Лето тысяча девятьсот восемьдесят восьмого

      — Рыбка, ты где? Миленький! Выходи!       Билл сжимает челюсти на согнутой фаланге указательного пальца. Ему больно, но боль кажется незначительной по сравнению со страхом, который внушает женский голос. На том конце комнаты падает ваза. Тучное тело взмахивает руками, уподобляясь расстроенной хозяйке, но юноша знает её истинную личину. Сейчас она похожа на неуклюжую курицу. Обычно же предстаёт перед ним как два тлеющих угля в темноте и визгливый смех.       — О-о-она загля-ядывает да-а-аже за пи-иа-анино, — почти беззвучно, заикаясь от волнения произносит Голос-со-стороны. Ему тоже страшно. Страшно и холодно. Билл чувствует, что в его плечо вцепились детские пальчики, а чужой шёпот словно течёт прямиком в ушную раковину. — Ни-и-и о-о-одна щель, ма-а-алыш Би-илли. О-она ни-ичего не у-у-у-упустит. О-она на-а-а-айдёт нас. О-она п-одвесит те-е-е-ебя за-а ноги. Ра-а-азреже-ет го-орло. Вы-ыпустит кро-овь. Ты-ы будешь как пигги. Сви-инка, которую уби-ила курица. И го-о-оворит: «Лю-юбезная соседка! Как жа-алко, что встречаемся мы ре-едко.»       Онемев от ужаса, Билл теряется в пространстве. Его голова идёт крутом. Ему кажется, что стены сами бегут от него по кругу; что в старом пианино лопаются струны и стегут его по лицу и шее; что под столом, где он только что прятался от своей мамочки, горят уже две пары глаза, а он, обезумевший, не то валяется в конвульсиях на полу, не то вертится в воздухе, полностью подвластный чужой воле.       — Полностью, — подтверждает Голос-со-стороны.       — Полностью, — кричат в унисон огромные жирные вороны. Они устали прятаться и осторожно вылезают из мнимого укрытия, чтобы расправить крылья. Они чинно шагают к своей еде.       — Горло, Билли! Горло!       — Горло, пигги! Горло!       — Курочка принесла тебе яйцо!       — Возьми его!       — Раскрась и положи!       — В плетёную корзину!       — И уследи, — шипит в голове, отталкиваясь от стенок черепа, Голос-со-стороны, — чтоб до рассвета.       — Никто, — шепчет Билл, задирая голову назад.       — Не взял!       — Его!       Беззащитное горло пронзают два клюва. За мгновение до смерти юноша замечает, что на его языке тает вкус жжёной карамели.       Хлопает входная дверь.       — Билли, ты где? Миленький! Выходи! Встреть маму!       Юноша нехотя поднимает голову с локтей и смотрит в коридор. Там горит свет. Силуэт матери мелькает за стеклянной перегородкой, переливается, словно её тело плывёт под метровым слоем чистейшего льда. Ему кажется, что он мог бы уйти в никуда, следуя за этой большой рыбкой.       — Мам, — сонно отвечает Билл. Он уже вылез из подушечного домика, в который каждый раз превращается огромный стол в гостиной. Там тепло, благодаря мягким валикам с дивана, и безопасно, потому что можно спрятаться за свисающей скатертью — её края почти касаются пола. — Мне снились большие вороны…       — Ах, милый. Они уже третий день не дают покоя. Словно их манит на эту улицу запах падали.       — Вороны хотят есть, — не то удивляется, не то объясняет Билл. Мама тепло смотрит на него и гонит на кухню, легко подталкивая в нужную сторону. Когда он слышит за спиной шуршание пакетов, щёки покрывает румянец. «Вот вырасту, » — качает он головой. Маме хочется помогать! Ведь он умный детка?       — Сначала я подумала, что это запах из канализации, — продолжила Сара, разбирая покупки. Оказалось, что она прикупила новые прихватки, а на утро взяла небольшой кусок колбасы. Той самой колбасы, которая не переживёт ночь, если родители Билла не запрут холодильник на замок, — но твой папа сказал, что никаких проблем не должно быть.       Билл слушал в пол уха, пожирая взглядом любимое лакомство. Сейчас оно было так близко…       — Тогда бы и вороны кружили над всей улицей. Но они летают только рядом с нашим домом.       — Из чего делают колбасу?       Мама вздыхает и берёт в руки нож.       Ребёнок начинает раскачивать стул, на котором сидит. Ему натерпится получить своё.       — Её делают из непослушных деток, которые перебивают взрослых, — смеётся она.       Амплитуда нарастает с каждым ударом деревянных ножек о паркет.       Стук. Стук.       — Значит, из человеческого мяса?       Мама ставит на стол блюдце с двумя красными дисками. Билл смотрит на собственный язык-щупальцу, который умело подцепляет перемолотых и компактно уложенных непослушных деток.       — Тогда я пошла на задний двор. Ты выкопал ещё одну могилку?       Голос-со-стороны шепчет на ухо Билла, что этого ничтожно мало. Билл не сводит глаз с пульсирующих вен на запястьях мамы.       — У меня была царская охота, — гордливо заявляет он. — Там две вороны и курочка.       — А потом я поднялась в твою комнату….       Стул падает на пол. Разбивается на мелкие куски, как какой-нибудь хрустальный бокал. Билл разбивается вместе с ним, потому что оттолкнулся секундой позже; потому что его погубила жажда; потому что голос шептал что-то ещё, но теперь это останется тайной.       Мужчина медленно открывает глаза и ловит свой взгляд в отражении зеркала. Приторно-гадливо улыбается двойнику, но тут же брезгливо плюётся - во рту длинный огненный волос, и Билл долго не может снять его с языка. «Гадость,» - морщится он, отбрасывая чужой биоматериал куда-то в сторону.       Над улицей в самом дел неспокойно кружат вороны. Одна из них врезается клювом в окно, и на гладкой поверхности расходится паутина трещин. Билл думает оценить ущерб внимательнее, но только накрывается с головой одеялом, когда за тем же окном проплывает силуэт умершей матери.       Становится зябко.       Он знает, что это всего лишь игры воображения, поэтому закрывает глаза и опять погружается в глубокий сон.