ÁZӘM

Д е т с т в о [Дастану 8 лет]

      Внутренний двор, отогретый солнцем, дышал влагой и зноем. Мысли неспокойно ходили по кругу, и все до единой стягивали внутренности в тугой, как узел, ком. День уж давно отгремел, а теперь и вечер таял по капле в завесах густой листвы и дрожании прудовых вод, теплых, как парное молоко. Но где же тогда он затерялся? Где его сын, которого зовут домой?       — Господин, их нашли! На базарной площади… — радостно кричал придворный, выбегая из высокого проема.       Рычание Низама отбросило его обратно в полумрак коридора:       — Я не желаю ничего слышать ни про базар, ни про улицы, Аса! Приведи его ко мне и иди прочь!       — Ой-ой… Вот несчастье юному господину, да простит его божественный Аху́ра-Ма́зда.       Низам обернулся, и гнев выпил из него последние краски, сделав серее камня, что вымостил галерею сверху донизу. Асу как бурей сдуло — он не слышал, как подгоняемый страхом слуга сбежал по ступеням, выкрикивая имя маленького принца.       Низам устало опустился на бронзовую скамью. Болезнь осаждала его и тянула вниз, словно цепь. А затем принялась душить бывшего правителя Персии с таким усилием, что он, заходясь в приступе, готов был выплюнуть легкие и молился Ахура-Мазде, богу богов, о прекращении своих мук. А до этого не переставал молиться, чтобы стража нашла Дастана.       Уличная грязь, которая налипла на тунику и поникшую от стыда голову, и царапина на половину лица оказались еще не самым страшным, что Дастан приготовил с прогулки отцу. Низам сидел сгорбившись и буравил его взглядом, чем заставлял мурашки по взмокшей спине принца расползаться ледяными пауками.       Покорный Аса в деталях рисовал им всю картину сегодняшних приключений Дастана, которых успел наслушаться.       Подговоренные Гарсивом, все трое принцев сбежали с занятий и без дозволения покинули дворец.       Хаотично устроенный в песке бой без правил опять же начался с легкой руки неуемного Гарсива. Однако Дастану хватило напора и дурости, чтобы впечатать младшего наследника трона в землю и накормить песком.       Примирение не заставило себя ждать, когда вмешался решительный Тас. Ну хоть для кого-то из детей уроки наставников о терпении и благоразумии не прошли даром.       Затем взаимное избиение переросло в приступ буйного веселья в отдаленных закоулках Персеполя, на плоских крышах домов и городском базаре. А момент расплаты за съеденный песок наступил, когда чуть было не слетевший к праотцам Дастан ухватился за дощатую перекладину и вскарабкался по ней к братьям.       Хваленая выдержка первого наследника впервые изменила Тасу, и он задал Гарсиву жесточайшую взбучку…       — Довольно! — прервал Низам, и Аса тотчас забыл, как говорить.       Стойкость отказала Дастану, подкосив замлевшие коленки, когда голос отца вдребезги разлетелся по галерее. И острым осколком застрял в его дрожащем сердце. Низам велел придворному выйти, и с уходом Асы воздух во дворе ощутимо остыл. Закат подбирался быстро. Солнце пролило на стены дворца последние лучи — красные, чуть теплые, как хладеющие ладони принца.       — Ты разочаровал меня, Дастан. И хуже того: опозорил! — отец говорил, точно ссадил по коже колючками янта́ка, покрывая багрянцем черные, вымазанные пылью щеки. — О чем ты думал? На улицах драться с Гарсивом! Немыслимо!       Низам вскочил со скамьи, заходил взад-вперед, скрестив за спиной руки. Юный принц стоял к нему вполоборота и следил за его движениями вдумчиво, изучающе. Когда царский советник замер, Дастан стал всматриваться в него, но опять не просто, а с умыслом. Низам не сразу отгадал, с каким, но это навело его на странные мысли об охоте и лишь потом вскрыло память чувством пережитого.       