По ту сторону кожи

Санса давно забыла, что такое дом. Санса приезжает в Королевскую Гавань бронзовой девочкой долгого лета - у Сансы летние песни о настоящих рыцарях в разлитом молоке кожи, солнечные брызги в рыжих - Талли - волосах (Санса не северная девочка, речная, Санса никогда не знала зимы), и, конечно, принц - Санса доверчиво впускает гнилое тепло Юга в межреберную полость; Санса все ещё девочка в своей наивной, вымоленной кем-то вере - монстры живут только в старых сказках и холоде длинных ночей. Санса узнает монстров - каждого, оставляющего удары на её щеках и железистые брызги крови во рту, оставляющего черничные гематомы под лживым шёлком платья - Санса узнает монстров и по-прежнему искренне ищет рыцарей; обдирать позолоту лета оказалось слишком больно. Санса воет в подушку тёплыми, южными ночами (и каждая ночь отдаёт вкусом гниения и разложения на языке), но воет не волком. Она в золоте клетки - золоте Ланистеров, истекающем кровью, Санса птичка, пташка, не волк, не Старк, вера Сансы горит на летних, погребальных кострах. Зима близко, говорит каждый - лето Сансы тоже заканчивается. Санса сбрасывает кожу, кровь и имя, Санса - только Алейна, только девочка тихого дальнего Староместа, пропахшего пылью дорог и солнцем, Алейне пятнадцать и королева не ломала ее, не гнула издевками, ухмылками и ударами; Алейна - осенняя девочка, Алейна приносит в Долину холод и снег. Санса меняет кожу, кровь и имя, Санса - Старк, Ланнистер - по-прежнему дорого стоит; Долина никогда не была домом, цепенеет Санса у лунной двери, Долина - все та же Королевская Гавань, выбивающая Север и послушание из ее выскобленных внутренностей, Санса приносит смерть и сюда. Сансу выворачивает неожиданной внутренней грязью, Мизинец продает ошметки ее гордости и обломки имени, Санса - Старк, Ланнистер, Болтон - стынет изломанной фарфоровой куклой в глазах старых богов, Санса отливает себя траурным серебром и заворачивает в кисейное кружево; Санса возвращается домой, в очередной раз вскрывая себе глотку своими же руками, меняя шкуру, Санса не птичка, не пташка, но хочет волком, Санса исходит желчью и уставшим, тягучим страхом в перипетиях жил - Санса не верит в рыцарей, но верит в чудовищ. В Винтерфелле Санса находит только пыльный осадок дома - в холоде мрачной крипты, темноте коридоров и теплоте стен, в покусаном льдом морозе воздуха. Сансу измалывает желание шипеть и рвать Рамси лицо, "зима близко", и она хочет обещать эту зиму Рамси, наслаждаться ледяными пробками в его мутных венах, останавливающих его грязную, гнилую кровь. Санса хочет стать его личной, чудовищной зимой. Рамси вбивал ненависть в каждую её клетку, каждую артериальную проталину - и Санса отозвалась. Рамси оставил на ней сургучевые печати пряными синяками, которые расцветали на тонком алебастре кожи каждую долгую ночь. Санса не была уверена, что эти оглушительные ночи заканчиваются - каждая из них тянулась вязкой грязью по шее, груди, рукам и бёдрам, а днем Рамси оставался убийственным спазмом в глотке и изуверским шёпотом в мутной пелене - и вены закручивались узлом, выдавая каждый, каждый страх. Тогда Санса - уже не летняя девочка, но с остатками северного солнца за рёбрами, Санса - уже почти пустившая стылое дыхание холода в глубины глотки, - тогда узнала, что такое настоящая зима. И под тяжелыми свинцовыми тучами у Черного Замка Санса, разбитая нервной сухожильной дрожью, замирает во внезапном взрыве понимания - дом - это Джон. И когда Джон сжимает ее, заледеневшую, разбитую, в своих руках, Санса знает - больше она свой дом не отдаст никому.

