О, партизаны, меня возьмите, О, прощай красотка, прощай красотка, прощай! О, партизаны, меня возьмите, Я чую, смерть моя близка!
Привыкнуть к тому, что Стиви больше не дохлый и невзрачный, а настоящий герой в центре внимания, Баки удаётся не сразу. И с большим трудом, надо признать. Он-то привык все время защищать его от хулиганов в подворотнях, лечить от гриппа, неизменно напоминавшего о себе каждую осень, присматривать за ним, когда он остался один... Теперь-то Роджерс не бывает один. Его все время окружают другие солдаты, полковник Филлипс никогда не отпускает от себя дальше, чем на пару шагов. И эта женщина... девушка. Для всех она агент Картер, но Стив в разговоре с трепетом называет ее Пегги. Он говорит о ней все время. А Баки слушает, потому что никогда не видел своего друга таким воодушевленным в отношении женщины. Говорит о том, как увидел ее впервые, как один из новобранцев попытался подшутить над ее британским акцентом, и Пегги одним ударом сбила его с ног. Как ехал с ней в машине, пока остальные бежали до лагеря, потому что ухитрился достать флаг, и как она упрекнула его в неумении разговаривать с девушками. Восторженно описывает то, какая она смелая и боевая, и расстроенно добавляет, что у неё какое-то фондю со Старком, чем вызывает у Баки приступ смеха. — Да ты никак влюбился, Стиви, — резюмирует Барнс, деловито откидываясь на спинку стула. Они сидят в пока ещё почти пустом штабе за большим столом. Ждут Филлипса, руководство и генерального директора, чтобы узнать план дальнейших действий. На обоих новая форма, все по протоколу. Стив, как и вчера, в своем начищенном пиджаке. Надел фуражку, только чтобы снять ее перед Пегги. Баки тоже учёл ошибку предыдущего вечера — форма выглажена на совесть, без единого пятнышка. Волосы расчесаны и уложены, лицо чистое, свежее. Греет одну ладонь о чашку недопитого кофе, уже слегка подостывшего. В другой — сигарета. Стив не мёрзнет, ему не нужно согреваться кофе. И не курит. Никогда не любил и не хотел даже пробовать. Старается не морщиться от неприятного запаха, когда Баки выдыхает дым, и едва не заходится краской, едва тот выводит его на чистую воду. — Что ты... — смущённо начинает он, хмурясь и отворачиваясь к стене. Баки от этого смешно ещё больше. Двухметровая гора мышц весом килограмм в сто, а краснеет как школьница. Ну точно, Роджерс совсем не изменился. Кто бы там что ни говорил. — И правильно, что влюбился, — продолжает Баки, подбадривая. — Не до конца же жизни мне тебе о женщинах рассказывать. Она хорошая, тебе подходит. Смотри не упусти. Барнс тушит окурок о пепельницу и слышит приближающиеся шаги. Поднимает голову. Встаёт, приветствуя полковника и Пегги — точнее, агента Картер. Пегги она для Стива, не для него. За ними вваливаются Фелсворт, Дум Дум и Морита. Дернир и Гейб Джонс плетутся позади, перешептываясь по-французски. Они в приподнятом настроении, что-то обсуждают и шутят между собой, но по лицу агента Картер Баки понимает, что разговор пойдёт серьезный. — Джентльмены, — произносит она почти торжественно, подходя к столу, и Барнс видит, что в этот момент она смотрит на Стива, — садитесь.***
