Мечта художника

      — …спи спокойно, — приговаривала Китнисс, поправляя одеяло дочери. Она сидела на краешке кровати и смотрела на свою спящую девочку.       Продолжая тихо мурчать колыбельную, девушка перекинула волосы на одну сторону, разделила и принялась привычными движениями переплетать. За её спиной бесшумно отворилась дверь, но, будто предвидя появление гостя, Китнисс оглянулась в тот момент, когда Пит сделал шаг в палату. Она замолкла, медленно поднялась и повернулась к нему, выпустив из рук косу. Их взгляды встретились.       Глаза кричали о многом. О сказанных и несказанных словах, о каждом потерянном в разлуке дне, о том, как скучали и как рады встрече. А они стояли в нескольких метрах друг от друга, не в силах пошевелиться. И время остановилось. Застыло вместе с ними.       Тысячу раз каждый из них представлял себе эту встречу, прокручивая в голове сотни идеальных сценариев разговора, подбирая среди миллионов слов нужные. Только сейчас все приготовления таяли, ускользая сизым дымом, ведь, как обычно это бывает в жизни, всё сложилось по-другому.       Неизвестно, сколько бы они ещё простояли, оцепенело глядя друг на друга, только, отпустив наконец ручку, парень сделал несколько шагов, одним плавным движением захлопнул дверь и через мгновение крепко обнял девушку. Так крепко, словно боялся, что она вдруг ускользнет, исчезнет, как призрак.       — Привет, — глухо шепнул он у её виска, вдыхая аромат волос. Кажется, именно в этот момент он снова начал дышать полной грудью.       С её губ непроизвольно сорвался вздох. Китнисс неуверенно провела ладонями по его спине и уткнулась в шею, ощущая такой родной, особенный и неповторимый запах. Запах его тела: теплой кожи, красок, одеколона.       — Привет, — всхлипнула она и прижалась к нему сильнее.       Убаюкивающей волной мягко скользнуло чувство успокоения. Словно не было этих лет разлуки. Будто они не расставались ни на день, ни на минуту, ни на мгновение. Не требуя объяснений, не предъявляя обвинений, не выясняя отношений, оставив на потом прочие проблемы, они стояли, сжимая друг друга в объятиях, в страхе разрушить волшебство момента.       — Я боялся никогда больше не увидеть тебя… — тихо выдохнул Пит ей в макушку.       — Я хотела вернуться, но… — девушка запнулась, не зная, как продолжить. От нахлынувших чувств мысли путались в тугие узлы.       — Я знаю, что виноват, Китнисс, — сказал Пит, по-своему растолковав её заминку. — И ещё попрошу прощения, но сейчас хочу сказать главное: вернись пожалуйста.       Сердца сбивались через раз: то распирая рёбра, то скукоживаясь до размера горошины. От волнения её ладони стали влажными, слезы бежали, не останавливаясь, а во рту пересохло.       — С девочкой, конечно! — торопливо добавил парень, оглянулся и сквозь полумрак посмотрел на спящего ребенка.       — Оливия… — прошептал он с неким придыханием. — Я всегда знал, что свою дочь ты именно так и назовешь.       Слезы отступили. Китнисс напряглась, как испуганный зверек. Её охватило настолько мощное волнение, что стало трудно и страшно дышать. Желудок сжался от боли, страха, чувства вины, а зардевшееся лицо пылало. Но она заставила себя оставаться спокойной.       «Тянуть дальше некуда, — подумала она. — Сейчас. Я должна сказать ему сейчас! — Девушка открыла глаза, чуть отстранилась и посмотрела на парня. — Сможет ли он понять? Простить? — вместе с пульсом билась в голове мысль».       — Нашу, Пит. — Ее шепот прозвучал не громче вздоха.       — Что?.. — Пит вернулся взглядом к ее глазам, вопросительно вздёрнув брови. Голос его сорвался, а сердце рвануло, как птица, пойманная в силки. — Что ты сказала?       