Крик души

— Ты всех своих партнеров оставляешь неудовлетворенными? — скулит Америка, ерзая в объятьях России. Тот рассеянно водит пальцами по груди тяжело дышащего парня и вдыхает его запах, явно не веря привалившемуся счастью. — Эй, — США несильно бьет его по плечу и замолкает, смирившись с настроем его персонального демона-искусителя. Какой же Россия… Красивый. Он и раньше знал, что русский хорош собой, но даже помыслить никогда не мог, что будет с ним спать. Что-то к нему чувствовать. Будет гореть для него в аду, стоит ему лишь пожелать этого. Наверное чувства были всегда, причем настолько сильные, что он спутал их с ненавистью. Это с самого начала была любовь. США уже не помнил их самую первую встречу. Жизнь страны долговечна, а время стирает из памяти очень и очень многое. И Штаты осознает, что не помнит, почему он начал жить ненавистью. Лишь сейчас он осознал, что побудило его к соперничеству не зависть, не гордость, не самолюбие, а собственническое желание хищника. Оглядываясь на их общее прошлое, он видит лишь обрывки их редких мирных диалогов и по большей части — постоянные претензии, ссоры, обиды. Драки. Многочисленные кровоподтеки, ссадины, раны. Открытые переломы, выбитые суставы. Как они пришли к этому? Как любовь смогла допустить такое? Парень осторожно поднимается, опираясь на руки и сверху вниз смотрит на обнаженного Россию. Он помнит каждый свой удар и собирается хоть как-то искупить свою вину. Вновь невесомо касаясь губами скул, шепчет тихое «прости» и целует разбитые некогда губы, спускается ниже, не глядя на застывшего в изумлении Россию. Пощечина — поцелуй, удар под дых — поцелуй, сбитые колени — поцелуй… Память услужливо восстанавливает картины прошлого и Америка ослеплен, тонет в этих воспоминаниях, пока сильные руки не останавливают его. «Все хорошо» — этому голосу хочется верить. Америка успокаивается в теплых объятьях и даже начинает засыпать, когда напряжение внизу все же сходит на нет. — Ты мой первый, — повисшую тишину разрезают простые слова русского. — Что? — Ответ на твой вопрос. Ты спросил, все ли остаются неудовлетворенными в моей постели. До тебя у меня никого не было, потому что я с самого начала не собирался спать с теми, кого не люблю. Америка молча внимал этому. Потом кивнул сам себе и улыбнулся. — Когда мы только встретились, я думал что ненавижу тебя, — Россия не перебивает, но слушает, затаив дыхание, — Потому что ты сын Союза и мог пойти по его стопам. Не пойми меня превратно, это был лишь дух соперничества, но я взял на себя смелость охарактеризовать это чувство, как «ненависть.» Капиталистический блок не терпел социалистов, а я вырос в этой среде. Меня так воспитывали, хотя… Ты и сам видел, что я пошел дальше, в отличии от всех этих аристократов, — тут он хмыкает, имея ввиду своего отца. — Я понимаю. — Нет, не понимаешь. Ну, может понимаешь сейчас, когда я говорю все как есть, а не так, как кричал в тот ужасный день, когда ты… Мои слова и мысли часто разнятся и эта тупая особенность всегда не давала мне жить. Знаешь, я и сейчас вру тебе. — Хмм… Мне казалось, что ты искренен, — по непроницаемому выражению лица России, было неясно о чем он думает. Но он не сердился, иначе бы не гладил так нежно, до сладкой дрожи светлые волосы. — Ха, нет, — усмехается Америка, но потом тянется к руке России и прижимает к своему сердцу, — Чувствуешь, как ровно оно бьется? — Россия кивает, чуть склонив голову и почти неосознанно проводит по нежному соску, заставляя Америку встрепенуться. — Н-не сейчас, Россия! Нууу… То есть сейчас, но дай мне пять минут и сможешь делать со мной все что хочешь, — лепечет он, вновь разжигая огонь, — Во-первых, я соврал насчет неприязни к отцу. На самом деле мы не близки, но ценим друг друга. И я дорожу им, очень. — А во-вторых, — продолжает он, наблюдая за искорками похоти в глазах России, — Я люблю тебя. Сердце бьется честно, ровно и трепетно и русский чувствует, что это правда, искренняя и самая желанная за всю его жизнь. Рука плавно спускается ниже, обхватывая ствол и Америка вдруг отчего-то смущается и краснеет. Это видно в свете луны, которая мягко топит комнату в океане серебряного света. Русский резко проводит по его члену, чуть оттягивает крайнюю плоть, и Америка