Стёртая любовь

Очередное утро, украшенное горьким скрежетом цепей, доносящихся из подвала. День за днём Осаму был вынужден просыпаться так: с огромными мешками под глазами от недосыпа, взъерошенными волосами, отёкшими руками и ногами. Боль шатен презирал и ненавидел всей своей душой, но гораздо больше он ненавидел мерзавца — Достоевского. Каждая их встреча оканчивалась безуспешными попытками Дазая разорвать лицо этому подонку, пока Фёдор насмехался и дразнил его своей «новой игрушкой», будто ребёнок. Дни его заключения были мрачны хуже неба в самый грозный момент бури. Непогода усиливалась, когда к двери подвала кто-то подходил. Достоевского он уже и видеть не мог. Настолько он его ненавидел. Пожалуй, когда-то он даже отдал себе отчёт, что теперь он ненавидит его гораздо больше, чем свою жизнь и собак. Если это был не Фёдор, то один из его подчинённых. Их основной целью было кормёжка «Неполноценного». Дазай всё чаще отказывался от еды. Он быстро худел, а после срывался и вновь набирал вес. Еда была отвратительной: часто пересоленной, сваренной из каких-то обрезков, которые непонятно где валялись до попадания в кастрюлю. Удивительно, что Фёдор и его не напичкал всякими таблетками. Жизнь была плохой, но стала ещё хуже. Ни прекрасной дамы, с коей можно попытать удачу в надежде на двойной суицид, а после получить звонкую пощёчину; Ни излюбленного моста, с которого совершались многочисленные попытки; Ни крика напарника-Куникидушки, которые так удовлетворяли чертей, прыгающих во взгляде во время очередной шутки над Доппо; Ни Ацуши-куна, которому можно было бы внушить что-то глупое; Ни-че-го. Но более всего его существование отяжеляло отсутствие рядом с собой Накахары. Дазай, кажется, свихнулся и совершенно потерял ход времени. Он отчётливо помнил все их миссии, все их совместные командировки, и тот день, когда они наконец признались и по-настоящему открылись друг другу. За днём шёл день, за ним другой, третий, пятый… За седьмым оканчивалась неделя. Они с Чуей пробывали в логове Фёдора уже около трёх месяцев, во время которых Накахара ни раз подвергался сексуальным домогательствам со стороны Фёдора. Он настолько сильно верил, что Осаму — сплошное зло и обыкновенное отребье, что не хотел даже ничего слышать о нём, слушая и повинуясь исключительно Достоевскому. Русского это радовало: он был умелым кукловодом во всём этом погорелом театре, наблюдая за сильнейшими страданиями одного, и безграничной любовью другого. Поступать как подлец было для него обыденностью. Простые недоотношения, не более. Ему нравилось ощущать Чую, ему нравилось причинять этим боль Осаму, ему нравилось гнуть свою линию. Чуя был ему верен, а Достоевский лишь пользовался этим. Дазай был по-прежнему рад голубым, как волны безграничного океана, глазам Накахары. А Чую он отталкивал всё дальше и дальше. Настал тот день, когда Фёдор допустил ошибку… 4:35. Подвал. Осаму сидит, скрещивая уставшие руки за спиной. Внезапный треск дверных петель и медленно приближающиеся шаги. Дазай невольно закатывает глаза, ожидая увидеть Фёдора, который вновь будет описывать их сногсшибательную ночь с Чуей. Он немного выгибается в спине, готовясь встретиться лицом к лицу со своим главным соперником, но его лицо застывает в выражении удивления и даже лёгкого шока. Вошедшим оказался милый парень со струящимися рыжими волосами, которые чуть отрасли с их последней встречи. Голубые глаза помутнели, но всё также привлекательны. На нём белая рубашка с ослабленной, почти спадающей портупеей, брюки, которые тоже ему велики, перчатки он держит в одной руке, а шляпа была давно где-то утеряна. Сомнений опять не было. Это вновь Чуя, прекрасный, милый, великолепный во всех отношениях Накахара. Смысл и Цель жизни для Осаму. Он хочет вскочить к Чуе, но цепи не дают этого. Да и эспер от резких движений «Неполноценного» лишь вздрагивает и норовит скрыться. Его взгляд высокомерен и подозрителен по отношению к шатену. Он пару минут присматривается, а после чуть отходит, собираясь окончательно его покинуть. «-Ничуть не изменился» — думает Накахара, уже прикоснувшись пальцами к ручке двери. -Чуя! — как ошпаренный срывается Дазай, смотря вслед своему возлюбленному — Чуя! Прошу! Всего несколько слов! Накахара невольно поворачивается, жаждя узнать что этому перебинтованному ушлёпку от него надо. Повернувшись, он замечает едва видные следы слёз на лице Дазая. «-Лживые.» — отрицает мысленно Чуя, пытаясь опять выйти из подвала. -НАКАХАРА! — уже не выдерживает шатен, вскрикивая и, превозмогая боль в руках, поднимаясь на обессиленные ватные ноги — ПОСЛУШАЙ МЕНЯ! От внезапных криков у мафиози разболелась голова. Зачем вообще он ослушался Достоевского и пробрался к этому придурку в такой час? Ей богу, он сейчас всех разбудит. А Накахаре влетит вдвойне. -Чего тебе? — высокомерно отвечает рыжик, смотря на Дазая и сканируя его глазами, изучая его мотивы. Услышав голос своей второй половинки, Осаму мягко смеётся, не прекращая плакать, но уже усмирив свою истерику. Он нежно вглядывается в эти очертания, которые он до сих пор так страстно любит. -Поговори со мной… я многого не прошу. Всего час. Умоляю, Чуя. Рыжика это совершенно не трогает. Он собирается уйти, как понимает, что если не посидит с ним этот час, истерики возобновятся, и он получит сполна. «-Вот я кретин» — думает Чуя, садясь напротив шатена на не очень роскошный стул. Осаму лыбится, предвещая приятную беседу, на которую Чуя и вовсе не рассчитывал. Осаму быстро затараторил о чём-то столь знакомом, но далёком, что уже давно пропало из воспоминаний рыжика. -…»Двойной чёрный», вот так нас называли… Ну же… Помнишь, Чу? — с надеждой спрашивал Дазай, рассчитывая рано или поздно прояснить память мафиози. Чуя лишь мотал головой, а чаще просто игнорировал отчаянные попытки Осаму наладить отношения. Фёдора сейчас он уважал гораздо больше, чем Дазая. -…Арахабахи… Помнишь? — пытался Осаму, получая в ответ очередное «Нет». -Твой час прошёл — заявил Накахара, поднимаясь со стула и направляясь к выходу. -Подожди! Пообещай, что завтра придёшь! — затараторил Дазай, надеясь хоть в этот раз получить положительную реакцию. Чуя оставил его, не успев дать ответ. Скоро должен был проснуться Достоевский. Он оставил шатена в раздумьях, поднимаясь в их общую с Фёдором комнату. Он осторожно лёг под одеяло, пытаясь не разбудить Русского Демона. -Ну и где ты был? — прижимая к себе Накахару, спросил Фёдор. -Захотелось пить… — врал Чуя, зная, что при правде ему серьёзно влетит. -Знаешь… Ты ведь должен оповещать меня о своих похождениях, как-никак, ты мой пленник… — зарываясь носом в волосы эспера, проговорил Фёдор — и я имею полное право тебя наказать… 6 утра. В логове Достоевского опять стонут.