***
У каждой магии есть оборотная сторона. Только условно мы вяжем её со стихиями, на самом же деле каждый из нас может куда больше. Маги огня способны поднимать мертвых на ноги, поджигая гнилое тело изнутри живым пламенем. И они ходят. Выполняют приказы. Правда, не оживают - от людей в этих куклах не остается ничего, кроме вида. Очень редко возвращается дух, но тоже не живет долго, осыпаясь прахом вместе с телом через мгновения. Потому мертвецов принято жечь, возвращая к земли. Мы целим руками, не только внешние раны, но и то, что скрыто под кожей. Мы отдаем собственную силу тем, кому её не хватает. Маги земли ведают линии тела, и знают, где его резать. Гадают на требухе вскрытых и знают, что каждый живой, ходящий по земле, с ней связан, больше чем пуповиной. Мы очень ей подобны. В их руках умение творить оружие, способное сечь даже самое твердое, что бывает в мире. Маги воды задурманят вам головы, дай им только возможность; их дело - люди живые, они могут приказать вам всё, что вздумается, и вы не сможете возразить. В их ведении кровь и мозг, то, что можно навеять, внушить; иллюзии и причудливые образы из глубин вашего сознания. Такова изнанка данного нам умения. Но поднаготную воздушных магов не знает никто. Конечно, они владеют вверенной им стихией, но слишком уж много в них тайны. Сама по себе сила странна, что уж говорить об изнанке. Глядя на неё, я почти верил, что все слухи о них правдивы. На всеобщем вече она плела венок из мелких белых соцветий, не поднимая глаз. Тонкие пальцы ловко и нежно переплетали стебли, на бледном лице играло почти детское выражение, возникающее как отсвет хорошей забавы. Не мог разобрать цвет глаз - они прятались под пушистыми, белыми ресницами. Только потом понял, что они серые, как озерный туман. Когда глашатай захлопнул тяжелую книгу, где значились все события былых и настоящих дней, она улыбнулась, словно в пространство и под шорох одежд - все вставали со своих мест и расходились, отягощенные тяжелыми известиями - прошла мимо, уронив мне на голову легкий венок. Так она представилась. Я еще долго смотрел ей вслед, завороженный. Её наставник прошел мимо и бросил взгляд средний между довольством и строгостью. Я расценил его правильно и взметнулся, перехватив венок руками, за ней. Но нагнал только за городом, среди шуршащих трав. Мостовая оборвалась уже за сотню шагов неровной россыпью камней. Она стояла там, закрыв глаза, легкая, как взмах. - Я могу считать это подарком? Она улыбнулась, мимолетно, будто само время. Ветер взметнул тонкие, белые волосы и они окаймили её хрупкую фигуру ореолом, как светом. - Вы знаете название этих цветов, господин главнокомандующий? - Таволга, верно? - всё еще сжимаю в руках мелкий цвет; она шагнула на встречу, аккуратно взяла венок из моих ослабевших пальцев и вернула на голову. Наверное, нелепо. Но она не рассмеялась, только кивнула: - Верно. Таволга. Вы удивительно прозорливы, господин. Мало кто из чужаков знает этот цвет. - Не называй меня так, прошу. - И как называть? - лицо у неё с лукавинкой; в мелких веснушках, тонкое и, наверное, совсем не красивое. Но прекрасное. - Шехар. - Звучит как шорох волн в морском прибое. - Так и есть. Оно значит «волна». - Отчего урожденцу огненных земель дали такое имя? Еще и такому, как ты, Шехар. Я усмехнулся. Таволга белая, как молоко. Рядом с ней даже неловко иметь цвет, но ветер треплет волосы, бросает пламенно-рыжий в глаза. Она взяла мои руки в свои - я не смел их одернуть, хотя её ладони приятно прохладны и нежны; мои темные, как книжная обложка: - А, - она прикрыла глаза, и по пальцам будто перетекла вода.- Я вижу. Твои руки. Ты великий целититель. - Нет, - я качнул головой и одернул их; её пальцы сомкнулись на пустоте и она вновь посмотрела на меня.- Вовсе нет. - …? - За моими плечами столько же смертей, сколько жизней. И даже больше, пожалуй, - я хмыкнул, скрывая горечь. Таволга сделала еще один шаг и коснулась моей щеки. Я вздрогнул. Она улыбнулась, хотя глаза её были печальны. - Я знаю. Ты таков, каков есть мир. Не знай я тебя - думаешь, доверилась бы? - она вновь отступила и, обернувшись, сказала напоследок: - Я из Верескового Града. Приходи, если не боишься холода и пустоты. И, конечно, я пришел. На городок опустились сумерки, люди расходились по домам с раньше шумных улиц. Она ждала меня на площади у каменного фонтана.***