чувствует, как жаркое возбуждение вновь накатывает на него и кровь приливается к паху. — Я не обещаю, что это будет не больно. Но я постараюсь, чтобы тебе было хорошо. — Х-хорошо, — отвечает Америка, глядя на то, как Россия достает из тумбочки обычный крем. Плавно разводит его ноги шире, а потом вдруг резко целует, будто заранее прося прощения за боль. — Ты дрожишь, — отмечает он и Америке никуда не скрыться от проникновенного взгляда. Не лучшее ли сейчас время для признания? — Ммм, Россия, подожди еще чуть-чуть, я хочу сказать это прежде, чем ты лишишь меня девственности, мм-ангх, — пальцы России сжали головку, отчего Америка был готов закричать, потому что каждое, мать его, касание русского вводило в нереальный экстаз, пробирающийся по позвоночнику прямо в голову. И от этого разум туманился. И от этого он говорил слишком смущающие вещи. — Слушаю… — бессознательно ответил он, но затем смысл сказанного до него дошел, — Так, нет, подожди, что? — Разрешаю удивиться, только не смейся. Это ранит мое хрупкое эго — просит он и вновь стонет, потому что Россия наклоняется и проводит языком по всей длине, а потом слизывает выступившие капельки предэякулята. И будто большего ему и не надо. Лишь знание того, что его любви никто до него не касался. — Я… Я-ааах, — он поднимается, опираясь на локотки и тут же зажимает себе рот рукой. Чертов демон берет до основания, легонько касаясь зубами и от этого тело наливается свинцом, не желая повиноваться хозяину. Он бессознательно двигается навстречу горячему горлу и не сразу замечает, как Россия вводит ему первый палец, аккуратно оглаживая жаркие узкие стенки. — Это не-н-необычно, — честно выстанывает США, не чувствуя особого дискомфорта, но удивляясь странной заполненности. Россия принимает это во внимание и, выдавив чуть больше смазки, вставляет второй палец, не переставая ласкать языком набухшую головку. Это вызвало еще больше хриплых стонов со стороны американца. Такого чувственного. Такого желанного. — Говори, — приказывает Россия и Америка подчиняется. — Мммм… Я в два раза старше тебя, — резкая вспышка перед глазами ослепляет его, когда пальцы России проходятся по возбужденной простате. Это так… Потрясающе приятно. Но легкое чувство сладострастия моментально сменяется безудержной эйфорией, когда русский вводит третий палец и продолжает ежесекундно стимулировать чувствительную точку, вызывая томные вздохи, долгие, громкие до хрипоты стоны. — Говори! — выводит его из истерического безумного метания русский и сам, не сдерживаясь, касается собственного члена, уже давно сочащегося семенем и желающего долгожданной разрядки. Сексуальный, распаляющий Америка, всхлипывающий в своем возбуждении и сам насаживающийся на пальцы изо всех сил вытягивает из себя слова. — Н-но нникогдаа-амх я не спал ни с кем. Т-ты первый возьмешь меня и… ммм мне было страшно, — русский крепко закусывает губу и вытаскивает пальцы. Америка плачет, не сдерживаясь, даже в слезах такой восхитительно прекрасный. Россия сцеловывает солоноватые дорожки, бегущие по щекам и чувственно трется между подрагивающими ягодицами. Америка чувствует, как горячая влажная головка упирается в растянутый вход и смело подается вперед, отринув все страхи и сомнения. — Ты уверен? — хрипло, в последний раз спрашивает Россия и, дождавшись решительного кивка, погружается в океан страсти. Америка неимоверно узкий, но он с желанием принимает первый толчок, и даже пытается ободряюще улыбнуться, но вместо этого из горла вырывается судорожный крик и пальцы его с силой сжимают кожу на спине русского. Он глухо рычит, но позволяет Америке терзать его, потому что понимает, какую боль тот испытывает. Россия… Большой. Огромный. Необъятный. США кажется, что он бесконечен, когда головка толкается в простату и скользит дальше. Ему кажется, что член русского вонзится в самое сердце, но когда этого не происходит, Америка испытывает смешанные чувства. Русский позволяет хрупкому телу привыкнуть. Боже, он и не замечал, какая тонкая талия у Америки. Когда он выгибается дугой, жадно вдыхая воздух, то видны все двенадцать ребер. Лунный свет бликами ложится на его кожу. Парень давно сорвал голос и теперь лишь шептал имя России каждый раз, когда он дарил ему запредельное удовольствие, чтобы