Ретрит

кабинки женского туалета, государственный колледж Броктона, штат Массачусетс Я всё-же вспоминаю того рыжеволосого парня, избитого в столовой за полдником у всех на виду. Недавно вошедшая за мной в туалет Моника эти догадки лишь окончательно подтверждает, и лавина, обрушившаяся на мою голову с внезапностью первого снега, погружает меня в ещё более безвыходное положение. С приходом подруги я заставляю себя немедленно отлипнуть от грязного пола и не менее отвратительного унитаза, чтобы уже с до боли опустошенным желудком снова посмотреть ей в лицо. – Тот парень, – начинаю я, и слова застряют в моем горле, словно острые косточки хищной рыбы. – Разве он не из нашего клуба? Я говорю о щуплом, курносом пареньке, который однажды представился мне феминным именем Олли, и разговор с ним все это время означал для меня всего парочку неохотных слов. Этот самый парень на протяжении недели вручал мне лично в руки тонкие стопки, состоящие из справочников и сказок в потрепанных обложках, которые, должно быть, так и остались лежать в одной из двух картонных коробок на обеденном столе. И вот теперь, кровь этого самого парня лужей растекается по полу столовой. – Это не имеет значения, – холодная тень падает на невыразительное лицо Моники, и девушка отводит взгляд на небольшое полуразбитое окно. – Он сам виноват, что стал жертвой. – (Нет!) – хрипло выдыхаю я в то время как мысли роются жалящими насекомыми и сбиваются в один сплошной рой в черепной коробке. Яд этих самых насекомых гнетущей злобой растекается по венам и моё тело сковывает лихорадочная дрожь, уводящая землю из под ног. – И в чём же дело? – вполголоса спрашивает Моника, всё так же неотрывно наблюдая за проблесками солнца сквозь паутину треснувшего оконного стекла. – Разве тебе не было всё равно всё это время? Слова Моники застают меня врасплох. Действительно, что изменилось? Разве я не закрывала глаза на те прошлые избиения и жертвы? Причина? События произошедшего прокручиваются в памяти, подобно обратному движению кинопленки, ровно до того момента, как на сцену действия заявляется новый, невиданный ранее персонаж. Неужели внезапное появление и вмешательство в буллинг Уэйна обернулось для меня злым роком, заставившим черпать ненависть ко всему, с чем я предпочла смириться. В частности – к моей лучшей подруге. Причина... А не являюсь ли причиной я сама? Не значит ли, что я самостоятельно пришла к этому просветлению, и не существует никакой причастности Уэйна? К тому же, наивно предполагаемое мною "просветление" в действительности может оказаться обыкновенным помутнением рассудка и символом предвзятого осуждения собственных друзей. Но могу ли я называть кого-либо из них другом? – Если бы я оказалась на его месте, стала ли бы ты на мою защиту? – как в коробке Пандоры, во мне плещется предзнаменование несчастий, но где-то на дне все ещё проскальзывает надежда. Достаточно короткого взгляда Моники, чтобы эта надежда рухнула во мне туда же, где сейчас находилось бешено колотящееся сердце. – К чему это ты ведешь? – Моника резко мотает головой и вскидывает на меня цепкие глаза, выражающие крайнее недовольство. – Хочешь заставить меня чувствовать себя виноватой, да? Она делает наступательный шаг и искривляется в гримассе абсолютного оскорбления. Моника всегда вскипает со скоростью чайника. А я слишком поздно понимаю, что сделала оплошный шаг, выпустила из себя непростительно нелепое слово. – Надо же, – горько усмехается она, – меня отчитывает собственная подруга! – Я не... – Но вот знаешь, что?! – выкрикивает она невероятно раздражённо, – Если на фоне всего этого дерьма даже я не выгляжу для тебя достойной подругой... Моника нависает надо мной кромешно темной тучей. Я не в силах поднять на неё глаза, боясь встретиться с испепеляющим взглядом карих глаз. – Fuck you! – грубо и отрывисто восклицает девушка, после чего резко разворачивается и быстрым шагом удаляется из туалета. Её спешные шаги звонким эхом каблуков отражаются по кафелю, а затем воцаряется глухая, безжизненная тишина. Кажется, проходит целая вечность, пока я наконец вскакиваю на ноги и молнией вырываюсь из маленького, зловонного помещения. В спешке задеваю кого-то плечом в коридоре, и уже на бегу с ужасом думаю о том, что, если бы я тогда обратила внимание, то вполне могла бы вдруг узнать в идущем угрюмо шагающего Уэйна... или же из последних сил хромающего Олли... Страшно даже опустить взгляд. Кажется, что весь пол под ногами устлан дорожками из капелек крови. В беспамятстве я покидаю здание колледжа и пробегаю несколько безлюдных улиц по пути домой. Оказавшись на пороге небольшого, жилого построения с терракотовой черепицей, я промакиваю воспалённые и слезащиеся глаза манжетой помяшевшейся блузки. Неподалеку стоит несколько незнакомых среднеклассовых автомобилей со слегка тонированными стеклами. Родители принимают гостей. Я мимолётно приглаживаю волосы и, отперев входную дверь ключом, захожу в узкую прихожую, залитую тусклым желтоватым полумраком. Лёгкий свет идёт от многочисленных восковых свеч, что россыпью расставлены по встречающимся на моем пути мебели и полкам. Короткий коридор ведет в просторную гостинную, оттуда идет деревянная лестница на второй этаж, где располагается моя комната и ещё две спальни. Везде улавливается однотонная игра света. Шторы в гостиной плотно задернуты, но даже будь они открытыми, сумерки павшие на хмурый осенний Броктон, не позволили бы лучше разглядеть восседающих за столом людей при играющем свете вездесущих свечек. В моей голове, подобно тому слабому пламени, мелькает мысль о том, что воцарившаяся в нашем доме атмосфера, подходит присутствующей компании как ничто иначе. Я узнаю в трёх приглашенных семью Галлеров – болезненно худого черноволосого мужчину приблизительно сорока лет, его невзрачную жену в таком же блеклом, клетчатом платье и старшего сына, похожего как две капли на свою мать, но с таким же кислым отцовским выражением на лице. Галлеров я знаю ещё с церкви, четвертый гость в лице солидного пожилого мужчины кажется мне незнакомым. В главе стола как и всегда восседает мой отчим. С лихорадочным блеском глазах и крайне увлечённым видом он вовлечён во всеобщий разговор так, что даже он, сидящий прямо лицом к коридору, мой приход не замечает. Я стараюсь прошмыгнуть к лестнице так и не замеченной, но не успев ступить и на первую ступеньку, оказываюсь окликнутой мягким голосом матери. Она стоит у меня за спиной в своем праздничном домашнем халате бирюзового цвета, мерно покачивая спящего младенца на руках. – Ты сегодня раньше пришла, – замечает она своим обычным тоном и без малейших подозрений принимает за ответ мой безмолвный кивок с опущенными глазами. Вид у мамы уставший, как после ночного дежурства. Рождение второго ребенка и недавний переезд прибавили более, чем дюжину хлопот, поэтому даже от прежней работы матери пришлось отказаться. А ведь когда-то мама работала детским врачом. Единственное, что сохранилось с тех времён – она так же продолжает уделять вечера служениям в церкви. – Свет опять отключили... – зачем-то констатирует мама, и, немного помолчав, добавляет: – Будь умницей, отнеси Дэймона наверх. Она передаёт мне на руки спящего брата и, сохраняя молчание, я удаляюсь вверх по лестнице. Когда ребенок уже лежит в кроватке, я ещё долго сижу рядом, рассматривая в полумраке его беззаботное, чуть вздрагивающее во сне лицо. Однажды Дэймон окажется на моем месте. Сметенный и чужой будет лёгкой походкой шагать по коридорам, а порой даже хромать как те два парня из колледжа. Эти мысли ноющей болью отзываются в грудной клетке. Но ещё больнее, представлять повзрослевшего брата другим, таким же, как и все те, что шумной толпой восхищались насилием сегодня в столовой. Я невесомо прикладываюсь дрожащими губами к бархатной и пахнущей ромашкой щеке малыша. Броктон не место для столь беззащитного ребенка... Я отстраняюсь, и щека мирно спящего Дэймана вдруг оказывается влажной от моих собственных слёз.