Тава - единственный живой человек на этой большой и мертвой земле. Она смеется, зовёт меня мёдом за золотистую кожу, вплетает тонкие пальцы в волосы. Мы, кажется, уже давно старые. Старые слишком рано, молодые слишком мало. Мы смотрит друг другу в глаза и видим там груз всего человечества. Но ей куда хуже. Я давно уже привык быть больше соллатом, чем мудрецом. Она же идет на жертвы переступая через себя, сжимаясь в комок у меня под боком ночами темными и длинными. Мир силён, как никогда. Люди живут в достатке, мы - на вершине возможностей. Нас никто не жжет и не топит. Мы сами ищем своей судьбы. Вот только цена этой силы большая. Мне пришлось повзрослеть уже в четырнадцать, взять себя в руки, направить свою силу в то единственное русло, что могло дать свободу. Многие из нас пошли на это. И почти каждый - положил себя на алтарь большого и светлого м-и-р-а. Правда, стоило ли оно того? Мне нравится говорить с ней. Она логична, в ней сильны доводы и смыслы. Она видит нити, которые пересекают мир. И знает, какие необходимо перерезать, какие напротив, связать. Её расчет всегда безупречно точен, но она сама слишком тонка для частого участия в человеческой участи. Я не могу толком признать, что хуже: точно знать, что принимаешь верное решение, или не знать этого вовсе?..Мои действия всегда быстры и инстинктивны, исход же неясен почти никогда. За ошибки, правда, мы оба платим еще одним сорванным днём из вечной канвы жизни. Она сидит у окна, подобрав ноги - нагая. Волосы окаймляют птичий силуэт. Луна заглядывает в лицо пытливо, но вязнет надолго в этих глазах - серых и глубоких, как мглистое утро. Приподнимаюсь на локтях, не могу оторвать взгляд от этого зрелища. Лицо её непроницаемо - задумчиво. В нём не то грусть, не то просто - мысль. - Шехи? - Да? - У нас будет сын. Сердце йокнуло и застыло на мгновение. Сын. Никто не может запретить нам любить, кем бы мы ни были. Но дети…Потомок двух разных магов - непредсказуемое создание. Он может стать тем, что погубит шаткое равновесие этого мира. А ведь в нём и так существуют наши отражения - слепцы. Что может сделать с ним он?… Я подошел к окну, привлек её к себе. Коснулся губами прохладного лба. - Хорошо. Довольно скоро мы перебрались в отдаленную деревню, у самых гор. Спокойствие там нарушала только природа - полноправная хозяйка этих мест. В одну из зимних, непогожих ночей ребенок и появился на свет. Раньше срока на пару недель, легкий и маленький, будто детская кукла. Зато белый, как мать. Он рано научился смеяться и почти не плакал - только вякал по-кошачьи, подзывая её. Любовно поглаживая голову сына, уже успевшую приобрести первый рыжеватый пушок, она сказала: - Назовём его Мёдом, а, Шехар? - Откуда ты знаешь, что он будет похож на меня? — я усмехнулся. Ребенок рассмеялся, перехватил мои пальцы и увлеченно зажевал беззубым ртом. - Знаю. Смотри, какой огонёк. - Светлый больно. И глаза твои - серые. - Будет похож. Лицом - один в один ты. - Верю. Мир всё же пошатнулся - с вече всё чаще возвращаемся смурные, тяжелые. Даже ребенок по-тихоньку учится кричать. Конечно, всё не могло оставаться на своих местах вечно. Хорошие времена и так длились больше декады. Еще мрачнее думать о судьбе сына. В такие времена оставить его мы точно не сможем - я нужен своим людям, равно как и Таволга. Она всё чаще смолчит, склоняясь над колыбелью, качая его в хрупких руках. Мы оба знаем, что что-то придется сделать. Время летит быстро; младенец растет. - Я отдам его надежным людям, - я беру его на руки; он пока не ходит, но пытается. Любопытно ворочается, пока не находит взглядом мать. Потом уже смотрит на меня. Так серьезно, как только может смотреть младенец. - Они будут растить