягодицы. Мастер велел подниматься. Риккард с трудом подчинился. Ноги затекли, руки устали, поясница жутко ныла. Кожу саднило и пекло, боль пульсировала, раскатываясь волнами. Но всё это сейчас значило так мало, ощущалось так слабо. Куда сильнее, куда больнее жгло изнутри. — Надеюсь, урок усвоен, — разочарованно подытожил Франциск. — Ограничители Дара не снимать. Всё, на выход.