Когда они заканчивают, на улице уже темно. Маленькие карманные часы холодят подрагивающую от волнения ладонь. Если кто-нибудь заметит, решит, наверное, что Барнс боится возвращаться на фронт. Любой нормальный солдат на его месте боялся бы. Но Баки привык воевать, как будто делал это всю жизнь. Прописался в каждом окопе и «гнезде», сросся со своей винтовкой. Другое дело — взять в руку женскую ладонь впервые за долгое время. Вот уж где действительно сноровка заметно растерялась. Стив остался в штабе с Пегги обговорить последние детали миссии, Коммандос давно отправились отмечать. На циферблате — половина десятого, и Барнс надеется только на то, что Натали ещё в баре. Лондон не был бы Лондоном без холодного осеннего дождя, и льёт, соответсвенно, как из ведра. Ботинки спешно шлепают по лужам, пока Баки поправляет воротник и находу приглаживает волосы под уже насквозь мокрой фуражкой. — О, добро пожаловать, сержант! — здоровается вчерашний бармен, когда над дверью звякает колокольчик, и Баки почти что забегает внутрь. «Гарнизон» полон до отказа, мест не хватает. Многие стоят у бара и даже между столами, кто-то танцует парами в центре. Натали на сцене. Тонкую фигуру обрамляет темно-красное платье, и она, покачивающаяся у микрофона, кажется ещё красивее, чем вчера. Рыжие кудри пружинят над плечами, когда она склоняет голову, и ее нежный, тягучий как мёд голос обволакивает слух. Все смотрят на неё, и она это знает. В естественности жестов, за которыми хочется следить бесконечно, невероятная привлекательность мешается с обворожительностью. По каждому ее движению, мимике видно, как естественно для неё это внимание, словно она была рождена для него. Заметив Баки, она чуть заметно улыбается, приподняв уголок алых губ. Кокетливо изгибает бровь, не отрывая взгляда из-под ресниц. — Барнс! Сержант Барнс! — машет руками Дернир, вставая с места, заметив его. Пытается перекричать гул, держа в зубах сигарету, широким жестом приглашая его за их стол у самой сцены. — Давай сюда! Баки, выдохнув, поправляет галстук. Пробирается сквозь уже захмелевших солдат, пока Фэлсворт и Морита оперативно организуют для него ещё один стул. Песня заканчивается, и бар взрывается аплодисментами. Натали улыбается. Благодарит со сцены, ловя на себе взгляды, изящные ладони в тонких перчатках хлопают с остальными. — Она чудо, — говорит Гейб Джонс, когда Баки опускается на стул, и придвигает к нему пивной бокал. — Потрясающе поёт. — Не ты один на неё запал, — усмехается Дум Дум, окидывая взглядом полный людей бар. — Сегодня тут девять из десяти пришли не ради того, чтобы выпить. Хороша чертовка, яблоку упасть негде! У Эрла, наверное, по воскресеньям месячная выручка. Они громко хохочут, поднимая свои бокалы. Чокаются с таким энтузиазмом, словно только сейчас наконец сделают первый долгожданный глоток, и измучившей жажде придёт конец. Баки знает, что в расход пошла уже не первая и даже не вторая пинта, но ничего им не говорит. Лишь довольно улыбается. Они не боятся лететь завтра в Бельгию, не боятся снова отправиться в бой. Возможно, ни один из них об этом сейчас даже не думает — они живут, живут по-настоящему. Этим самым моментом. Моментом, в котором они счастливы. Они вместе в тепле шумного бара, где на сцене поёт самая красивая рыжеволосая девушка на свете, зачем думать о войне? — Да, кстати, — говорит Барнс, поворачиваясь к ним, — а как вы тогда нашли стол? Морита усмехается, и Дернир заговорщически подмигивает, хлопнув его по плечу. — Она оставила для нас. — Жак с довольной улыбкой кивнул на Натали. — Попросила Эрла, чтобы этот не занимали. Сказала «для Капитана Америка и его друзей», вот как. Баки поднял голову, вновь цепляясь взглядом за ткань красного платья. Он постарался приподнять уголки губ, чтобы не выдать, как сильно его это задело. Где-то внутри закопошилось отвратительное чувство, похожее на... ревность? Нет, бред какой-то. Баки не может ревновать, у него нет на это полномочий. Песня заканчивается, и все снова хлопают. Моряки за столами подальше даже встают со своих мест, крича с британским акцентом «браво!». — Следующая песня не относится к моему