Четыре стадии сексуальной реакции

Люди изобрели множество интереснейших вещей, включая двигатель внутреннего сгорания, автоматическую стиральную машину, демократические выборы и печатный станок. Но больше всего на свете люди любят изобретать заново вещи давно известные. Например, любовь. Сексуальное удовольствие тоже входит в число тех вещей, которые люди, в силу своей природы, открывают всякий раз заново. Но ангелам в таком нет нужды. У ангелов нет предрассудков, им неведом стыд. За тысячелетия на земле можно научиться получать удовольствие тысячью разных способов. И — самое главное, ангел, в силу своей природы, никогда не спутает удовольствие с любовью. — Что ты читаешь? — спрашивает Кроули, указывая Азирафелю раскрытую на письменном столе книгу. Не так давно (около ста лет назад) ангел открыл букинистический магазин и теперь целиком находился во власти нового увлечения. — О, — откликается тот, — это тебе не интересно. Новая пьеса Оскара. — Оскара? — Кроули кривится. Не то, чтобы он был совсем не в курсе. Лондон бурлит, а уж демону-то сам черт велел быть в курсе светской жизни. Безусловно, Кроули знает, о ком идет речь, но все-таки… — Оскара? — Да, — довольно улыбается Азирафель. — Вот, смотри. — Он поворачивает страницы и показывает дарственную надпись на титульном листе. Кроули презрительно вглядывается в размашистую подпись Уайльда поверх очков: — Самомнение, эгоизм, гордыня, стремление к дешевому эпатажу. — Вовсе нет, дорогой мой, — Азирафель выхватывает книгу у Кроули и прижимает к груди, — он очень талантлив! — Про Шекспира ты тоже так говорил. — Нет, тут другое. Если ты будешь так любезен и сядешь вот сюда, на диван, я прочитаю тебе кое-какие места и ты сам убедишься. Кроули соглашается. Азирафель опускается рядом, расстегивает пуговицу на жилете, который в последнее время стал ему немного тесноват, открывает книгу и начинает читать. Кроули почти не слушает, по какой-то причине его раздражает этот Оскар, этот Уайльд, эти восторги. Он снимает очки и смотрит на Азирафеля, его профиль, на то, как смешно у него двигается нос, приподнимая короткую верхнюю губу, на тонкую полоску кожи между краем высокого воротничка и завитками волос на затылке… Кроули слегка наклоняется и вдыхает запах неролиевой пудры, исходящей от Азирафеля — томный, женский запах. — Тебе не нравится? — Азирафель вдруг прекращает читать и оборачивается. — Нравится, — отвечает Кроули, — продолжай, пожалуйста. Азирафель вновь начинает чтение, а Кроули подвигается ближе, обнимает ангела за плечи и развязывает ему бабочку, заглядывая в книгу через плечо. В пьесе молодые господа перекидываются чересчур изящными репликами, среди которых Азирафель неожиданно вставляет свою: — Ты мне мешаешь, — говорит он тихо, но Кроули не обмануть так просто. Он читает пьесу за Азирафеля: «Сколько времени ты мог бы любить женщину, которая тебя не любит?» Азирафель отвечает: «Которая не любит? Всю жизнь». Кроули расстегивает пуговицы на ангельской рубашке, отстегивает подтяжки, запускает пальцы в брюки. Азирафель пытается читать, но сбивается, когда Кроули проводит языком по его шее у самой границы роста волос. — От тебя пахнет серой и грехом, — говорит Азирафель. Кроули ухмыляется. — Ты говоришь, как оксфордский профессор, ангел. Для тебя нет греха, ты безгрешен по определению, помнишь? — Да, — отвечает Азирафель. Кроули вынимает книгу у него из рук и откладывает на диван. Потом разворачивает его к себе лицом и целует в губы. Его язык проталкивается между зубов Азирафеля, слюна их смешивается и Кроули чувствует новый вкус: нечто среднее между миндальным ликером и текилой. Он стаскивает с ангела пиджак и рубашку, расстегивает брюки. — А ты разденешься? — спрашивает Азирафель настороженно. — Нет нужды, — отвечает Кроули. — Я сделаю все для тебя. Я буду целовать твою шею, ласкать языком ключицы и грудь. Буду гладить твои