Пытаясь справиться с дыханием, он оторопел. Прошла секунда, другая, третья, показавшиеся вечностью. Руки тисками сжали её плечи. Он ошарашенно смотрел на девушку в ожидании ответа, больше всего на свете боясь, что ослышался.       Китнисс застыла, словно кролик перед удавом, зажмурилась, судорожно сглотнула, и снова посмотрела в лазурные глаза:       — Я… — Она сморгнула слёзы, крепко сжала пальцами ткань футболки на его груди, пытаясь связно закончить свои мысли, не потеряв сознание. — Я сказала, что так могла назвать только нашу дочь!       Пушистые снежинки кружили в причудливом танце и, медленно приближаясь к земле, ткали мягкое снежное одеяло. Близились рождественские праздники, что несли с собой привычную суматоху. Повсюду пестрили гирлянды, мелькали люди. Особняк семьи Мелларк тоже сверкал разноцветными огнями. В углу гостиной даже установили густую ель, но никто не спешил наряжать лесную красавицу. С унылым видом она смотрела в окно, словно соблюдала траур, как и хозяева этого дома.       В предпраздничный период заказов прибавилось, и Метью постоянно пропадал на работе, появляясь только к ужину. Обычно Оливия вызывалась на помощь, ведь пара лишних рук никогда не помешает, но в этом году заботы были иными.       Шаг за шагом, день за днем они учились жить заново, прекрасно понимая, что моментальные изменения невозможны. Нельзя, потеряв половину семьи, проснуться счастливым на следующий же день. Тяжело смириться с гибелью даже одного человека. Тяжело отпустить, пережить эту боль, когда рана продолжает кровоточить и ныть. Она, конечно, заживет, но не скоро, оставив невидимый глазу рубец, что всю жизнь будет давать о себе знать.       Облокотившись на каминную полку и подперев рукой голову, Оливия задумчиво смотрела на одну из последних фотографий, где они были все вместе: Элизабет с Робертом, она с Метью, Китнисс, Пит. Был прекрасный день, ярко светило солнце, щедро рассыпались по изумрудному ковру молодой травы золотые брызги — одуванчики. Последний их пикник в Двенадцатом. Последняя совместная весна…       Со дня гибели друзей прошло уже несколько месяцев, а она до сих пор до конца не могла в это поверить. Не могла смириться, принять. Казалось, это всё неправда, сон, бред, чья-то злая шутка, да что угодно! Кроме реальности.       Казалось, подними трубку, набери номер и услышишь такой родной голос Роберта, который скажет, что нужно вырваться на охоту. А она улыбнется и начнет говорить, что теперь в этом нет нужды, нет времени, сейчас другие заботы. Роберт согласится, но скажет:       — Охотник никогда не забудет дорогу в лес, пока в нем водятся звери. Ты же тоже слышишь его призыв, Ливка?!       Она секунду промолчит, а потом ответит: «Да, лес правда манит, зовёт». Она тоже слышит его и надо будет собраться, как-нибудь… А потом… она бы позвонила Метью, и через час они были бы в пути, но этому больше не суждено сбыться… Никогда.       Охота в последние годы была только хобби Оливии и Роберта и больше походила на прогулку. Было в этом что-то магическое. В предрассветный час, прислушиваясь к звукам, наполнявшим просыпавшийся лес, идти вперед, навстречу неведомому. Добычей становились пара птиц или зверьков, ягоды, березовый или кленовый сок, грибы да отличное настроение, а когда-то, в то время, когда они были маленькими, она позволяла выжить. Да, по началу не хватало знаний, опыта, иногда силы и мастерства, но даже одна подстреленная белка была счастьем.       Оливия грустно улыбнулась, вспомнив, как первый раз тайком пошла за Робертом в лес. Как он злился, заметив её. Ругался, называл репьем, хвостом, обузой. Как от злости он зашвырнул палку в кусты, и оттуда испуганно вспорхнула стая диких уток. Девочка быстро сориентировалась и, выхватив лук из его рук, выпустила стрелу. Кто бы мог знать, что уроки кузена пригодятся не только для нарисованных мишеней.       — Мелкая, а от тебя есть толк! — удивленно сказал тогда Роберт, подобрав подстреленную тушку.       — А ты зазнайка! — сморщив нос, фыркнула в ответ Оливия. — Не смей меня недооценивать! — она подняла вверх указательный палец. — Никогда, Роберт!       С того дня в лес они ходили вместе. Методом проб и ошибок учились охоте. Собирали ягоды и знакомые грибы, ловили рыбу на озере. В это же лето они познакомились с Метью и Элизабет. И если бы не эта встреча, кто знает, как сложилась бы их жизнь, ведь для Оливии или Роберта она могла закончиться уже тогда.       Они стали видеться каждый день и очень подружились, но первое время дружбу свою скрывали. Слишком явным было разделение в их дистрикте. Маленькая тайна объединила четверых детей, а куст морника у лесного озера стал одним из мест их встреч.       В день знакомства, когда, подобрав по куску гусиного мыла*, ребята отмывали с ладоней ягодный сок, Роберт заметил в воде у берега интересное растение. Листья его напоминали стрелы, а меленькие цветки, собранные в кисть по три штуки, имели по три белых с малиновым пятнышка у основания лепестка. Он собрал небольшой букет и подарил Эли, чтоб хоть как-то отблагодарить за спасение.       Щёки девочки окрасились лёгким румянцем смущения. Она улыбнулась и сказала, что цветок этот зовётся «стрелолист», а ещё его называют «шильник», но ей самой больше нравится другое название — «китнисс». Клубни его можно есть в варёном и печёном виде, а вкусом они напоминают каштан.       Ее глаза загорались, когда она рассказывала, что многие растения годны в пищу.       — Из одного только одуванчика можно сотню блюд приготовить! — восклицала она. — Супы, пюре, витаминные салаты из свежих листьев, молодые розетки можно замариновать на зиму. Обязательно надо насушить корней! Это универсальное лекарство от многих болезней. И конечно же, самое вкусное и не менее полезное — варенье! Одуванчиковый мёд!       Голос Элизабет, теперь оставшийся воспоминанием, продолжал звучать и через года. Удивительно, как хорошо городская девчонка, до этого бывавшая за пределами дистрикта только пару раз, знала растения. Она могла говорить о них часами, ловко парируя научными названиями:       — На одном из древних языков одуванчик звучит как «тараксакум», а этот куст — «кратегус сангвина» — боярышник кроваво-красный, а вот те желтые цветочки — это чистотел — «хелидониум майюс»…       Она погружалась в этот мир с головой. Остальным зачастую оставалось только закатывать глаза и ждать, когда запал иссякнет, и очередная лекция по ботанике закончится. Оливия горько усмехнулась — как много она могла бы сейчас отдать, чтобы ещё хоть раз услышать все это из уст подруги.       — Миссис Мелларк!       Женщина вздрогнула. Она ещё не привыкла к постороннему человеку в доме.       Двоюродный дед Метью кроме особняка, нескольких пекарен и приличного состояния оставил им ещё и небольшой штат слуг. Всего трое, не считая Хеймитча, который, совмещая у прежнего хозяина должности охранника и водителя, приходился кузеном Оливии. Пожилая экономка умерла вскоре после Рая Мелларка, и следующие несколько лет Оливия сама исполняла эту роль. Ловко вела хозяйство, договаривалась с работниками клининговой компании, реставраторами, садовниками, но теперь ее голова была занята другим.       — Что, Мирра? — выпрямив спину и стирая набежавшие слезы, спросила она, не поворачиваясь.       — Миссис Мелларк, я хотела уточнить насчёт ужина. Время не изменилось?       — Нет. Ужин в семь. Как обычно.       — На сколько персон накрывать?       — Что за вопрос? На пять человек! — Оливия развернулась и с укором посмотрела на женщину. — Пора бы уже запомнить.       — Девочка всё равно не спустится и…       — Мирра! — перебила её Оливия, пронзив печальным, но твёрдым взглядом. — Не заставляйте меня повторять!       Экономка поджала губы, незаметно пробурчав, что блажь хозяйки неистребима, и всё равно придется нести ужин, к которому девчонка не притронется, кивнула и ушла на кухню.       Оливия устало потерла глаза, обогнула коробки с ёлочными украшениями, которые еще несколько дней назад достали с чердака, с обречённым стоном рухнула на диван и зарылась руками в волосы. Сегодня делать абсолютно ничего не хотелось. Впрочем, как и вчера.       Последнее время каждый день был расписан по минутам, а ставшие привычными хлопоты немного отвлекали от тяжелых мыслей, но, когда они заканчивались, глухая боль выливалась слезами, поднимаясь откуда-то снизу. Заполняя, сжимая сердце, перехватывая дыхание.       Боль от потери друзей была огромной, но видеть то, как Китнисс тоскует по родителям, было в сотню раз тяжелее. Оливия, Метью и Хеймитч старались окружить девочку вниманием и теплом. Пит практически никогда не оставлял ее одну, каждую свободную минуту проводил рядом, но, несмотря на все старания, девочка с каждым днём угасала. Тлела, словно уголёк в камине, хотя психотерапевт считал, что всё довольно радужно.       — Поймите, миссис Мелларк, в случае с вашей приёмной дочерью дела обстоят очень хорошо, — убеждал ее доктор Аврелий по телефону. — Налицо положительная динамика. И это всего за четыре месяца! После такой душевной травмы даже взрослые люди восстанавливаются годами. Чего вы хотите от маленького ребенка?       — Как минимум, чтобы она ела и спала нормально. Чтобы не закрывалась, не замыкалась в себе. Чтобы…       — Я вас понимаю, — он не дал ей договорить. — Извините, у меня прием. Уверяю вас, всё образуется. Не паникуйте. Жду вас после праздников, а пока соблюдайте рекомендации.       Снова и снова Оливия прокручивала его слова. Голова, казалось, раскололась на несколько частей, которые существовали отдельно друг от друга. С одной стороны, она доверяла доктору и старалась следовать назначенной терапии, с другой, казалось, это путь в никуда.       Хлопнула входная дверь, и женщина, кое-как собрав себя по кусочкам, поспешила встретить детей, вернувшихся из школы. По одному взгляду на них стало ясно, что-то не в порядке.       Китнисс смотрела в пол заплаканными глазами, прикусив дрожащую губу, а у Пита на скуле красовался синяк. Оливия подняла взгляд на Хеймитча с немым вопросом: «Что случилось?»       — Понятия не имею, — мужчина пожал плечами. — Они уже были в таком виде, когда я приехал. Я спрашивал, не рассказывают.       Девочка сбросила рюкзак, скинула верхнюю одежду и ботинки, бегом поднялась по лестнице и скрылась в своей комнате. Мальчик бросился за ней, но мама успела его перехватить за лямку рюкзака.       — Пит, что произошло? — Оливия присела на корточки, помогая ему раздеться. — Вы поссорились?       — Нет.       — А что? Почему Китнисс плачет? — Сняв с сына куртку, она осмотрела его порванную школьную форму. — Пит, говори, что произошло!       — Он сказал… — нахмурив брови, мальчик сжал руки в кулаки до белых костяшек, — …что мы её подобрали из жалости.       — Кто? — Оливия почувствовала, как одновременно вспыхнула от злости, а её сердце сжалось от обиды. — Кто так сказал?       — Мальчик из старшего класса, новенький. Он подошёл к Китнисс на перемене, не знаю, о чем они сначала разговаривали, я услышал только последнюю фразу: «Такую как ты могли взять только из жалости».       — Как он мог так сказать… — женщина начала задыхаться от досады. — Как его зовут? Я позвоню учителю! Или нет, поеду в школу! — Обида свинцовой усталостью навалилась на плечи. Оливия закрыла лицо руками и тяжело вздохнула. Почему дети так жестоки…       — Не надо, мама, — мальчик коснулся её волос. — Я с ним разобрался уже. Больше он её не обидит.       Оливия подняла голову и посмотрела на сына.       — Да уж, вижу. Разговора с учителем все равно не избежать. — Улыбнувшись, она легко коснулась скулы сына кончиками пальцев, от чего он поморщился. — Кулаки стоит пускать в ход в последнюю очередь, когда аргументы исчерпаны.       — Ладно тебе, сестрёнка, — отозвался Хеймитч, подбиравший раскиданные вещи, — успеет он ещё научиться со словами обращаться. Давай я займусь его синяками, а ты иди с девчонкой лучше поговори. — Он протянул ей рюкзак Китнисс. Оливия взяла его в руки и, неуверенно сжав лямки, отвернулась к окну.       — Я не знаю, что ей сказать, — прошептала она дрожащим голосом.       — Знаешь! — Хеймитч обнял её за плечи и развернул лицом к себе. — Только ты и знаешь…       — Но доктор Аврелий…       — Сестрёнка, Аврелий руководствуется теориями, а ты сама прошла через такую же тьму! — Он взял ее за подбородок, чуть поднял голову и заглянул в глаза. — Я понимаю, как тебе тяжело, но возьми себя в руки. Помнишь одно из главных правил сплава по горной реке?       — Не бросать весло? — непонимающе прошептала она.       — Именно. Весло — твоё спасение. Не бросай его, не поднимай, а работай, греби! Иди прямо на волну.       Оливия каждое слово проговаривала вместе с ним.       — В жизни часто так же, — продолжал Хеймитч. — Поддаться и плыть по течению — самое простое, но на порогах, когда вода закручивается среди камней, падает с высоты, а скорость течения увеличивается, это равносильно гибели.       — Ты прав, как всегда прав! — кивнула она. — Так дальше нельзя.       — Ну вот, уже лучше! — Стерев слезу, скользнувшую по её щеке, мужчина прошептал: — Давай, лучик, вспоминай. Вспоминай и спасай!       — Спасибо, Хеймитч. — Оливия прижалась к его груди.       Он обнял её, поцеловал в макушку.       — Иди, а я займусь Питом.       Эбернети похлопал ее по голове, как делал в детстве. Отпустил и развернулся к мальчику, всё это время молча наблюдавшему за ними.       — Ну что, малыш, — он подхватил его и подкинул вверх. — Вот что врезал ему — молодец, настоящий мужчина! — сказал он и, не спуская с рук, потрепал по волосам. — Но над техникой мы с тобой ещё поработаем, — заговорщически прошептал Хеймитч. — А сейчас пойдем, протрём твои царапины.       Проводив их взглядом, Оливия направилась в комнату девочки…       В какой-то момент все звуки исчезли. Пит слышал только собственное сердце, что стучало пудовым молотом. Ошарашенный новостью, он стоял, не зная, что думать: верить или нет. Мысли никак не хотели поддаваться контролю.       «Такими вещами не шутят, — настойчиво билось в его голове. — Правда, не шутят. Только не Китнисс. Она бы не стала…» Ведь, как подсказывали уроки прошлого, в главном с ним она была честна, всегда.       Борясь со страхом и дурнотой, девушка чувствовала, как от волнения дрожат его руки, что по-прежнему крепко сжимали её плечи, а на лице бушевал шквал чувств: сомнение, радость, облегчение и, в то же время, счастье. Просто нереальное счастье. Только сейчас она по-настоящему осознала, насколько сильно он хотел ребенка.       — Она действительно моя? — спросил Пит. Голос вышел неожиданно слабый, с хрипом. — Правда или нет?       Он видел, как по её горящим щекам по одной стекали крупные слезы, видел тревогу в глубине серых глаз, видел в них отражение искренности вперемешку c болью.       — Правда, — едва успела выдохнуть Китнисс, прежде чем в палате вспыхнул второй ночник.       — Мамочка? — раздался тревожный голосок.       Их словно окатило ледяной волной. Девушка вздрогнула, упёрлась ладонями ему в грудь, Пит ослабил хватку.       — Всё хорошо, малыш, — как можно спокойнее сказала она, глядя ему за спину и шепнув тихое: — Не волнуйся, она не испугается, — поднырнула под его рукой и шагнула к ребенку.       Пит едва мог стоять. Руки безвольно повисли вдоль тела, колени дрожали и подгибались от волнения.       — Кто это пришёл? — с опаской шепнула девочка, стоя на кровати, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.       — Сейчас узнаешь, — Китнисс провела ладонью по лицу дочки и окликнула: — Пит.       Новоявленный папа медленно повернулся. Сердце сделало опасный кувырок, а потом и вовсе, кажется, остановилось. На него смотрели знакомые васильковые глаза. Глаза его матери и его собственные.       — Папа?! — Лия взвизгнула и, сжав ладони в кулачки, прижала к щекам.       Пит сделал шаг вперёд, но тут же замер на месте. Китнисс взяла его за руку и потянула на себя. Он успел подумать, что снова видит сон и вот-вот проснется, но теплые ладошки коснулись его лица. Дотронулись до носа, рта, двухдневной щетины на подбородке. Улыбка мелькнула на губах девочки, она крепко обняла отца за шею.       — Папа, папочка… — дрожа от волнения и давясь слезами, шептала она, прижималась к его лицу нежной щекой. — Я так тебя ждала, папочка.       Боясь сжать крепче, Пит, словно хрупкую бабочку, осторожно обнимал ребенка. Его наполнило странное чувство, когда на душе хорошо, хотя в груди по-прежнему щемит тоской, что пылью осела в сердце. Он ещё не мог дать ему описания, ведь раньше никогда не испытывал подобного. Ни разу в жизни…       Легкими шагами Оливия пересекла комнату, повесила рюкзак на спинку стула и осмотрелась.       — Китнисс, — позвала женщина. — Китнисс, ты где?       Она обошла комнату, проверила шкафы, ванную и уже собралась пуститься на поиски по остальному дому, как услышала тихий всхлип за плотной шторой.       — Детка, как же я сразу не догадалась. — С облегчением выдохнув, Оливия сделала несколько шагов в сторону окна.       Понимая, что её обнаружили, девочка затихла и дернула на себя ткань, не желая впускать кого-либо в своё убежище. Оливия остановилась. Пытаясь собраться с мыслями и найти подходящие слова, она опустилась на пол, закрыла глаза и глубоко вздохнула.       «Моя маленькая девочка, — сказала однажды её приемная мама, — я не обучена красиво и правильно говорить, а потому скажу, как чувствую».       — Я знаю, о чем ты сейчас думаешь… — следуя этому совету, произнесла Оливия. — Ты считаешь, что осталась одна, никому не нужна и никто не понимает тебя… а ещё тебе страшно…       Болью в сердце отозвался очередной всхлип девочки.       — Я знаю. Моя девочка, я была чуть старше тебя, когда потеряла семью. И мне было не просто страшно, а очень страшно.       Оливия упиралась затылком в стену. Её взгляд блуждал по комнате, пока не остановился на фотографии друзей в позолоченной раме, что висела над резным комодом. Совсем ещё юные, влюбленные, счастливые.       — Я так скучаю по ним, детка, — слова сами сорвались с губ, и женщина тяжело вздохнула: — До сих пор не могу принять… что никогда их больше не увижу…       Оливия неотрывно смотрела на лица друзей. Возможно это не то, что она должна была сказать маленькой девочке, но слова сами рвались наружу.       — А скоро будет Рождество. Первое без них. Я даже представить не могу, как это… Как бы ни было трудно, но нам всем надо принять, что, к сожалению, их не вернуть.       Слезы катились по щекам, то встречаясь под подбородком и собираясь в крупные капли, падали на грудь, то, перебегая на шею, исчезали под воротом платья.       — И не обижайся на пустые слова и чужие домыслы. Люди часто говорят ерунду.       Она заморгала, отгоняя слезы, сглотнула горький комок.       — Знай главное: в этом доме ты никогда не была и не будешь чужой, слышишь, Китнисс? Это твой дом, а мы — твоя семья. Ты нам родная, понимаешь? — Она прислушалась к звукам за шторой. Тоненький всхлип повторялся каждые полминуты. — У тебя есть я, Метью, Пит, Хеймитч… Мы справимся, обещаю. Только не отворачивайся от нас, детка, давай держаться вместе…

***

      Укрывшись ажурным вязаным пледом, Оливия смотрела, как за окном бушевала вьюга, а непонятно откуда взявшийся мотылёк бился в стекло, пытаясь вырваться наружу.       «Возможно, он спал где-то среди еловых ветвей, — думала женщина, — а сейчас, согревшись в тепле, проснулся и решил, что наступило лето. Глупый».       Вечерний полумрак, приглушённый свет, мягкие золотистые блики на мебели и слегка дымный аромат горящих в камине дров. Впервые за последние месяцы на душе Оливии было спокойно. Она чувствовала, сегодня что-то изменилось.       Неуловимое ощущение перемен разливалось в воздухе, смешиваясь с запахами хвои и смолы, постепенно нарастая, становясь все более теплым и всеобъемлющим. И, хотя ужин прошёл по привычному в последние месяцы сценарию, девочка так и не спустилась, женщина понимала, они на правильном пути. Поэтому, продолжая кутаться в плед, наслаждалась уютной атмосферой вечера.       Мужчины за партией в шахматы тихо обсуждали текущие вопросы, а по комнате порхал мотылёк.       «Может быть, это добрый знак? — подумала Оливия».       Хлопок двери на втором этаже, сначала один, затем второй и приближающийся топот детских ног привлекли внимание взрослых. Все трое одновременно повернули головы на звук.       Быстро спустившись по лестнице, девочка остановилась на последней ступеньке, осмотрелась и подбежала к Оливии.       — Китнисс, что такое? — спросила она, спустив ноги на пол.       Несколько мгновений девочка смотрела на неё, учащенно дыша, затем, не говоря ни слова, забралась на руки и крепко обняла, уткнувшись в плечо. Сама, впервые за долгое время.       Оливия прижала к себе ребенка, скрывая в коконе пледа их двоих. Казалось, она никак не может вдохнуть, чувствуя, как трепещет в груди сердце от новых ощущений, а по щекам бегут слёзы облегчения.       Мужчины продолжали делать вид, что увлечены партией. Пит сидел на коленях Хеймитча, и все трое то и дело поглядывали в сторону, где Оливия тихо говорила с Китнисс. Девочка молча слушала, но чувствовалось, что маленькое сердечко, замёрзшее от горя, оттаивало, как тот самый мотылёк, порхающий в гостиной.       Именно тогда они заложили новый, более сильный фундамент дальнейшей жизни. Все вместе нарядили ёлку, украсили комнату, а в рождественскую ночь уже всей семьёй сидели у камина. Пит засыпал на руках отца под очередную порцию дядиных историй. Китнисс же, прижимаясь к груди Оливии, улыбалась, слушая сердцебиение. Вдруг она подняла голову и внимательно посмотрела на женщину, провела ладошкой по её щеке и заглянула в глаза.       — Тётя Лия, — прошептала она. — Можно я буду звать тебя мамой?       Хулиганистый ветер сквозил между высотками. Рвался вверх, на волю. Туда, где лёгкие облака не могли ему сопротивляться и покорно сбегали, закрывая узкий серп луны, прогоняя ее с небосвода. Ночь сдавала позиции, уступая дорогу новому дню. Солнце готовилось ступить на привычный путь, припудрив облака и тонкую полоску горизонта на западе розовым цветом.       Пит вдохнул прохладный утренний воздух. Сегодня он боялся закрыть глаза. Вдруг все окажется сном? Пусть это и глупо.       