репертуару, — говорит Натали, окидывая публику взглядом изумрудных глаз. Ее музыканты встают со своих мест, оставляя инструменты. — Я хочу посвятить ее моему новому другу. Он воюет вдали от дома, как и тысячи других солдат, сегодня он поделился со мной своей историей. Натали остаётся на сцене одна. Сначала слышатся тихие перешептывания где-то сзади, но они смолкают, как только она сжимает в руке микрофон. Фэлсфорт закуривает и протягивает Баки сигарету. — Вперед, сыны отчизны! Величественный день настал, — начинает петь Натали в тишине, и Дернир, округлив глаза, замирает. — Против нас тирания... Губы француза начинают беззвучно шевелиться в такт словам его любимой Марсельезы. Слезы замирают в карих глазах, и он смотрит на неё как на ангела, поющего у ворот рая. Дернир настолько поглощён, настолько в восторге от того, что она перед всеми, без музыки поёт на его родном языке, что забывает стряхивать с раскуренной сигареты пепел, и тот падает прямо в его бокал. — К оружию, граждане! Формируйте ваши батальоны! Баки никогда прежде не видел Дернира плачущим. Когда они воевали бок о бок, ничего не пугало его, ничего не могло заставить расклеиться, обронить стальную маску солдата. Стреляя по немцам, спасая оккупированные итальянские деревни, даже наблюдая, как вражеские пули прошибают тела товарищей — он держал лицо. После закуривал, отмахивался, говорил, что все они потеряли уже слишком много, чтобы каждый раз печалиться. Он врал, конечно. Такому невозможно не печалиться. Но прежде из Дернира было невозможно выжать слезу. Второй куплет вместе с Натали допевал весь бар. Даже те, кто откровенно плохо говорили по-французски. Наверное, вся улица слышала нестройный хор хмельных голосов, но никто и слова на этот счёт не скажет. В «Гарнизоне» сегодня праздник — мисс Натали Райт подарила той маленькой части Лондона, что собралась в этом баре, один-единственный вечер без войны. А это дорогого стоит. — Браво! Превосходно! Превосходно! Головные уборы летят к потолку. Гул рукоплесканий такой громкий, что кроме него ничего не слышно. Натали улыбается им и ловит ответные улыбки, деликатно кланяясь. Одними губами произносит «спасибо», вытирая тонкими пальчиками в перчатках слезы в уголках глаз. Сейчас, в это мгновение, ее любит каждый солдат, каждый моряк, каждый офицер и гражданский. Минутно, может, даже, мимолётно, но зато искренне. Дернир, дай ему волю, и вовсе позвал бы замуж и возложил на ее голову корону или лавровый венок. — Мадемуазель, спасибо! Спасибо! — Жак кружится у сцены, смеясь и радуясь как ребёнок. Тянет к ней руки, пытается перекричать гул и аплодисменты, и снова смеется. — Спасибо, мадемуазель, я так тронут! Он переходит на французский и начинает осыпать ее комплиментами. Протягивает раскрытую ладонь, и она, острожно взявшись за неё, спускается со сцены. Аккуратные дорогие туфли легко ступают по деревянному полу, рука придерживает подол платья. Пианист возвращается за инструмент. Его пальцы касаются клавиш, и прокуренный воздух бара снова наполняемся легкими, приятными уху звуками. Спокойными, но не грустными, — так, чтобы в самый раз потанцевать. Коммандос все ещё посмеиваются над Дерниром, почти безумным от своего счастья, а он ведёт Натали за их стол. У Баки замирает сердце. — Сержант, — тихо говорит девушка, поравнявшись с ним. Чертова мышца пропускает несколько ударов. — Так это правда, мисс Райт. Вы действительно чудесно поёте. Баки очаровательно улыбается уголками губ, смотря на неё из-под фуражки с высоты своего роста. Натали поднимает глаза, изогнув брови. — Благодарю, сержант. — Отточенным движением она вставляет в мундштук