Post mortem. Primum

Отелло встретил приятеля за дверью. — Как дела? — Сказал, зайти завтра, когда освобожусь, — равнодушно ответил Лис. — Уже за готовыми? — Нет, наверное, ещё какие-нибудь измерения… Отелло кивнул. — Теперь пойдём смотреть плёнку, — потянул приятеля за рукав. — Какую? — Ну… ту… — напомнил ему вихрастый лаборант с видом заговорщика. — Я её сдал, — сообщил Лис в полном спокойствии. — Я так и знал! — Отелло едва не всплеснул руками. — Тебе обязательно надо день в день, без промедлений, будто мир перевернётся! Я же просил, неужели нельзя было повременить хотя бы до завтра? — огорчённо возмутился он. — Зачем? — Лис чуть скосился на расстроенного Отелло и добавил: — Я снял копию. Минувшей ночью им довелось работать вместе. Луноволосого приятеля уже допускали к самостоятельному сбору душ. Лаборанту следовало осуществить забор биоматериала у одного смертника из его списка. Случай простой: умирал молодой дворянин, неудачно упавший с коня во время охоты. Перелом шейки бедра, его можно было исцелить. Однако, срок отмечен, значит, он должен умереть, — и жнец безжалостно отсёк ленту воспоминаний. Но не его хладнокровие поразило Отелло, не на этот раз. Мелькали кадры чужих воспоминаний, среди них любострастные эпизоды, которые заставили пылать лицо, и не получалось отвести свой потрясённый взгляд. Прежде Отелло не видал и не задумывался, что порывы вожделения случаются не только между мужчиной и женщиной. В чём честно сознался Лису, выпрашивая эту плёнку. Не сказал только, как взбудоражило его впечатление. И он не пытался разобраться, лишь бы заново уловить в себе смутные изменения и то неясное волнение. Завалившись головой к нему на колени, Лис откровенно зевал, он хотел спать. Созерцание человеческих плотских утех не вызывало у него ничего, равнозначно со спариванием прочей земной живности. Жнец оценивал лишь степень взаимности либо принуждения. — Они будто умирают: те же судороги, мучительное биение тел… и потом оживают, блаженствуя. Присмотрись, — высказался Отелло. — Безобразная имитация смерти. Истинное блаженство для них, когда приходим мы и освобождаем их от смертных мук, и от всего земного, — ответил Лис. Плёнка не вилась и не рвалась, закреплённая в специальном штативе, который Отелло недавно стащил себе из лаборатории, на всякий случай. Теперь он прокручивал ленту памяти чужих эмоций и переживаний снова и снова. Он смотрел, затаив дыхание. Ощущения странно беспокоили тело, сердце начало биться чаще. Опять вспыхнули щёки, снизу живота растекалось тепло. Припомнились лёгкие касания чутких пальцев мастера по лицу Отелло, когда примерял ему очки. И то неописуемое чувство, когда оказался в его руках, кажется, осязал их сквозь ткань одежды… Одежда мешала. Хотелось чужих прикосновений по голой коже. В паху стало очень горячо, и набухало тяжестью. Затихший приятель лежал у него на коленях, Отелло привычно, бездумно перебирал его стриженные сухие волосы, как песок, рассыпая меж пальцев. Облизнул подсохшие приоткрывшиеся губы. — Лис, спишь? Приятель завозился головой, устраиваясь удобнее. Отчего у Отелло шевельнулось в штанах и обдало мгновенным жаром. — Какой ты беспокойный, Тиль, — лениво промурлыкал Лис, всё же обратив к нему лицо. — Мы ведь тоже были людьми, — проронил Отелло. — Были, — приятель мельком глянул на застывший кадр. — Хочешь попробовать, как эти пачкуны, и узнать, чем мы от них отличаемся? — он вдруг хихикнул, и уткнулся носом ему между колен, сотрясаясь в беззвучном хохоте. — Они говорят, в гробу отоспимся… Знали бы они… — с трудом выдавил, всхлипывая и захлёбываясь прерывистым смехом. — Ты бы не мог перелечь на подушку? — попросил смущённый Отелло. Приятель сел, резко перестав хохотать. Ткнул пальцем в его щёку. — Неуставные отношения наказуемы, — и он сладко потянулся. — Пойду к себе в нору. Лис ушёл, Отелло не успел его задержать, хотя окликнул вслед. Неуставные отношения — это драки, или когда у слабого что-нибудь отбирают, или ещё… Отелло покраснел. Лис, наверное, знал больше, из плёнок, и слыша среди других жнецов. Даже приказы не все доводятся до лаборатории. Отелло хотел бы с ним поговорить на трепещущую тему, но для него ценны только души. По мнению приятеля, глупо уделять внимание чувственным прихотям тела, как и прочим отправлениям организма. Отелло только сейчас сообразил, что поглаживает, теребит собственный мужской орган, извлечённый из штанов. И это было не просто приятно. Томительно сладко пекло и тянуло чресла при каждом движении его руки по возбуждённому члену. Ещё лучше, когда быстрее, ещё быстрее… Он стиснул отвердевший ствол органа, ходко и часто сдвигая кожицу на распухшую, сочащуюся головку и обратно. Другой рукой бессознательно ласкал подтянувшуюся мошонку, нащупывая и перебирая яички. На какое-то время он выпал из реальности, наблюдая всё сквозь опущенные ресницы, как сквозь толстое стекло. Всякие звуки и краски померкли. И себя почти не ощущал. Сознание полностью сосредоточилось в этом пульсирующем воспалённом органе в движении его рук, окутав жарким коконом всё остальное существо. Внезапно стало легко, словно душа вылетела из тела, или скинул с плеч столетний тягостный груз. Отелло медленно приоткрыл глаза. По руке стекала белёсая полупрозрачная слизь. ...Потому Лис и называет их пачкунами, как младенцев.