бедра, сминать ягодицы. Я буду возбуждать тебя руками и ртом, и доведу до оргазма. Потом дам немного передохнуть, переверну на живот и введу пальцы в анус. Мягкими движениями, осторожными движениями. Если тебе и будет немного больно, то эта боль только разожжет тебя снова. И вот тогда, я посажу тебя к себе на колени и… — Кроули! Азирафель лежит на спине, упираясь руками в грудь нависающего над ним демона. Без рубашки, со спущенными штанами он выглядит беззащитно. Но в глазах его гнев божий. — Кроули! Ты меня пугаешь. Кроули тяжело дышит. — Ты разве против? Это просто удовольствие. Как еда. — Я не против, — отвечает Азирафель, — ты сам знаешь. Просто мне на секундочку показалось… — Что? — Нет, ничего. Неважно. Он обнимает Кроули за шею, аккуратно целует в губы и вынимает булавку из шелкового галстука. Кроули прикрывает глаза и пытается расслабиться. Когда они оба окончательно избавляются от одежды и устраиваются на диване, от замешательства Кроули не остается и следа. Он и вправду целует шею Азирафеля, проводит горячими пальцами по ключицам и плечам, потом медленно движется вниз, чувствуя, как желание Азирафеля растет, заполняет его, становится невыносимым. Но и Азирафель целует его в ответ, гладит ладонями спину, поясницу и ягодицы. — Скажи мне, — говорит Кроули, едва переводя дыхание. Он лежит на Азирафеле сверху, его эрегированный член упирается тому в живот. — скажи мне, чего ты хочешь. Азирафель улыбается: — Ты все делаешь правильно, Кроули. Все хорошо. Ему самому нет нужды осведомляться о желаниях партнера — он чувствует их еще до того, как Кроули успевает их осознать. Это странное несоответствие в их природе — еще одна капля в глубочайший колодец разделяющих их вещей, но довольно странно понимать, что ангел за долгие тысячелетия с их первого совместного опыта стал гораздо лучшим любовником, чем демон. Кроули целует живот Азирафеля и золотую дорожку волос, идущую от пупка к члену. И делает все то, о чем говорил раньше, но теперь никто его не останавливает. От удовольствия Азирафель смешно стонет высоким голосом, но Кроули так рад слышать эти стоны, что в ту же секунду кончает сам, содрогаясь всем телом, прижимая Азирафеля к себе. — Спасибо, мой хороший, — говорит ангел, целуя Кроули в губы, прежде чем выбраться из его объятий. Кроули ухмыляется, но к его радости и вполне оправданному довольству собой неожиданно примешивается какая-то дрянь. Азирафель, наспех натянув штаны, бережно поднимает с пола книгу Уальда. Нежно сдувает с нее невидимые пылинки и ставит на полку. — Поедем в клуб? — спрашивает он. — Или, может быть, в Альберт-Холл. Сегодня играет Сарасате. Кроули не отвечает. Ему лень одеваться, не хочется никуда ехать и, тем более, слушать вялую музыку. — Послушай, — говорит он Азирафелю медленно, — ты должен знать, кто это сказал: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий». Азирафель, который уже почти оделся, пожимает плечами: — Не верю, что ты не помнишь. Павел, первое послание коринфянам, глава тринадцатая. Я еду в клуб, ты остаешься? — Да, — Кроули заворачивается в пестрое покрывало, скручивается в клубок и прикрывает глаза. — Посплю тут у тебя немного. — Только не оставляй газовые светильники включенными, когда уйдешь, — говорит Азирафель и целует Кроули в рыжую макушку на прощанье. Когда он уходит, Кроули открывает глаза и смотрит на полку с книгами. От его жгучего взгляда новенький том под заголовком «Веер леди Уиндермир» почти за минуту сгорает синим пламенем. Любовь каждый изобретает для себя сам, порой жестоко обманываясь и ошибаясь. И это справедливо как для людей, так и для ангелов святых и падших. Кроули это знает, хотя это знание и причиняет ему боль. Но тот самый апостол сказал еще и другое. Он сказал: «Любовь никогда не перестанет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». Странным образом эта нехитрая истина утешает.