Похороните в горах высОко, О, прощай красотка, прощай красотка, прощай! Похороните в горах высОко Под сенью красного цветка!
— Как ты услышала бомбу в баре? Никто, кроме тебя, не услышал. Натали молчит несколько секунд, задумчиво смотрит в потолок. — Я потеряла мужа во время Блица, — говорит она тихо. — Никогда этот звук не забуду. Баки удивлённо изгибает брови. Приподнимается, уперевшись локтем в кровать, рассматривает лицо девушки. Она совсем молодая, а Блиц кончился в сорок первом. Сколько же ей лет было тогда?.. — Ты была замужем? — наконец спрашивает он, хмуря брови. Натали невесело улыбается уголком губ. Поворачивается набок, ложась лицом к нему, подпирает голову рукой. Её изумрудные глаза искрятся даже в полутьме комнаты. — Гораздо меньше, чем носила траур, — отвечает девушка всё с той же горькой улыбкой. — Мы поженились по заданию штаба, он должен был помочь мне внедриться. Через месяц он попал под бомбу. Баки смотрит на неё, не зная, что ответить. Натали Райт оказалась слишком загадочной фигурой. Каждый раз, когда ты уже думаешь, что знаешь её, открывается новая сторона, о который ты и не подозревал раньше. Как русская кукла матрёшка. Снимаешь верхнюю — а под ней ещё одна. И та тоже открывается. И следующая, и следующая за ней. Ты открываешь одну за другой, и каждый раз понимаешь, что эта не последняя, пока не доберёшься до самой маленькой. Она спрятана внутри под всеми этими оболочками, но, в отличие от куклы, до настоящей Натали очень трудно добраться. — Ты любила его? Вопрос слетает с губ внезапно, и только тогда Баки понимает, что это было слишком опрометчиво. И чересчур поспешно. Но его сердце колотится как бешеное, совершенно сошедшее с ума рядом с этой женщиной, и потому ответ ему нужно знать прямо сейчас. — Он был хорошим человеком, — отвечает Натали уклончиво. Барнс смотрит на неё, лежащую от него меньше, чем в полуметре, и не знает, как реагировать. Что-то подсказывает ему, что это значит «да», хоть и не прямым текстом, и он смотрит в ещё слегка опухшие от слёз глаза, чтобы узнать наверняка. — Но я его совсем не знала. Мы были просто коллегами. На секунду Баки становится стыдно за то, что он так сильно этому радуется. Уголки его губ дёргаются в улыбке, и Натали, заметив это, касается пальцами его порезанного подбородка. Какое-то время они лежат в тишине. Прямо в одежде, на заправленной кровати в небольшой, но уютной квартире на востоке Лондона. Пиджак Баки до сих пор на её плечах, и она кутается в него, как в одеяло, иногда незаметно ёжась от холода. Она не стёрла косметику, и её губы всё ещё накрашены алым, а прическа сохранила почти первозданный вид, несмотря на пережитое вечером. Барнсу очень сильно хочется коснуться её волос, и он, протянув руку, взглядом просит у неё разрешения. Натали, улыбнувшись, кивает. Рыжие локоны оказываются очень мягкими и гладкими, как шёлк её перчаток. Баки пропускает их сквозь пальцы, и Натали наблюдает за его сосредоточенным лицом в этот момент, а потом опускает щёку на его плечо, прикрывая усталые глаза. Несмотря на всю свою внезапно открывшуюся силу, она всё равно кажется ему хрупким созданием, которое нужно оберегать, и мысленно Баки клянётся себе в этом памятью своей матери. Он не хочет думать о том, что кто-то из них мог сегодня не выжить. И не хочет думать, что нечто подобное наверняка повторится. Барнс жалеет о несостоявшемся поцелуе, но, видя, что Натали уже задремала, решается только коснуться губами ее лба. Девушка прижимается к его тёплой груди, крепко обнимая тонкой ручкой в шёлковой перчатке.***