Окно распахнулось, разгулявшийся ветер, ударив в лицо, ворвался в палату. Зашуршали страницы альбома с детскими рисунками на столе. Парень поспешил запереть створку.       «Не хватало еще простудить дочку… — подумал он, чуть не задохнувшись от восторга. — Дочку!»       Прошло уже несколько часов с тех пор, как он услышал эту новость, но всё никак не мог к ней привыкнуть. Пит повернул голову и задумчиво посмотрел на кровать, на которой спала девочка. Он не мог поверить, что уже давно стал отцом, и эта малышка — их общий с Китнисс ребёнок. Его ребенок! Его мечта, что сбылась таким нелепым образом.       — Я хочу, чтобы когда-нибудь у нас была дочка, похожая на тебя!  — Только если с твоими глазами…       «Удивительно…» — думал он, рассматривая мягкие черты детского лица, взглядом трогая темные шёлковые прядки, изгиб бровей, линию губ, бархатный румянец на щеках, ресницы, выгоревшие на концах, точь-в-точь как у него в детстве. Каждый беглый взгляд на неё казался чудом.       Пит сел в кресло, взял в руки альбом и задумчиво начал листать. Вопросы разрастались как сорная трава. Что заставило его сомневаться в Китнисс? Собственная глупость, чужое мнение? Почему? Почему он сразу отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи, почему не дал себе шанса подумать, что этот маленький человечек его?       Пытаясь понять свои чувства, Пит все больше и больше путался в клубке собственных эмоций. Обида с оттенком радости, счастье с привкусом горечи, боль сменялась изумлением. Его ребенок! Его дочь! Но для нее он незнакомец.       Если бы Китнисс не сбежала, сейчас он знал бы, как вести себя с девочкой. Знал ее привычки, что она любит, а что нет. Но она лишила его этой возможности.       Пит откинулся на спинку кресла и устало потер лицо ладонями. Он злился на Китнисс, но, несмотря на то, что хотелось вспылить, понимал, это будет неправильно. В их разрыве виноват он.       Одну за другой он переворачивал страницы альбома с детскими рисунками, улыбаясь незамысловатым сюжетам, подбору цвета. И, хотя штрихи кое-где были ещё неуверенно робкие, а местами наоборот резкие и четкие, Пит уже сейчас мог сказать, этим дочка точно пойдет в него.       Рисовать. Вот что он действительно любил, с раннего детства. Чем угодно и на чём угодно. Стоило ему взять карандаш, мел или кусочек овоща, из-под руки начинали появляться витиеватые узоры. Причем очень часто при этом страдали белоснежные скатерти, кружевные салфетки, деловые документы отца или стены дома…       Оливия Мелларк очень быстро раскусила талант сына и всячески способствовала его развитию.       Оливия. Одно имя говорило само за себя. Громче любых доказательств.       «Как можно было быть таким глупцом? — корил сам себя Пит».       Его внимание привлек тихий шорох. Лия проснулась и, приподнявшись на локте, посмотрела на пустующий диван. Он замер, боясь пошевелиться, напугать. Губы ребёнка задрожали, глаза наполнились влагой. Первая слеза мазнула по щеке.       Пит растерялся, не зная, как реагировать, и не заметил, как выскользнул из его пальцев альбом, и листы рассыпались по полу. Девочка оглянулась на звук. Их взгляды встретились. Лия улыбнулась, упала на подушку и спряталась под одеялом. Выглянула, хитро улыбаясь, и снова скрылась.       Подобрав рисунки, Пит сел на стул рядом с кроватью девочки. Он погладил поверхность стёганого одеяла, под которым спряталась малышка.       — Почему ты плакала? — осторожно спросил он, в голосе чувствовалась тревога и волнение.       Выглянув из своего убежища, Лия взяла его руку, обхватив двумя горячими ладошками, и прижалась к ней щекой.       — Я испугалась, — прошептала она.       — Чего?       — Что ты мне приснился…