После переселения во дворец все незнакомое Дастан относил к чуждому. Низам исключением не стал. Еще с порога в него уткнулся и не отпускал этот напряженный умный взгляд, когда он зашел проведать мальчика на новом месте. Дастан не спал, но натянул покрывало до самого подбородка и все наблюдал за ним, ждал… От перемещений Низама по комнате плясали тени, бросаемые тусклым светом светильников. Гасилось пламя, подступала мгла, но светлые бездонные глаза приемыша мерцали огнями в ней, точно львиные.       Если встретить на охоте львят, они оглядят тебя так же — как воины по крови, но слишком маленькие, чтобы нести угрозу. В то, что Дастан был таким львенком, Низам поверил уже тогда.       — Твое молчание обескураживает меня, сын, — ровно промолвил Низам. — Может, тебе есть что сказать? Может, ты считаешь, что я несправедлив к тебе?       Дастан мотнул головой и потупился. Выщербины в каменном полу исследовались им с особой старательностью, и признавать вслух, что думал, он боялся.       В галерею со двора принесло остывающий ветер, в его тихое дуновение вплеталась колыбель цветов. Она бы обязательно сморила набегавшегося за день принца, если бы отец не… жалел, что подпустил к стенам дворца не оправдавшего доверие оборванца и поравнял с благородными Тасом и Гарсивом?       — Я не хотел огорчать тебя. Я не подумал… — раскаивался Дастан.       Говорить было трудно: при каждом звуке горло свербело, как от проглоченных песчинок, которыми в драке наелся Гарсив. Отцу не требовались слова — хватило одного взгляда, чтобы на лицо Дастана хлынули слезы. Грязь мешалась с водой, и подсохшая царапина стала заново саднить.       Низам вернулся к скамье с хриплым покашливанием. Его разъедала желчная злоба, которая поднималась всякий раз, когда сын поддавался на провокации наследников, забывая, что теперь он не беспризорник с улиц.       — Не подумал… Не подумал, как твой побег скажется на тебе и мне? Вместо того, чтобы заниматься науками, принц Дастан шатается где попало без защиты, когда убийцы рядом! — Низам махнул рукой в сторону глиняных и каменных жилищ города, которые раскинулись перед галереей, как на ладони. — Вас могли похитить! Продать, потребовать выкуп, обменять! Людям нельзя верить, Дастан. Гарсив едва не убил тебя, и ты считаешь это забавой? Твои выходки отнимают мои последние силы, но ты и об этом забыл подумать. Хороша благодарность за мою заботу!       Дастана охватил ужас, толкнул к отцу на негнущихся ногах.       — Нет! Пожалуйста, только не прогоняй меня. Я не хочу быть один…       В тягостном молчании Низам смотрел, как непроглядная ночь усыпала звездами небо на востоке. Показывал, что не слышит, как Дастан глотает слезы, которые не мог унять. Раз уж принц учится отбиваться от рук, пускай запомнит еще один урок: прощение больше не будет подаваться ему, как милостыня. Его нужно заслужить.       — Отец, пожалуйста!       Низам наморщил лоб, казалось, дав последний шанс. Непреклонное молчание тянулось мучительно долго.       — Прости меня, — всхлипывая и икая, просил принц. Царапина не саднила — горела от соленых слез, как он от стыда и страха. Дастан тихо подступил и прильнул к отцу, надеясь, что Низам хоть слово скажет, не оттолкнет. — Я не вернусь на улицы. Лучше останусь слугой и буду здесь работать, чем пойду туда! Мой дом рядом с тобой!       На склоненную голову принца опустилась рука Низама, пригладила волосы, с которых посыпались зерна желтого песка. Дастан помертвел, затаив дыхание. Беспокойная рябь разошлась по телу, как круги на прудовой воде, когда отец мягко отстранил его, чтобы определить, был ли урок усвоен.       Не усвоен — вколочен накрепко. Глаза львенка никогда не врали.       — С чего ты взял, что я тебя выгоню? — спросил Низам.       — Ты сказал, что я неблагодарен… Значит, мне здесь не место.       Дастан шмыгнул носом и спрятал взгляд от пронизывающих глаз отца. Принца снова передернуло: в этих глазах он произнес несусветную глупость, о которой начинал жалеть.       — Таса и Гарсива не выгоняют, а тебя отчего должны? — недовольно вскинулся Низам. — Если я решил, что ты мой сын и твой дом — дворец, это никому не дано изменить, Дастан.       