потом причинить ужасную боль. Но не вырывался, все сильнее обнимая липкое от пота тело надо собой и притягивая ногами к себе, беззвучно, лишь огромными глазами умоляя входить жестче и чаще, чтобы болезненные, распирающие, разрывающие на части толчки компенсировались стимуляцией простаты. И русский подчинялся, в какой-то степени позволяя Америке задавать темп, контролировать, вести его и их эйфорический танец любви. И его это устраивало. Такой открытый, искренний, соблазнительный США, принадлежащий только ему одному вызывал почти непреодолимое желание трахнуть его сильнее, вдалбливая в кровать так, чтобы он не смог больше встать. Всадить так глубоко, чтобы он навсегда запомнил, кому принадлежит. Но эти картины воображения так и не нашли отражения в реальности, потому что русский контролировал себя лучше, чем можно представить. И вместо жестокого насилия предпочел целовать припухшие губы, оставлять алые отметины на теле и оглаживать внутреннюю поверхность бедер Америки, чтобы тот хоть немного расслабился. Америка таял под этими ненавязчивыми ласками. Его губы горели в огне, горло саднило, но неприятные ощущения в конечном итоге сменились лавиной удовольствия, до звезд перед глазами, до неимоверного чувства полета, до настоящего животного сладострастия, когда желаешь полностью покориться своему альфе, разрешая раствориться в нем. И когда момент кульминации наконец приблизился, все перед глазами США поплыло, как наваждение, уверенная рука России обхватила его член, приближая к их первой в жизни разрядке. В последний раз прокричав имя любимого, Америка обмяк, кончая на свой живот и почувствовал горячую волну заполняющего его семени. Россия тяжело дышал, медленно скользя между ягодицами, а затем вышел и повалился рядом с ним. Оба парня тяжело дышали, переживая свой первый момент близости. США потянуло в сон и он повернулся к России, отчего-то смущаясь обнять его. — Как ты себя чувствуешь? — Россия беспокойно оглядел уставшего парня, стыдливо прячущего глаза. — Мм, намного лучше, чем ты можешь подумать, глядя на меня, — ответил он и наконец прижался к теплому телу. — Врешь, — русский касается его груди и чувствует бешено бьющийся ритм сердца. — Да нет же. Сам посуди, как может сердце биться размеренно после самого божественного секса на свете? — вновь не подумав ляпает Америка и осекается под трепетным взглядом любимых глаз. — Спи. Завтра ты возненавидишь меня, — усмехается русский и накрывает их одеялом. — Даже если так, то знай, что я люблю тебя даже тогда, когда ненавижу. *** Город еще спал, но где-то в лесу за горизонтом полыхнула первая короткая зарница. Впрочем, ночь уже нехотя отступала. Бледный месяц серебрил молочно-белый, густой как сливки, туман, окутывающий дома и улицы плотной непроглядной пеленой. Бессчетные звезды меркли, уступая время предрассветным сумеркам. Абсолютная тьма небес августовской ночи постепенно сменялась безоблачной синевой. Воздух был прохладным и влажным и леденил своим дыханием кожу какой-то случайной прохожей, невесть как в это время оказавшейся на улице. Две призрачные темные фигуры стояли на балконе одной из квартир небоскреба. Они наблюдали за спящими друг у друга в объятьях Россией и Америкой. — Он все-таки справился, — помолчав, сказал человек в черном плаще и с низко опущенным на голову капюшоном. — Я не сомневался в нем. Каждое новое поколение становится лучше своих предшественников, — ответил второй призрак, откинув свой капюшон. Лунный свет прошел призрака насквозь. Он стоял и смотрел на Россию, улыбаясь, а в груди вдруг потеплело, что было весьма необычно для призраков, — Кажется, мой долг здесь выполнен и я могу уйти в лучший мир, — тихо сказал Союз, в последний раз посмотрев на сына, повернулся и начал исчезать. — Постой! — крикнул вдруг Рейх, — Ты правда любил меня? — бросил он вдогонку Союзу. — Любил, — коротко ответил тот, не оборачиваясь. — Тогда прости меня. И прощай, — добавил он, глядя на первый луч поднимающегося солнца. Союз выполнил свое предназначение после смерти и теперь свободен, а он должен оставаться здесь и вечно помогать тем, кто, как и он когда-то, может свернуть на путь войны и мести, — Я тоже тебя люблю, — прошептал Рейх, растворяясь в солнечном свете, чтобы вновь вернуться.