Когда Баки просыпается, Натали рядом нет. Половина так и не расправленной кровати пуста и уже остыла, лишь смятая подушка говорит о том, что на ней кто-то лежал. Барнс смотрит по сторонам настороженно, сомневаясь в том, что память не шутит с ним злую шутку. Он точно помнит, как Натали расплакалась прямо на улице под дождём, и как он довёл ее до дома. Как она успокоилась и снова улыбнулась ему, сказав, что просто перенервничала. Как у них совсем не было сил раздеваться, и они упали на её кровать прямо в одежде и разговаривали, пока она не уснула. Как он обнимал её за талию, пока она спала, и накрывал своим пиджаком, чтобы не замёрзла. Помнит мягкость и приятный запах рыжих волос, и что так и не поцеловал её, хоть и очень хотел. В квартире, озарённой тусклыми лучами лондонского солнца, тишина. Его пиджак выглажен и висит на дверце шкафа. Баки поднимается с кровати, разминает шею с хрустом. Морщится, все ещё привыкая к яркому свету. Поправляет перекрутившуюся рубашку и подходит к стулу, на спинку которого небрежно скинуто её вчерашнее изумрудное платье. Там же лежат тонкие шёлковые перчатки и полупрозрачные чулки. Барнс ищет Натали взглядом, но не находит, а слух цепляется за тихий плеск воды в ванной. Дверь незаперта, но он несколько секунд стоит перед ней, не решаясь войти. Борется с собой и своим воспитанием ни на жизнь, а на смерть, и в итоге всё же толкает её вперёд. Натали лежит в наполненной почти до краёв ванне с сигаретой в руке. Смотрит куда-то в потолок, откинув голову назад, но, услышав шаги, поворачивается, выпуская губами дым. Её волосы лежат на спине и выглядят тёмно-бронзовыми из-за воды, а кожа, наоборот, кажется на их фоне ещё более бледной и переливается под прозрачными каплями. Баки замирает на месте. Пожирает глазами её тело от кончиков пальцев на ногах до повернутой в его сторону гибкой шеи, облизывая пересохшие губы. Теряется и мнётся на месте, не зная, — то ли скорее уйти, извинившись, то ли остаться, и тогда... Натали, не отводя от него взгляда, приподнимается, держась за бортики ванной, и Барнс понимает, что пропал. Смотрит, как капли воды стекают по её бледной коже. Замечает чёрные вытатуированные на руке цифры, обычно скрытые перчаткой, без которых он её раньше ни разу не видел, и сердце ёкает где-то в груди. Он подходит так же медленно, как она встаёт. Шаг за шагом приближается к пропасти, пока не оказывается на самом её краю, и падает в неё, когда девушка протягивает к нему руки. Барнс подаётся навстречу влажным прикосновениям к шее, добровольно сдаётся в плен, стоит её груди коснуться его рубашки. — Джеймс... Тихий чуть хриплый голос ласкает слух. Звук его имени становится катализатором, и он окончательно теряет надежду выбраться. Ловит её приоткрытые губы, наконец узнаёт их вкус и едва не стонет от удовольствия и накатившего волной возбуждения. Жадно сминает их своими, обхватывая ладонями её лицо, слегка наклоняет её голову влево и притягивает к себе так близко, как только можно. Пальцы Натали разжимаются. Она бросает в воду недокуренную сигарету и тянет Баки к себе за воротник, уже расстёгивая первую пуговицу. Поддевает их одну за другой, пока не расправляется со всеми, дёргает полы рубашки в разные стороны и, стащив с его плеч, кидает на пол. Барнс дышит сбивчиво в её губы, обжигается каждым поцелуем всё сильнее и сильнее, но всё равно летит, как мотылёк к огню. Ловкие пальцы цепляют края его майки, за пару секунд избавляют от ненужного предмета одежды, и Натали прижимается к его оголённому торсу грудью, оглаживая рельеф мышц живота. Баки едва не рычит, когда она задевает его кожу ногтями. Его ладони скользят по её бокам, оглаживают спину, а когда одна из них опускается на ягодицу и крепко сжимает, Натали томно стонет прямо в поцелуй, и у Барнса срывает стоп-кран. Он подхватывает девушку под бёдра сильными руками, смещая губы на её шею. Натали склоняет голову и шумно выдыхает, прикрыв глаза и цепляясь за его плечи. Баки выходит из ванной по мокрому полу, осыпая поцелуями гладкую кожу, несёт её на так и не расправленную кровать. Опускает Натали на покрывало и хочет отстраниться, чтобы раздеться до конца, но она крепко обхватывает его бёдрами и тянет за собой. Барнс упирается локтями по бокам от неё, но тут же оказывается на лопатках. Натали седлает его, губами опускаясь к ложбинке между ключицами, и проводит дорожку поцелуев от впадинки к уху. Баки давит в горле глухие стоны и блаженно закрывает глаза, чувствуя, как её руки касаются пряжки его