сигарету, зажимает его между пальцами. Барнс подносит свою зажигалку. Одарив его ответной улыбкой в знак благодарности, девушка закуривает. — Ваш друг так растрогался, — говорит она, выдыхая дым. — Я и не ожидала. — Вы напомнили ему о доме, — отвечает Баки, бросив на довольного француза взгляд. — Для него это много значит. И для меня тоже. Изумрудный взгляд скользит от пиджака к воротнику рубашки. Поднимается по шее и задерживается на лице, становясь заинтересованным. — Почему же? — Он много раз спасал мою жизнь. Мне приятно видеть его таким счастливым, это бывает нечасто. Натали улыбается, вновь затягиваясь. — А что делает Вас счастливым, сержант? Баки разглядывает ее ровно накрашенные алой помадой губы, ее серьезные глаза, слегка поблёскивающие кокетством. Сглатывает, стараясь не меняться в лице, чтобы не выдать своё замешательство, и не может разобрать ее эмоции. Обычно девчонок он читал с легкостью, как раскрытую книгу. Но эта была не из обычных. — Вы танцуете? Он ставит на кон все, как бывало в картах. Может проиграть, а может сорвать куш — тут уж как повезёт. Подаёт руку ладонью вверх, подходит на полшага ближе. Натали смотрит на него из-под ресниц. Медлит, выдыхая сквозь алые губы дым. Не торопится отвечать, наверняка подозревая, что у Баки внутри все органы уже делают мёртвую петлю в сотый раз за секунду, и в последний момент, когда он уже морально готов принять поражение, едва заметно кивает. Опускает мундштук с недокуренной сигаретой на пепельницу, вкладывает в его ладонь свою. — Танцую, если партнёр хороший. Барнс усмехается не без доли облегчения. По привычке облизнув губы от волнения, ведёт ее на середину, пристраиваясь между другими парами. Ладонь ложится на тонкую талию осторожно и более деликатно, чем это было обычно, когда Баки приглашал девушек на танцы. В Бруклине все было проще, и девушки были проще. Они смотрели на него горящими глазами и от души смеялись над каждой шуткой, а вот внимание Натали надо было ещё заслужить. — На нас все так смотрят, — говорит он, наклоняясь чуть ближе к ее уху, но все ещё сохраняя расстояние, как подобает джентльмену. Баки не может позволить себе прижать ее, даже руку на талию до конца не опускает. — Особенно вон те моряки, — кивнув на столик в нескольких метрах, он перевёл взгляд на Натали. — Они Вам завидуют, сержант, — без тени иронии произносит она, плавно покачиваясь под музыку. — Ни с одним из них я танцевать не стала. Так что будьте осторожны, — улыбнувшись, она чуть склоняет голову набок, — нет никого злее моряка на суше. Пианист играет что-то красивое и отдаленно знакомое. Возможно, Баки даже слышал эту мелодию прежде — может, по радио на фронте в часы затишья. — А Вы, значит, злых моряков не боитесь? — спрашивает он. Натали улыбается. Перехватив его ладонь, шагает в сторону и изящно оборачивается вокруг себя. Рыжие кудри качаются синхронно с платьем, поднимая в воздух приятный аромат ее духов. Ещё минуту они танцуют молча. Барнс понемногу смелеет и до конца раскрывает ладонь на ее талии, притягивая девушку на пару сантиметров ближе. Так, что вновь чувствуется тёплый запах огненных волос. Натали не отстраняется. Даже наоборот — едва ощутимо, но все же чуть крепче обхватывает его плечо тонкой ручкой в шелковой перчатке. Когда мелодия подходит к концу, и все начинают хлопать пианисту, Баки не хочет ее отпускать. Хочет остаться в этом баре ещё надолго, может, даже навсегда, и тихо переступать по деревянному полу, держа ладонь мисс Натали Райт в своей. — Я могу попросить об ещё одном танце, мэм? Натали приподнимает подбородок. Шёлк длинных ресниц подрагивает, обрамляя изумрудные глаза, и