***

Утро следующего дня встречает меня сильнейшей горячкой. Неделя тянется в полном бреду, тонет в пропусках учебы и часах беспомощной прикованности к кровати. Мама, вместе с братом на руках, крутится надо мной назойливой мухой, непрекращающееся жужжание которой созвучно неразборчивым молитвам, что сопровождает заливистый детский плач. Звуки вливаются в мою пульсирующую болью голову раскаленным железом и застряют там, мешая спать по ночам. Слабость отступает на пятый день. В тот же день в нашем доме вновь включают электричество. Одеревеневшими пальцами я снимаю телефон с подзарядного устройства и с удивлением не обнаруживаю ни одного сообщения от Моники. Спустя некоторое время на меня нахлынывают смутные воспоминания, оправдывающие уведомление: "Пользователь добавил вас в черный список". Я тру глаза, пытаясь найти выход из этой ускользающей реальности. Думаю о том, что времени нужно ещё немного. Для всех нас. Для меня, чтобы найти силы для возвращения в колледж и чтобы подобрать нужные слова. Для Моники, чтобы остынуть и принять мои извинения, как это всегда и бывало. Как только оправлюсь, думаю я, приду в школу и мы одновременно встретим друг-друга всепрощающими объятиями. Так было всегда. Я принимаю эту мысль украдкой, перед тем, как закрыть глаза и провалиться в темную пропасть сновидений. Остатки моего сознания всё же вырывает обыкновенный телефонный звонок. Вместо того, чтобы автоматически сбросить, я случайно задеваю пальцем значок вызова. Из динамика льется настойчивый голос, несколько раз отчеканивающий меня по имени. – Учитель? – в искреннем удивлении выдыхаю я, перебывая со всё ещё плотно закрытыми глазами. Под веками плывут разноцветные пятна, и мне кажется, что стоит разлепить глаза, как в них сразу же ударит яркий дневной свет. – Я прошу вас в кратчайшие сроки непременно явиться в школу, – обеспокоенный тон мистера Чака, резко отбивает во мне всякое желание ко сну. Я раскрываю глаза и привстаю на локти, уже плотнее прижимая смартфон к уху. – Учитель... Я нервно сглатываю, проганяя поглубже застрявший поперек горла ком и накатывающую на меня панику. – Произошло нечто черезвычайное? Двухсекундное молчание, за время которого мое сердце успевает пропустить сразу несколько ударов. – Боюсь, что так, – нечитаемо бормочет учитель, и спустя несколько таких же мучительных минут внезапно добавляет: – Настолько черезвычайное, что может закончиться полицейским участком...