его, как своего. А когда он станет совсем взрослым, мы найдем его и расскажем, кто он. И что произошло. - И как ты собираешься его искать? - Тава спрашивает, хотя сама будто знает ответ. - Помнишь, мы выбирали ему имя? - Конечно, - на самом деле, мы часто говорили об этом - бессмысленно и нелепо, зная, что не сможем растить его сами. - Но так и не выбрали. В мире так много хороших имен... - Я, кажется, определился. Как тебе «Кохра»? - «Туман»? - она улыбнулась, горько и радостно. - Прекрасное имя. - Верно. Я занес ладонь над шеей нареченного и по коже безболезненно поползли слова, причудливые завитки знаков, оставляя на коже багряный след. Младенец недовольно заворочался и даже хныкнул - я передал его Таволге. - Знаешь, - прошептала она ночью, пока за окнами выла вьюга, комьями швыряя снег в мутные стекла. - будет война. - Какая из них? - Большая. Очень, - она смотрела в потолок. Кохра спал в своей кроватке, тихо сопя. - Степняки знают это. Видели в чужой рассеченной плоти. Но молчат. - Почему? - Как бы они могли иначе? Тогда пришлось бы признаться и в том, что это люди Земли начнут войну. Жестокую. И долгую. - Тава, - я выдохнул, притянул её к себе, обняв. - Война никогда не перекинется на другие континенты. - От этого она не перестает быть войной. Она хотела добавить еще что-то, но спрятала лицо у меня на груди и тихо, беззвучно рассыпалась слезами. После этого стала молчать еще больше. Я не мог прочесть её взгляд так же, как это делала она. Мир еще был силен, но куда большее приходилось делать, чтобы он оставался таким. Одежды всё больше напоминали доспехи. И однажды, вернувшись в дом, я не застал ни жены, ни сына.***
Конечно, я не смог её простить. Она пришла через несколько дней - босая, мокрая от дождя. Одна. Я не сдержался. Кричал, выжигал землю шагами. Взял её за плечи и спросил, зачем она это сделала. - Так надо, - тихо отозвалась Таволга и глаза её были пусты. Тогда мы расступились и больше не виделись никогда. Слухи, звуки знакомого имени то и дело доносились среди беспощадной пляски смерти и вечности. Но вскоре и они затихли. Стало не до того. Сначала котёл войны кипел, плевался брызгами, оставляя кровавые ожоги на коже мира. Пока в конце концов не лопнул. Теперь - война. Земной континент медленно, но верно обращается в прах. Люди волнуются - мы больше не кажемся им том силой, что может всех спасти. Некоторые и вовсе готовы топить младенцев, едва завидев в них чаровской дар. Всё рушится. Скоро придется заботиться только о собственных шкурах, прятаться, поджимая хвосты. Вечером кто-то постучал в дверь. Я давно уже не бывал на родной земле, ночевал всё чаще в шатре, или в верхней, гостевой комнате трактира. Как тогда. На пороге комнаты стояла девчушка - подросток лет тринадцати, угловатая, с неправильной челюстью. Было видно, что она долго шла. Волосы пшеничные, светлые и что-то неуловимо знакомое в чертах. - Она бы не хотела, чтобы вы были там, господин Шехар, - сообщила она, глядя исподлобья. - По крайней мере, так посчитали другие родственники. Никто вам не сказал и, я вижу, вы сами об этом не знали. - О чем ты? - Таволгу сожгли у подножия Зеленушки. На покинутом поле, среди травы.Теперь ты знаешь. Девочка ушла так же просто, как появилась - спустилась по лестнице вниз, что-то сказала родителям. Видимо, я удачно попался на их пути. А во мне не осталось места для горечи. Её слова прорезали меня степным ножом, оставив бескровную рану. Я не скоро попал туда. То самое место - деревушка, где мы были близки и думали о будущем, забываясь в мечтах. Деревушка, покинутая людьми и теперь пустая. Начало и конец. Змей укусил себя за хвост и круг замкнулся. С годами я стал просто фигурой в темном плаще. Оброс шрамами. Отрастил бороду. Стал ничем. Шаги мои плавят землю, сжигают траву - глупая получается тропка, бездумная. Вихляет по полю петлями. Но вот он. Валун, серый и голый, мне до пояса. Как тупой зуб какого-то гигантского зверя. Столько воды утекло. И почему тогда я стою, занеся руку над камнем, и пишу прощальные слова?..