ремня. Натали быстро расправляемся с ремнём и ширинкой, стягивает с его бедер последнюю мешающую одежду. Баки смотрит на неё снизу вверх и не может связно мыслить из-за туго натянутой струны возбуждения. Оглаживает её поясницу, поднимается к рёбрам и касается идеальной груди. Барнс входит в неё, запрокидывает голову, до боли кусает губы и всё же не может сдержать надсадный стон. Пальцы впиваются в её ягодицы, заставляя девушку опуститься до конца. Натали хрипло стонет, выгибаясь, и начинает двигаться, ведомая его руками в рваном ритме. Опускает ладони на его плечи, сжимая так сильно, что Баки снова едва не рычит, и тянется к его губам с неистовым поцелуем. Барнс входит во вкус слишком быстро, и, подхватив её под поясницу, резко переворачивает, нависая сверху. Закидывает её ноги себе за спину и входит ещё глубже и реще, от чего каждый второй стон девушки уже срывается на крик. Он целует её припухшие губы, целует лицо и шею, торопливо, отрывисто, но очень жадно, словно ему может не хватить, а Натали зарывается пальцами в его волосы и притягивает к себе ещё ближе, чтобы он не останавливался. Она стонет и царапает его спину ногтями, извивается под горячими прикосновениями, а когда по телу проходит судорога, распрямляется и запрокидывает голову. Мышцы сокращаются, доводя Баки до пика, и он вжимает её в себя, словно хочет слиться, толкаясь ещё несколько раз. По его телу проходит крупная дрожь, и он изливается в неё, уткнувшись лбом в изгиб тонкой шеи и закусив губу. Натали обмякает под ним, ласково гладя ладонями широкую горячую спину. Пальцами убирает волосы с его влажного лба и целует в висок нежно-нежно. Баки тяжело дышит, словно только что пробежал марафон, приподнимается и ложится рядом на смятую подушку. Притягивает Натали к себе за талию. Рассматривает её лицо, совсем-совсем юное без макияжа, и улыбается самой трепетной и в то же время растерянной улыбкой. — Натали, я... — начинает он хрипло, но девушка останавливает его, положив большой палец на губы. — Не говори, — шепчет она и коротко целует в подбородок. — Я знаю, что ты хочешь сказать, Джеймс. Не говори сейчас. Баки хмурится, обнимая её ещё крепче. — Почему? — Когда ты снова улетаешь? — Завтра утром. Натали улыбается уголками губ, гладит большим пальцем его скулу. — Возвращайся, Джеймс, — говорит она тихо с какой-то странной ноткой тоски в голосе. — И тогда скажешь мне всё, что захочешь.***
Коммандос слишком долго идут по бескрайним голландским равнинам и, когда наконец добираются до леса, тонут в нём как одинокий корабль в бушующем море. Они измотаны после взятия первой базы Гидры, но, чтобы не отклоняться от плана, нужно идти ко второй, до которой почти день пути пешком. Сумерки опускаются неравномерно, как тревожный сон: сначала медленно-медленно, а потом раз — и ты проваливаешься. С ними приходит пронизывающий ветер с моря и холод, и, когда окончательно темнеет, Стив командует остановиться на ночлег. Баки устало бросает на землю рюкзак, кладёт на него свою винтовку и наконец разминает затёкшие синие от холода руки. Окидывает взглядом поляну, прикидывает, куда лучше поставить палатки, пока остальные начинают копаться в вещах. Гейб Джонс и Дум-Дум прикатывают откуда-то длинное бревно, вполне пригодное, чтобы сесть у костра и отогреться, Фэлсворт отправляется за сучьями. — Я пойду осмотрюсь, — говорит ему Стив как-то тревожно и, едва дождавшись от Баки кивка, уходит проверять периметр. На самом деле, необходимости в этом никакой нет. В Нидерландах, в отличие от Бельгии, война не идёт, и на много миль такая тишина, словно всё вымерло. Любой хруст веток будет слышно за километр, но раз уж он хочет проверить... Баки опускается на корточки и помогает Фэлсворту с костром. Они долго возятся — может, потому что промёрзшие ветки отказываются поддаваться, а может — потому что думает он совсем не о том, но в конце концов им удаётся сделать маленький костерок. К счастью, конечно, иначе замёрзли бы ночью к чёртовой матери. До базы Гидры не больше пяти миль, но на рассвете идти