Баки снова не может понять, что у неё на уме. — Как Ваше имя, сержант? — спрашивает она, игнорируя его вопрос. — Вы ведь мне так и не представились. — Джеймс Бьюкенен Барнс, мэм. Отпустив его ладонь, она отстраняется. Поводит плечом, отбрасывая назад рыжий локон, и смотрит в его глаза так, словно давно это знает. Словно она все о нем знает. — Ваши друзья сказали, Вы завтра вновь отправляетесь на фронт, — говорит она. Барнс кивает и едва заметно хмурится, пытаясь понять: то ли в ее словах промелькнула тень волнения, то ли все дело в британском акценте. — Постарайтесь вернуться живым, сержант Джеймс Бьюкенен Барнс. И тогда мы с Вами станцуем ещё раз. Натали убирает руку с его плеча. Смотрит снизу вверх без малейшей надменности — слегка игриво, но в то же время бескомпромиссно. Улыбается напоследок и, развернувшись, уходит сама по себе, не сказав больше ни слова.***
— А я вот воспоминаю и думаю, что прав был тогда рядовой Казински, — деловито говорит Дум Дум, открывая свой сухпаёк с колбасой и хлебом. — И войну стерпеть можно, если только побольше спать. Фэлсворт и Морита смеются, копаясь с ветками для костра. Возятся, пытаясь пристроить их друг к другу так, чтобы можно было подсунуть бумагу. Иначе не разгорятся — слишком сырые из-за проклятого раннего снега. Как же не вовремя он в этом году! — Да пёс бы с ним, со сном, — отвечает Дернир, кидая свой рюкзак на землю. — Лишь бы курево выдавать не забывали вовремя, — и словно в подтверждение своим словам выуживает из внутреннего кармана куртки пачку и, достав из неё сигарету, суёт в рот. — А помните, как нам всем по двойному пайку курева выдали? Помните? Они кивают, и Жак, ухмыляясь, передаёт пачку дальше. Баки помнит. Такое не забывается. Когда его в начале года со сто седьмым отправили в Англию, сигареты были за счастье. Почти как праздник. Редкие перекуры «по-солдатски» в минуты затишья приобрели особую окраску. Сидя ночами у костра с однополчанами и наполняя лёгкие дымом, Баки чувствовал ставший родным горький вкус на языке и только тогда убеждался, что ещё пока жив. В списке солдатских радостей они уступали, пожалуй, только свежей горячей еде. Обычно у каждого из них в пайке было по десять сигар и двадцать сигарет, но в тот день каждому выдали вдвое больше по недосмотру. Продовольствия и запасов получили на роту численностью полторы сотни человек, но половину из них вдруг отправили на другую точку. Первые разговоры пошли, когда все собрались в обед на походной кухне, а кашевар накладывал такие щедрые порции, каких большинство из них отродясь не видели. А потом пришёл командир и объяснил ситуацию, велел раздать все, раз на голову такая удача свалилась. Ну они и раздали. — Вот это был денёк, — вздыхает Фэлсворт, поджигая бумагу, и усаживается рядом. — Тогда война ненадолго показалась не таким уж дерьмом. Рядового Казински они все тоже хорошо помнят. Забавный такой парень, слегка сутулый, но винтовку держал уверенно. Лет двадцати трёх от роду, наполовину поляк. Самый ясный ум был среди них, со светлыми глазами и удивительным чутьем к опасности. Вот только в решающий для себя момент опасность-то и не почуял. Когда Дернир произносит его имя, все неявно, но едва заметно вздыхают или поджимают губы. Все, кроме Стива. Стив смотрит на них внимательно, слушает военные байки, но не может поддержать разговор. Хотел бы, да не знает всех этих историй. Про курево, про рядового Казински. Про то, как Баки выиграл у Мориты в покер его ужин, и про то, как они вечером чуть не подрались, а уже утром закрывали друг друга от фрицевских пуль. Его бледные губы замерли в полуулыбке, а взгляд печальный, будто он