На грязном лице Дастана, которое ярко-красной линией расчертил вспухший порез, засияла облегченная улыбка. Низам приложил руку к левой щеке принца, чтобы осмотреть рану, слегка раздвинул ее края, чтобы оценить глубину. Под ладонью кололся мелкий присохший к коже песок, сын жмурился, стойко снося боль. Шрам останется, ляжет толстым рубцом поперек щеки и даже не скроется бородой подросшего принца. Послужит уроком.       — Гарсив постарался? — спросил Низам.       — Угу. Он начал драку.       — И поэтому ты решил извалять его в песке, — подвел черту отец, на что Дастан с жаром возразил:       — А как его угомонить, если иначе он не понимает?       — В твоем случае словами.       Дастан и Гарсив почти одних лет, но не могли найти общий язык и уживаться мирно. Оба упрямцы: один отчаянный, второй назойливый. Но Низам понимал, что причина мальчишеских стычек крылась не только в этом. Гарсив гордился своей царской кровью и смеялся, что Дастан, уличный сирота, не мог прихвастнуть тем же в ответ.       На самом деле Низам не имел бы ничего против, если бы заигравшийся сын случайно толкнул младшего наследника под копыта резвой лошади или сбросил с крыши высокого жилища. За своих племянников бывший правитель не волновался: слишком далеко за ними желанный трон. Но ради их блага и чести следовало держать Дастана подальше от смертельных шалостей. Тут уж и о его низком происхождении не забудут — приплетут и извратят так, что вовек не откупишься.       Дастан плюхнулся на подушку, служившую для бронзовой скамьи сиденьем, и подобрал под себя ноги. Наставления отца вряд ли могли ему помочь. Какими словами ни отбивайся от Гарсива, а лучше всего заносчивого брата затыкает кулак в лицо.       — Значит, он глухой, раз не слышит слов… — тихо промолвил Дастан.       Отец повернулся к нему и строго изрек:       — Это значит, что ты, юный лев, не умеешь объяснять. На занятии этому учат, но теперь-то ты предпочитаешь глупые забавы ценным урокам, я прав?       Отошедшая было кровь снова хлынула к щекам принца.       — Никогда!       — Твои поступки говорят об обратном. Твое поведение недостойно принца.       — Но я не знаю, как должен вести себя принц… — беспомощно и стыдливо признался Дастан.       Раньше жизнь во дворце казалась ему гораздо проще: ешь и пей сколько влезет, учись прилежно и дерись в крайних случаях. Но из-за противного Гарсива что ни случай, то какое-то злоключение.       Тень задумчивости коснулась лица Низама, заволокла колючие глаза мутной дымкой. Холодный ветер рябил поверхность прудов, бегал по листве, рождая нежную колыбельную. Дастан привалился к его боку, успокоенный прохладой, но на него самого будто навалилась липкая духота. Новый приступ кашля дергал грудь изнутри и на этот раз прошел быстрее прежнего.       — Прежде всего, — заговорил пришедший в себя Низам, — тебе нужно поладить с Гарсивом и извиниться перед ним. Это и отличает царей и принцев от остальных: они всегда делают то, что положено, невзирая на то, как им бывает сложно. Ты не должен идти на поводу у Гарсива — сам видишь, к чему приводит баловство. Ты умеешь бороться и ловко убегать, Дастан, но для принца этого мало. Идем.       Отец взял его под локоть и, поднявшись на ноги, довел до противоположного конца галереи.       Их обдал сильный ветер, разнес по сумеречному двору сладость цветов. Ярче всех пахли розы и тюльпаны. Их тонконогие сочные бутоны облегали мраморные ложа бассейнов с водой, склонялись в покое над каменными тропами — прямо как Низам, сложивший руки на парапете галереи. Серый камень, еще теплый, приятно грел кожу. Дастан же вскочил на ограждение, свесив ноги, и повернул лицо к душистому ветру.       — Посмотри, Дастан, — сказал отец.       Принц проследил за его взглядом и замер в восхищении. Желтый осколок солнца, плывущий за скалистые холмы, разливал на город красные, переливающиеся золотом моря. Они окрашивались в пурпурный, истончались, пронизываемые ночью. Иссушающий зной дня сменился закатной прохладой, и тишина насыщала улицы. Когда они служили Дастану приютом, он не думал, что мир бывает таким огромным, сияющим, едва ли земным. Он стал желанным, когда из него ушли одиночество и голод.       — Перед тобой Персидское царство, — твердый голос Низама ложился дрожью на стены галереи и отдавался эхом внутри Дастана. В нем таилась сила, которую никакая болезнь не сломила бы. — Персеполь и земли за его пределами — это наш дом, который Ахура-Мазда вверяет царю. Когда-то мне, а теперь твоему дяде. Царь идет путем благих деяний и защищает свой дом и подданных от врагов. И как царь делит с принцем пищу, воду и покой дворца, так и принц обязан разделить с ним этот долг.       — Значит, я буду защищать Персию, как Тас и Гарсив?       — Когда обучишься, это станет частью твоего долга, — невозмутимо отозвался Низам.       Для Дастана это была, безусловно, радостная весть, которая заставила взглянуть на мир иначе, дальше царского Персеполя и его скалистых горизонтов, что скрывали от взора необъятное государство. Впредь он не посмеет ни одно занятие пропустить, насмешки Гарсива его не вынудят.       — А тебя я тоже смогу защищать? — с надеждой спросил принц.       Губы Низама приподнялись в кривой, похожей на добродушную усмешке.       — И меня тоже, юный лев. Когда придет время.       «Когда придет время, Дастан, царем станешь ты. А я укажу тебе путь благих деяний», — пообещал себе Низам. Не будет Таса и Гарсива, не будет Шарамана — он вернет себе трон, каким бы при этом ни выдался его собственный путь.       Будучи царем, своим самым большим проклятием Низам считал надсадный, дерущий кашель, что преследовал его с малых лет. Но все изменилось, когда цветущий здоровьем брат облачился в одеяния безродных и запил сладость сушеных фиг кислым молоком, взяв на себя обязательство власти.       Персидские подданные и воинство встречали Шарамана с радостью торжества. Слушая, как придворные маги пророчили своему государю великие и мудрые деяния, Низам не знал, о чем мечтал сильнее: чтобы болезнь, наконец, задушила его или чтобы он задушил брата. Своего младшего брата. Отзывчивого и преданного ему человека. Коронованное и изводящее разум омерзительное существо, которому из-за недуга пришлось уступить царство. Шараман стал царем и его новым проклятием, тогда как Низам — агонией братских уз.       Он отдалился от Шарамана и племянников, но воспитание Дастана поставило перед ним одну важную и непростую задачу: оградить мальчика от навязчивого влияния Таса и Гарсива. Эти проклятые игры с балованными наследниками манили Дастана хлеще розовой воды в жару. Досаждали, отрывали от цели. Скрепляли братские узы, которых решительно избегал Низам.       — Дастан! — в высоком проеме показался Гарсив.       Дастан повернулся к младшему наследнику, и его руки, упертые в камень парапета, сжались до белеющих костяшек. Цветы не пахли, а прохлада больше не успокаивала и холодила спину. Гарсив вскинул пыльную голову, приветствовал Низама и манерно произнес, обратившись к принцу:       — Меня послали извиниться перед тобой.       Молча кивнув, Дастан вскользь коснулся отца вопросительным взглядом. Они с Гарсивом никогда не извинялись друг перед другом. Однажды что-то выдавили нехотя под гнетом отцов, да так и осталось ненастоящее извинение брошенным в никуда.       — Ну и вид же у тебя, братец, — Гарсив обнажил черные, как ночь, зубы: еще не всю грязь успели с них вычистить.       Принц почувствовал, как боль в щеке прорезалась глубже, прошлась по всему порезу колючкой. А затем между ребер, где сжалось сердце.       — А ты не наелся? Сходи в сад, там песка полно, — не остался в долгу он.       Обозленный брат круто развернулся и сбежал по лестнице, а Дастан снова воззрился на отца с невинным вопросом:       — А сейчас я хорошо ему объяснил?       — В тебе дремлет искусный посол, — признал Низам. — Где-то очень глубоко… — послышался его продолжительный вздох и снова — кашель.