целесообразнее, чем в темноте, и они, достав пайки, усаживаются к едва начавшему теплеть огню, чтобы отдохнуть. Стив возвращается, когда все уже жуют. Обходит на скорую руку собранный лагерь, думает о чём-то, хмуря брови, и наконец садится рядом с Баки. — Вокруг всё чисто, — сообщает Роджерс, но голос его звучит настороженно. Баки отрывается от банки с говядиной и поднимает на него глаза. — В чём тогда дело? — спрашивает он, чувствуя повисшую в воздухе между ними обеспокоенность друга. — Не знаю. — Стив поджимает губы и складывает руки на широкой груди. — Предчувствие плохое. Барнс понимающе кивает, хотя на самом деле причины беспокойства до конца не понимает. Хвоста за ними не было, первую базу они зачистили, а вокруг на много миль никого нет — иначе они бы сразу услышали. Чутьё подсказывает ему, что дело не только в местоположении лагеря, но он решает дождаться, когда Коммандос пойдут спать, чтобы спросить Стива лично. — Ты иди, я останусь дежурить, — отвечает Капитан на вопросительный взгляд Барнса, когда все начинают расходиться по палаткам. — Мало ли что. Баки качает головой. Подходит к нему, по-привычке кладёт ладонь на плечо, всё ещё непривычно большое и крепкое. Стив поднимает на него поблёскивающие глаза и на секунду выглядит жалким как побитый пёс, ей-богу, так что Барнс не выдерживает и спрашивает в лоб: — Ну в чём дело? Роджерс медлит. Смотрит куда-то перед собой — сквозь крошечный костерок в чащу редкого леса. Баки усаживается рядом на бревно и, опустив взгляд, замечает, что Стив сжимает что-то в руке. Присматривается сквозь темноту, понимает, что там часы, с которыми он не расстаётся. Не потому что тошнотворно пунктуальный и жадный до каждой минуты — хотя может, отчасти и поэтому тоже, — а потому что хранит в них единственную фотографию той, что ему дорога. Картинка начинает понемногу вырисовываться. — Что-то с Пегги? — пробует Барнс ещё раз. В любой другой ситуации он уже разозлился бы, что из Кэпа приходится клешнями вытаскивать, но видит, что ему нужно выговориться, а потому терпеливо ждёт. — С ней всё хорошо, — говорит он тихо и озирается по сторонам перед тем, как продолжить, — пока. Страшно оставлять её в Лондоне после... — Бомбы? — заканчивает за него предложение Баки, и Стив кивает. — Брось, всё будет хорошо. Тем более, это же Пегги, она половине нашего штаба может фору дать. Роджерс усмехается. Откидывает крышку часов и смотрит на маленькую чёрно-белую фотографию улыбающейся девушки. — Да, — кивает он, вновь закрывая часы, и зажимает их в кулаке, словно боится случайно выронить, — с этим нам обоим повезло. Познакомить их, что ли? Губы Барнса растягиваются в улыбке при мысли о Натали. У него нет её фотографии, нет даже часов, в которые её можно было бы вставить, но он так яростно хочет вернуться к ней, что готов перестрелять хоть всех немцев сразу. На его губах горят так и не сказанные ей слова, которые нужно сохранить до Лондона, но он произносит лишь: — Это точно. Хорошая идея. — Девчонок своих обсуждаете? За их спинами раздаётся хруст. Под тяжёлыми армейскими ботинками ломаются ветки, и Баки, обернувшись, видит дымящего сигаретой Дернира. Француз неспешно подходит, протягивает Барнсу пачку и садится рядом на бревно у костра, пока Стив смущённо прячет свои часы во внутренний нагрудный карман. Баки берёт сигарету, поджигает её, смотря на Дернира с тенью улыбки, а тот, заметив, хрипло усмехается. — Молодцы вы, конечно, оба, — говорит он, затягиваясь. — Отхватили себе красоток с британским акцентом. А что, отечественный производитель уже не котируется? Видя его искренне недоумевающее лицо, Баки смеётся в кулак, чтобы не разбудить спящих, но замечает Стива, всё ещё смущённого как школьница, и не выдерживает. Дернир подхватывает и хрипло хохочет в голос, так что у Капитана не остаётся других вариантов, как тоже невольно подержать их. Они сидят, смеются, смотрят на линию горизонта за деревьями и ещё не знают, что через три часа их лагерь обнаружит один из немецких патрулей, а Жак Дернир получит пулю в плечо.