жалеет, что не был там с ними. «Не надо, Стиви...» — думает Барнс про себя, заметив это, и прикрывает крошечный костерок от ветра, чтобы он хоть немного разгорелся. — «И хорошо, что тебя там не было, придурок. Столько хороших парней полегло в поле, что ж тебе в Бруклине не сиделось?» Он привык к другому Роджерсу. Маленькому, дохлому, регулярно получавшему по лицу в переулках. Раньше Барнс боялся лишний раз слишком сильно обнять его или в шутку стукнуть по плечу — он мог зайтись своим астматическим кашлем в любой момент. Теперь-то он возвышается на полголовы, и сильной рукой может обнять так крепко, что Барнсу самому станет больно. Но для него он все ещё маленький Стиви — чересчур добродушный сопляк из Бруклина с обостренным чувством справедливости. Огонь совсем маленький и греет еле-еле. Больше делать нельзя — заметят, а без него они совсем околеют от холода. Чертова зима пришла слишком рано, и, несмотря на новенькую тёплую форму, холод порой пробирает до самых костей. До гидровской базы — полторы мили на северо-запад, до линии фронта — десять миль на юг. Время от времени с ледяными порывами и воем ветер приносит глухой рокот войны, но его почти не слышно за голосами и треском веток в костре. Решено дождаться сумерек и тогда наступать. Времени остаётся чуть меньше двух часов, и они сидят, устроившись поудобнее, пока в секунду затишья воздух не рассекает свист. — ГРАНАТА! — орет Дернир, отпрыгивая, но Роджерс резво накрывает ее своим щитом. Граната взрывается под ним, плотно прижатая к земле. — Спасибо, Капитан! — Обращайся, — отвечает Стив шепотом, поднимая щит и прижимаясь к спинам товарищей. — Кто-нибудь видел, откуда прилетела? Баки уже держит в руках винтовку, прижимает ее к себе как родную. Зоркий глаз снайпера ищет цель, приклад холодит кожу. На несколько секунд повисает такая тишина, что можно расслышать, как у каждого где-то в горле с бешеной силой колотится сердце. Барнс замечает силуэт среди деревьев в отдалении. Целится, но слух вновь улавливает свист в воздухе. — Вниз, живо!!! Отпрыгивает на сколько возможно и падает на землю, прижимаясь животом. Он закрывает уши под каской, но взрыв гремит слишком близко и так чертовски громко, что его оглушает на несколько секунд. Куски тяжёлой холодной земли разлетаются в разные стороны как конфетти, и немцы наконец высовываются из укрытия с гранатомётами. Гейб Джонс подбегает, падает рядом на землю. С силой трясёт за плечи, ударяет по щекам. Кричит что-то, но Баки не слышит — в ушах до сих пор слишком сильно звенит. Он смотрит на него непонимающе, морщится, и только через несколько мгновений разбирает слова. — Сержант Барнс! — кричит Гейб Джонс, поднимая его на ноги. — Сержант, чёрт возьми! — Норма... — пытается вытолкнуть из горла Баки, наконец нащупав винтовку. — Я в норме. Фэлсворт подхватывает его под второе плечо. Они бегут к деревьям, и Барнс несколько раз спотыкается, но не падает. Контроль над организмом возвращается, органы чувств включаются заново, перезагрузившись после недолгого сбоя. Морита кричит, что они просрали элемент внезапности, и нападать теперь придётся в открытую. — Ты как, Бак? — спрашивает вдруг появившийся слева Стив. — Граната упала прямо рядом с тобой. — Порядок, — отмахивается Барнс, занимая позицию и целясь в немцев. — Лёгким испугом отделался. Дернир хрипло усмехается. — Не бойтесь, Капитан, наш сержант сегодня не сдохнет! Ему мисс Райт обещала ещё один танец, если он вернётся. Хватает секунды, чтобы переглянуться, половины секунды — чтобы отдать приказ. Баки целится. Вдох. Выдох. Баки стреляет. Дернир держит наготове противотанковую. Немцы прутся в атаку.