___

Черный Замок не греет Сансу. Теплеет белая кожа, изувеченная Рамси, теплеет кровь, которую он не успел из нее выпустить (клыками, когтями, собой), но в глотке у Сансы осталась северная вьюга. Джон этого не видит - он говорит с ней о пирогах, Винтерфелле и прошлом, он помнит Сансу гадкой, ужасной, высокомерной девчонкой, он подкожно ежится, ждет ее колючих, едких слов (ты бастард, ты не можешь меня трогать, Джон, ты бастард, никогда не забывай это), но весь яд, желчь из Сансы давно вытравили, выскоблили из гноящихся внутренностей, освежевали и разодрали на куски; Санса прячет когти за броней учтивости и лжи, Санса волк, твоя беда, Джон, что ты еще не видишь. - Я была невыносимой, признай, - Санса прячет клыки за тихой улыбкой на обтрепанном полотнище губ. - Помните это, когда начнете играть, Санса. - Играть во что? - В единственную игру, в которую стоит играть - игру престолов. - Ты простишь меня? - Прощать нечего, - Джон изучает её неумелыми взглядами исподлобья, пряча настороженность за ресницами и разговорами; ничего ты не знаешь, Джон Сноу, - отдаётся в голове насмешкой, а в теле - ещё ноющей алой дырой, - Джон и правда ничего не знает. - Прости. - Прощаю. И Сансе на секунду становится легче дышать. В Чёрном Замке она полыхает рыжим костром, а Джон не знает - согреет или сожжет; Джон не спрашивает, что с ней делали (ты помнишь знамёна Болтонов, Джон, у человека без кожи нет секретов, я была человеком без кожи, Джон), и Санса принимает это как извращенную благодать. Она не обошлась без крупных внутревывернутых кровотечений - не обошлась без выболенных ран - и вряд ли быстро забудет, кто и чем их когда-то нанес. - Куда ты направишься? У Сансы за голосом - отчаянное и больное, она давится элем и мерзлотой костей, не зная, в какой последовательности собирать себя из пережеванного мяса, жил и костей. Рамси жил у нее под кожей, бугрясь кровавыми опухолями, Рамси проникал в нее с каждым разрывом кожи, в каждую гниющую дыру на ее теле, Рамси жил в ней, скалил зубы и раздирал внутренности каждое мгновение; Санса не знает, можно ли вытравить, выблевать, выжечь из себя это. - Куда мы направимся. Джон прячется за призраком отца и своим долгом перед ним, одеваясь в свои невысказанные обещания как в броню. У Джона уже отдаленно, отболевше, но по-прежнему с обидой на костях выламывается «бастард», Джон никогда не был Старком, но волком, Джон не мог оставить Сансу - Старк, Ланнистер, Болтон - наедине с ее чудовищами (ничего ты не знаешь, Джон Сноу, ты не знаешь, кто чудовище). Санса смотрит, невысказанно удивляясь дрожью плеч, Сансе нечего предложить Джону, кроме перебитой, изломанной себя; (главное твое оружие - у тебя между ног, девочка), но Сансе кажется, что против Джона она безоружна. - Для нас есть только одно место, - Санса сжимает кружку, унимая ломанный тремор пальцев, поворачивается, смотря Джону прямо в глаза; Джон видит только колотый лед и чугунную тяжесть ее взгляда, - дом. Мы заберем его у них. - Винтерфелл наш дом. Наш, - Санса стоит за спиной Джона, но голос ее ввинчивается в его голову снежной вьюгой, Джон оборачивается, напарываясь на нервное лезвие потемневших от раздражения глаз и плотно сжатые губы, - это дом нашей семьи. Мы должны его отвоевать. Санса впервые называет их - семьей. Впервые, в порыве злобы и подкожного раздражения причисляет его, Сноу, к семье. Ее слова лихорадочно стучат у Джона в позвоночнике, рассыпаясь благодарностью и ненавистью (ты пришла ко мне, когда у тебя никого не осталось, где ты была годы назад, Санса, где ты была со своей семьей), Джон глушит горячечное желание высказать это в холодные злые глаза. - Я устал воевать, - Джон выговаривает сбивчиво, тревожно, желая доказать - ей, себе, - Джон поникает плечами под равнодушной тяжестью Черного Замка - Джона никогда не предупреждали, что будет так - грязно, бесчестно и бессмысленно. Ничего ты не знаешь, Джон Сноу, - старой издевкой тянется в межреберной полости, выбивая раздражение и упрямство из голоса, - Я сражался - и я проиграл. Джон помнит, как его пронзала ледяная сталь и холод проникал глубже всякой кости - два дня назад - целую жизнь назад, помнит, как его убивали в своем же доме; Джон не знает - Санса тоже это помнит. Ее рвали каждую ночь, отыскивая новый, еще не изувеченный кусок - Рамси не любил повторяться. Санса переламывает постыдное желание просить, застрявшее в глотке, Санса не будет просить вернуть ее дом - она заберет его, выгрызет зубами из горла Рамси, из горла Джона - если придется. - Я хочу, чтобы ты помог мне. Но если придется, я справлюсь сама. И теперь Джон видит - вьюгу, волка, смерть.